Завтра мы выйдем из дома вместе, только я — в школу, а он — на паром, и мне придется позаботиться, чтобы он не опоздал.
Миссис Клэй и вправду встретила на пороге дома. Барли стоял рядом со мной, пока я искала ключи, и восторженно вертел головой, любуясь старыми доходными домами над блеском канала.
— Восхитительно! И рембрандтовские лица прямо на улице!
Когда миссис Клэй распахнула дверь и втащила меня в дом, он, кажется, готов был обратиться в бегство. К моему облегчению, хорошие манеры возобладали. Они вдвоем удалились в кухню звонить мастеру Джеймсу, а я взбежала наверх, крикнув через плечо, что хочу умыться с дороги. На самом деле — и сердце у меня виновато толкнулось в груди — я собиралась взять штурмом отцовскую цитадель. Потом подумаю, как разобраться с миссис Клэй и с Барли. Я чувствовала, что в комнате отца меня ждет находка.
В нашем доме, построенном в 1620 году, наверху располагались три спальни: узкие комнатушки со стенами темного дерева. Отец любил эти комнаты, все еще полные, по его словам, тенями простых тружеников, живших здесь до нас. Он спал в самой просторной спальне, обставленной восхитительной смесью разных периодов голландского столярного искусства. К спартанской меблировке он добавил турецкие ковры на полу и на стенах, этюд Ван Гога и дюжину медных сковородок с французской фермы, развешанных на стене напротив кровати и отражавших блеск канала под окном. Я только сейчас почувствовала, как необычна его комната: не только эклектической обстановкой, но и монастырской простотой. Здесь не было ни единой книги: их место было внизу, в библиотеке. На спинках простых старинных стульев ни единой детали одежды; наклонную крышку конторки не осквернял ни один газетный лист. Ни телефона, ни даже будильника: отец привык просыпаться рано. Жилое пространство: здесь можно было спать, бодрствовать и, может быть, молиться — хотя я не знала, звучит ли здесь эхо молитв, повторявшихся ежевечерне, когда дом был моложе. Я любила эту комнату, но редко бывала здесь.
Я вошла бесшумно как вор, закрыла дверь и выдвинула ящик конторки. Ужасное чувство, словно срываешь гробовую печать, но я была упряма: перерыла все тайники, выдвинула все ящики, бережно возвращая на место каждый осмотренный предмет: письма друзей, изящные авторучки, бумагу с личной монограммой. Наконец в руках у меня оказался запечатанный пакет. Я бесстыдно сломала печать и увидела под клапаном несколько строк, адресованных мне и дозволяющих прочесть письма только в случае внезапной кончины отца или его долговременного безвестного отсутствия. Да ведь я видела, как он писал вечерами и рукой прикрывал от меня написанное, если я подходила слишком близко! Я жадно схватила пакет, закрыла ящик и унесла находку к себе, опасливо вслушиваясь, не зазвучат ли на лестнице шаги миссис Клэй.
Пакет был набит письмами. Каждое в отдельном конверте на мое имя, с адресом нашего дома, словно отец предполагал, что придется посылать их откуда-то издалека. Я разложила их по порядку — о, я многому успела научиться, сама того не заметив, — и бережно вскрыла первое. Оно было написано шесть месяцев назад и начиналось не словами — криком сердца. «Доченька… — буквы расплывались у меня перед глазами, — если ты читаешь это, прости меня. Я пытаюсь отыскать твою мать».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Куда я попал? К каким людям? В какую ужасную историю я впутался?.. Я начал протирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не сплю. Все это продолжало казаться мне каким то ужасным ночным кошмаром, и я надеялся, что проснусь у себя дома и в окно льются солнечные лучи — временами я так чувствовал себя наутро после целого дня умственного перенапряжения. Но, к сожалению, мое тело явственно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не спал, а находился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и ожидать наступления утра
Брэм Стокер. «Дракула»
ГЛАВА 25
Я тысячу раз бывала на вокзале Амстердама и отлично знала его. Но никогда еще я не бывала здесь одна.
Я никуда не ездила в одиночку и, сидя на скамейке в ожидании утреннего экспресса в Париж, чувствовала, как ускорился пульс, не только от тревоги за отца, — это был трепет первой минуты свободы. Миссис Клэй мыла посуду на кухне и полагала, что я уже подхожу к школе. Мне стыдновато было обманывать добрую нудную миссис Клэй, и еще больше я жалела о разлуке с Барли, который, прощаясь на крыльце, вдруг галантно поцеловал мне руку и одарил плиткой шоколада, хотя я напомнила ему, что мне голландские лакомства доступны в любое время. Я подумывала написать ему письмо, когда все уладится, — но это были мечты о далеком будущем.
А пока вокруг меня сверкало, блестело и переливалось амстердамское утро. Несмотря ни на что, прогулка вдоль каналов от дома к вокзалу, запах свежего хлеба и воды и простодушная деловитая чистота вокруг утешили меня. Сидя на вокзальной скамеечке, я мысленно перебирала собранные вещи: смена одежды, отцовские письма, хлеб с сыром и картонные пакетики сока с кухни. Заодно я совершила налет на хозяйственные деньги — семь бед, один ответ, — пополнив ими свой кошелек. Конечно, миссис Клэй хватится их слишком скоро, но тут уж ничего не поделаешь: не могла я дожидаться открытия банка, чтобы снять деньги со своего детского скудного счета. На мне был теплый свитер и непромокаемая куртка, паспорт, книга, чтоб не скучать в пути, и карманный французский словарик.
И еще кое-что я украла. В гостиной, на стеллаже с сувенирами, лежал серебряный нож, привезенный отцом из первой дипломатической миссии, когда он еще только утверждался в мысли основать свой фонд. Я была слишком мала, чтобы ездить с ним, и он оставил меня в Штатах с родственниками. Клинок был опасно заточен, а по рукояти вилась изящная гравировка. Нож хранился в разукрашенных ножнах и был в нашем доме единственным оружием: отец терпеть не мог пистолетов, а его вкус к коллекционированию не распространялся на мечи и боевые топоры. Я представления не имела, как обороняться этим маленьким клинком, но все же от сознания, что он лежит у меня в дорожной сумке, становилось спокойнее на душе.
Ко времени, когда подали экспресс, на перроне собралась толпа. Тогда я почувствовала — как чувствую и по сей час, — что ни одна радость не сравнится с прибытием поезда, и особенно европейского поезда, да еще и отправляющегося на юг. В своей жизни, в последней четверти двадцатого века, я успела услышать свистки последних паровозов, пересекающих Альпы, и теперь, крепко сжимая свою школьную сумку, готова была улыбнуться. Впереди было много свободных часов, и я собиралась потратить их с пользой — не на книгу, а на чтение драгоценных отцовских писем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
Миссис Клэй и вправду встретила на пороге дома. Барли стоял рядом со мной, пока я искала ключи, и восторженно вертел головой, любуясь старыми доходными домами над блеском канала.
— Восхитительно! И рембрандтовские лица прямо на улице!
Когда миссис Клэй распахнула дверь и втащила меня в дом, он, кажется, готов был обратиться в бегство. К моему облегчению, хорошие манеры возобладали. Они вдвоем удалились в кухню звонить мастеру Джеймсу, а я взбежала наверх, крикнув через плечо, что хочу умыться с дороги. На самом деле — и сердце у меня виновато толкнулось в груди — я собиралась взять штурмом отцовскую цитадель. Потом подумаю, как разобраться с миссис Клэй и с Барли. Я чувствовала, что в комнате отца меня ждет находка.
В нашем доме, построенном в 1620 году, наверху располагались три спальни: узкие комнатушки со стенами темного дерева. Отец любил эти комнаты, все еще полные, по его словам, тенями простых тружеников, живших здесь до нас. Он спал в самой просторной спальне, обставленной восхитительной смесью разных периодов голландского столярного искусства. К спартанской меблировке он добавил турецкие ковры на полу и на стенах, этюд Ван Гога и дюжину медных сковородок с французской фермы, развешанных на стене напротив кровати и отражавших блеск канала под окном. Я только сейчас почувствовала, как необычна его комната: не только эклектической обстановкой, но и монастырской простотой. Здесь не было ни единой книги: их место было внизу, в библиотеке. На спинках простых старинных стульев ни единой детали одежды; наклонную крышку конторки не осквернял ни один газетный лист. Ни телефона, ни даже будильника: отец привык просыпаться рано. Жилое пространство: здесь можно было спать, бодрствовать и, может быть, молиться — хотя я не знала, звучит ли здесь эхо молитв, повторявшихся ежевечерне, когда дом был моложе. Я любила эту комнату, но редко бывала здесь.
Я вошла бесшумно как вор, закрыла дверь и выдвинула ящик конторки. Ужасное чувство, словно срываешь гробовую печать, но я была упряма: перерыла все тайники, выдвинула все ящики, бережно возвращая на место каждый осмотренный предмет: письма друзей, изящные авторучки, бумагу с личной монограммой. Наконец в руках у меня оказался запечатанный пакет. Я бесстыдно сломала печать и увидела под клапаном несколько строк, адресованных мне и дозволяющих прочесть письма только в случае внезапной кончины отца или его долговременного безвестного отсутствия. Да ведь я видела, как он писал вечерами и рукой прикрывал от меня написанное, если я подходила слишком близко! Я жадно схватила пакет, закрыла ящик и унесла находку к себе, опасливо вслушиваясь, не зазвучат ли на лестнице шаги миссис Клэй.
Пакет был набит письмами. Каждое в отдельном конверте на мое имя, с адресом нашего дома, словно отец предполагал, что придется посылать их откуда-то издалека. Я разложила их по порядку — о, я многому успела научиться, сама того не заметив, — и бережно вскрыла первое. Оно было написано шесть месяцев назад и начиналось не словами — криком сердца. «Доченька… — буквы расплывались у меня перед глазами, — если ты читаешь это, прости меня. Я пытаюсь отыскать твою мать».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Куда я попал? К каким людям? В какую ужасную историю я впутался?.. Я начал протирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не сплю. Все это продолжало казаться мне каким то ужасным ночным кошмаром, и я надеялся, что проснусь у себя дома и в окно льются солнечные лучи — временами я так чувствовал себя наутро после целого дня умственного перенапряжения. Но, к сожалению, мое тело явственно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не спал, а находился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и ожидать наступления утра
Брэм Стокер. «Дракула»
ГЛАВА 25
Я тысячу раз бывала на вокзале Амстердама и отлично знала его. Но никогда еще я не бывала здесь одна.
Я никуда не ездила в одиночку и, сидя на скамейке в ожидании утреннего экспресса в Париж, чувствовала, как ускорился пульс, не только от тревоги за отца, — это был трепет первой минуты свободы. Миссис Клэй мыла посуду на кухне и полагала, что я уже подхожу к школе. Мне стыдновато было обманывать добрую нудную миссис Клэй, и еще больше я жалела о разлуке с Барли, который, прощаясь на крыльце, вдруг галантно поцеловал мне руку и одарил плиткой шоколада, хотя я напомнила ему, что мне голландские лакомства доступны в любое время. Я подумывала написать ему письмо, когда все уладится, — но это были мечты о далеком будущем.
А пока вокруг меня сверкало, блестело и переливалось амстердамское утро. Несмотря ни на что, прогулка вдоль каналов от дома к вокзалу, запах свежего хлеба и воды и простодушная деловитая чистота вокруг утешили меня. Сидя на вокзальной скамеечке, я мысленно перебирала собранные вещи: смена одежды, отцовские письма, хлеб с сыром и картонные пакетики сока с кухни. Заодно я совершила налет на хозяйственные деньги — семь бед, один ответ, — пополнив ими свой кошелек. Конечно, миссис Клэй хватится их слишком скоро, но тут уж ничего не поделаешь: не могла я дожидаться открытия банка, чтобы снять деньги со своего детского скудного счета. На мне был теплый свитер и непромокаемая куртка, паспорт, книга, чтоб не скучать в пути, и карманный французский словарик.
И еще кое-что я украла. В гостиной, на стеллаже с сувенирами, лежал серебряный нож, привезенный отцом из первой дипломатической миссии, когда он еще только утверждался в мысли основать свой фонд. Я была слишком мала, чтобы ездить с ним, и он оставил меня в Штатах с родственниками. Клинок был опасно заточен, а по рукояти вилась изящная гравировка. Нож хранился в разукрашенных ножнах и был в нашем доме единственным оружием: отец терпеть не мог пистолетов, а его вкус к коллекционированию не распространялся на мечи и боевые топоры. Я представления не имела, как обороняться этим маленьким клинком, но все же от сознания, что он лежит у меня в дорожной сумке, становилось спокойнее на душе.
Ко времени, когда подали экспресс, на перроне собралась толпа. Тогда я почувствовала — как чувствую и по сей час, — что ни одна радость не сравнится с прибытием поезда, и особенно европейского поезда, да еще и отправляющегося на юг. В своей жизни, в последней четверти двадцатого века, я успела услышать свистки последних паровозов, пересекающих Альпы, и теперь, крепко сжимая свою школьную сумку, готова была улыбнуться. Впереди было много свободных часов, и я собиралась потратить их с пользой — не на книгу, а на чтение драгоценных отцовских писем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188