Подскочили услужливые люди, утащили выгруженный чемодан, расплатились с таксистом, тогда как Каун и Уилфорд-Смит почтительно препровождали гостя к белой палатке четырнадцатого ареала.
***
После разговора с техником Гидеон впервые задумался о том объекте, который он охранял со своими коллегами.
Обычно ему это было всё равно. Такая у него работа — охранять. То есть, смотреть во все глаза и быть наготове задержать нападающего или, если не будет другого выхода, убить его. Если он охранял человека, то это могло значить готовность быть за этого человека раненым или убитым, но такая форма дополнительной готовности требовалась редко и компенсировалась повышенным вознаграждением. Обычно же он охранял промышленные объекты, коммуникационные сооружения, памятники культуры или туристические центры, но порой доводилось охранять и промышленников, и политиков, однажды даже Ясира Арафата, когда тот ещё не был президентом. Тогда он тоже не особенно обременял себя раздумьями о смысле и цели своего задания; человек в бело-синем клетчатом головном платке был для него просто подопечным, как любой другой, кого ему вверяли. Ему часто поручали особые задания, потому что он хорошо говорил по-английски. Однажды он был телохранителем одной американской актрисы, которая два дня путешествовала по Израилю, а на прощанье поцеловала его. С тех пор он смотрел каждый фильм, в котором она снималась. Иногда играло роль то, что он славился стремительной реакцией. Это обнаружилось ещё в армии, и его там сделали снайпером. Но никто не сказал бы про него, что он особенно любопытен.
Он и теперь не любопытствовал. Просто задумался кое о чём. Он целый день простоял на охране одного из подступов к белой палатке, и ему даже в голову ни разу не пришло заглянуть в неё. Ведь им сказали, что заглядывать нельзя. И Гидеон строго следовал указаниям.
Да, конечно, он бы не прочь был узнать, что там такого значительного скрывается в яме, над которой разбита палатка. И он утешал себя тем, что если это действительно окажется значительным, он когда-нибудь узнает об этом из газет. И тогда он вырежет статью, прихватит её с собой в кафе, где он встречается с друзьями, и скажет им: Я там был! Я эту штуку охранял!
Вечером он видел, как английский профессор, который руководит раскопками, и американец, который, как он слышал, мультимиллионер и финансирует эти раскопки, встречали гостя, которого привезли из Тель-Авива на такси. Он понятия не имел, кто это. Человек был высокого роста, лет пятидесяти, с седой бородой и, казалось, страдал от жары, то и дело вытирая рукавом пиджака лоб и лысый череп, когда они втроём пробирались по дощечкам и переходам, ведущим к этой палатке.
Наверное, учёный, решил Гидеон и отступил в сторонку, пропуская этих троих в палатку.
— 'erev tov, — пробормотал профессор, замыкая шествие, и кивнул Гидеону с рассеянной улыбкой: — Toda.
— Bevakasha, — ответил Гидеон. Добрый вечер. Спасибо. Пожалуйста.
Гидеон понял, что профессор не догадывается о том, что он владеет английским. Профессор был как раз занят тем, чтобы показать новому важному посетителю свою ценную находку и рассказать о ней.
Гидеон придвинул свой стул поближе к палатке, положил УЗИ на колени и откинулся на спинку. Голоса трёх мужчин были явственно слышны.
***
В назначенное время Эйзенхардт набрал номер, по которому уже звонил сегодня утром. Трубку сняли сразу.
— Ури Либерман.
— Добрый вечер, господин Либерман. Это Петер Эйзенхардт.
— А, господин Эйзенхардт, да. Очень приятно.
— Ну, — с любопытством спросил писатель, — удалось ли вам что-нибудь узнать?
— Да. Вы были правы. В нашем архиве хранится очень много материалов о профессоре Уилфорде-Смите. Этот человек перерыл уже, кажется, весь Израиль.
— Ясно.
— Но, — добавил Либерман, — несмотря на его активность, он не пользуется в научных кругах доброй славой.
Эйзенхардт почувствовал, как уголки его губ почти сами по себе растянулись в улыбку. Это интересно!
— Что это значит конкретно?
— Ему ставят в упрёк, что он работает неряшливо: небрежно обращается с находками, у него пропадает и ломается гораздо больше, чем у других, и он копает слишком много и слишком быстро. Я нашёл интервью с Йигаэлем Ядином, где он говорит, что Уилфорд-Смит путает количество с качеством, а в одной части интервью, которая не была опубликована, он даже сказал буквально следующее: «Этот человек — просто наказание для израильской археологии».
— Хлёстко, — Эйзенхардт никогда не слышал об этом Йигаэле Ядине.
— Кроме того, Уилфорд-Смит имеет очень мало публикаций, а те, что есть, либо скучны, либо спорны. Имя Беньямин Мазар вам о чём-нибудь говорит?
Эйзенхардт помедлил:
— Не могу утверждать.
— У нас это фигура. Мазар провёл раскопки у Стены плача. Он ещё несколько лет назад выразился в том духе, что сильно подозревает, будто Уилфорд-Смит вообще не сведущ во многих областях истории Палестины.
— Ничего себе.
— Единственное, что, видимо, признают за ним все археологи — это его способность находить спонсоров на все свои проекты.
— Может, именно этого они и не могут ему простить?
— Как я уже говорил, я не могу судить. Я просмотрел весь наш банк данных, как и обещал вам, но что касается истории древности, в этом предмете я полный невежда. Едва успеваю следить за текущей историей.
Эйзенхард лихорадочно записывал.
— Его профессорское звание — оно настоящее? — спросил он затем.
Он услышал, как Либерман вздохнул:
— И да, и нет. В принципе, звание настоящее, Уилфорд-Смит профессор истории в Барнфордском университете в Южной Англии. Но это учебное заведение принадлежит одной малоизвестной религиозной общине — True Church Of Barnford.
— Никогда не слышал.
— Я тоже не слышал, должен признаться. Об этой общине мне ничего не удалось разузнать за недостатком времени.
Эйзенхардт нацарапал в своём блокноте «Барнфорд», подчеркнул тремя чертами и пририсовал рядом жирный вопросительный знак.
— Это всё?
Журналист тихо засмеялся:
— Лучшее я припас на десерт.
— А я думал, журналисты самое лучшее выкладывают вначале.
— Только в газетных статьях. Известно ли вам, что Уилфорд-Смит первоначально был профессиональным солдатом?
Эйзенхардт подумал, что ослышался.
— Солдатом?
— Он служил во время войны в Северной Африке под командованием Монтгомери, а потом был приписан к британской зоне ответственности «Палестина-Ближний Восток». Он был в составе британской группы войск, которая покинула Палестину в мае 1948 года при основании государства Израиль.
— Невероятно.
Эйзенхардт попытался представить себе в неторопливом, сутулом учёном храброго воина пустынь и патрулирующего солдата.
— М-да, и он, судя по всему, сохраняет непреходящую тягу к нашей стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
***
После разговора с техником Гидеон впервые задумался о том объекте, который он охранял со своими коллегами.
Обычно ему это было всё равно. Такая у него работа — охранять. То есть, смотреть во все глаза и быть наготове задержать нападающего или, если не будет другого выхода, убить его. Если он охранял человека, то это могло значить готовность быть за этого человека раненым или убитым, но такая форма дополнительной готовности требовалась редко и компенсировалась повышенным вознаграждением. Обычно же он охранял промышленные объекты, коммуникационные сооружения, памятники культуры или туристические центры, но порой доводилось охранять и промышленников, и политиков, однажды даже Ясира Арафата, когда тот ещё не был президентом. Тогда он тоже не особенно обременял себя раздумьями о смысле и цели своего задания; человек в бело-синем клетчатом головном платке был для него просто подопечным, как любой другой, кого ему вверяли. Ему часто поручали особые задания, потому что он хорошо говорил по-английски. Однажды он был телохранителем одной американской актрисы, которая два дня путешествовала по Израилю, а на прощанье поцеловала его. С тех пор он смотрел каждый фильм, в котором она снималась. Иногда играло роль то, что он славился стремительной реакцией. Это обнаружилось ещё в армии, и его там сделали снайпером. Но никто не сказал бы про него, что он особенно любопытен.
Он и теперь не любопытствовал. Просто задумался кое о чём. Он целый день простоял на охране одного из подступов к белой палатке, и ему даже в голову ни разу не пришло заглянуть в неё. Ведь им сказали, что заглядывать нельзя. И Гидеон строго следовал указаниям.
Да, конечно, он бы не прочь был узнать, что там такого значительного скрывается в яме, над которой разбита палатка. И он утешал себя тем, что если это действительно окажется значительным, он когда-нибудь узнает об этом из газет. И тогда он вырежет статью, прихватит её с собой в кафе, где он встречается с друзьями, и скажет им: Я там был! Я эту штуку охранял!
Вечером он видел, как английский профессор, который руководит раскопками, и американец, который, как он слышал, мультимиллионер и финансирует эти раскопки, встречали гостя, которого привезли из Тель-Авива на такси. Он понятия не имел, кто это. Человек был высокого роста, лет пятидесяти, с седой бородой и, казалось, страдал от жары, то и дело вытирая рукавом пиджака лоб и лысый череп, когда они втроём пробирались по дощечкам и переходам, ведущим к этой палатке.
Наверное, учёный, решил Гидеон и отступил в сторонку, пропуская этих троих в палатку.
— 'erev tov, — пробормотал профессор, замыкая шествие, и кивнул Гидеону с рассеянной улыбкой: — Toda.
— Bevakasha, — ответил Гидеон. Добрый вечер. Спасибо. Пожалуйста.
Гидеон понял, что профессор не догадывается о том, что он владеет английским. Профессор был как раз занят тем, чтобы показать новому важному посетителю свою ценную находку и рассказать о ней.
Гидеон придвинул свой стул поближе к палатке, положил УЗИ на колени и откинулся на спинку. Голоса трёх мужчин были явственно слышны.
***
В назначенное время Эйзенхардт набрал номер, по которому уже звонил сегодня утром. Трубку сняли сразу.
— Ури Либерман.
— Добрый вечер, господин Либерман. Это Петер Эйзенхардт.
— А, господин Эйзенхардт, да. Очень приятно.
— Ну, — с любопытством спросил писатель, — удалось ли вам что-нибудь узнать?
— Да. Вы были правы. В нашем архиве хранится очень много материалов о профессоре Уилфорде-Смите. Этот человек перерыл уже, кажется, весь Израиль.
— Ясно.
— Но, — добавил Либерман, — несмотря на его активность, он не пользуется в научных кругах доброй славой.
Эйзенхардт почувствовал, как уголки его губ почти сами по себе растянулись в улыбку. Это интересно!
— Что это значит конкретно?
— Ему ставят в упрёк, что он работает неряшливо: небрежно обращается с находками, у него пропадает и ломается гораздо больше, чем у других, и он копает слишком много и слишком быстро. Я нашёл интервью с Йигаэлем Ядином, где он говорит, что Уилфорд-Смит путает количество с качеством, а в одной части интервью, которая не была опубликована, он даже сказал буквально следующее: «Этот человек — просто наказание для израильской археологии».
— Хлёстко, — Эйзенхардт никогда не слышал об этом Йигаэле Ядине.
— Кроме того, Уилфорд-Смит имеет очень мало публикаций, а те, что есть, либо скучны, либо спорны. Имя Беньямин Мазар вам о чём-нибудь говорит?
Эйзенхардт помедлил:
— Не могу утверждать.
— У нас это фигура. Мазар провёл раскопки у Стены плача. Он ещё несколько лет назад выразился в том духе, что сильно подозревает, будто Уилфорд-Смит вообще не сведущ во многих областях истории Палестины.
— Ничего себе.
— Единственное, что, видимо, признают за ним все археологи — это его способность находить спонсоров на все свои проекты.
— Может, именно этого они и не могут ему простить?
— Как я уже говорил, я не могу судить. Я просмотрел весь наш банк данных, как и обещал вам, но что касается истории древности, в этом предмете я полный невежда. Едва успеваю следить за текущей историей.
Эйзенхард лихорадочно записывал.
— Его профессорское звание — оно настоящее? — спросил он затем.
Он услышал, как Либерман вздохнул:
— И да, и нет. В принципе, звание настоящее, Уилфорд-Смит профессор истории в Барнфордском университете в Южной Англии. Но это учебное заведение принадлежит одной малоизвестной религиозной общине — True Church Of Barnford.
— Никогда не слышал.
— Я тоже не слышал, должен признаться. Об этой общине мне ничего не удалось разузнать за недостатком времени.
Эйзенхардт нацарапал в своём блокноте «Барнфорд», подчеркнул тремя чертами и пририсовал рядом жирный вопросительный знак.
— Это всё?
Журналист тихо засмеялся:
— Лучшее я припас на десерт.
— А я думал, журналисты самое лучшее выкладывают вначале.
— Только в газетных статьях. Известно ли вам, что Уилфорд-Смит первоначально был профессиональным солдатом?
Эйзенхардт подумал, что ослышался.
— Солдатом?
— Он служил во время войны в Северной Африке под командованием Монтгомери, а потом был приписан к британской зоне ответственности «Палестина-Ближний Восток». Он был в составе британской группы войск, которая покинула Палестину в мае 1948 года при основании государства Израиль.
— Невероятно.
Эйзенхардт попытался представить себе в неторопливом, сутулом учёном храброго воина пустынь и патрулирующего солдата.
— М-да, и он, судя по всему, сохраняет непреходящую тягу к нашей стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148