— А ты растирай их спиртиком…
После трех рюмок вопросы любопытного Лакьюнова стали позаковыристее:
— Вяз, скажи, мы кто, коммунисты или коммуняки?
— Коммунисты!
— А Мишка Горбатый, он кто?
Вязов напрягся. Казалось, на его лбу отпечаталось, как мозги сбились в кучку на экстренное совещание:
(— не ловушка ли? не проверка ли на лояльность, как Андропов уважал, напоил, жучила, а теперь думает язык развязать, может и магнитофончик зарядил…)
Вязов сжал зубы, как партизан на допросе и по всему телу выступило такое количество пота, словно роет окопы в Египетской пустыне в жаркий день. Впрочем, на конкретном ответе Лука и не настаивал.
Еще через три рюмки партийные проблемы ушли на задний фланг, где и растворились. На смену пришли беседы… да, именно о них, о бабах. А что, разве не мужики собрались?! Да еще какие бравые!
— Вяз, а помнишь ли официантку из столовки в Высшей Партийной, ох и ядреный бабец…
— Да уж как не помнить…
— Да, сиськи у нее сладкие, что два астраханских арбуза, и родинка под левым соском, как черная семечка. Аппетитнейшая барышня… Всю жизнь бы в нее…
— Ух черт, уж не разведчик ли ты?
— С чего это?
— Да такие пикантные подробности про родинку откуда тебе известны?
— Вяз, а голова у тебя есть, или только головка? Или ты министр без головы.
Вязов обиделся и надулся.
— Да не дуйся ты, а пораскинь мозгами, откуда мне это может быть известно?
— Рассказал кто?
— Нет, ты еще подумай
От неожиданной догадки главный оборонщик аж покраснел:
— Как, неужели…
— Вот тебе и неужели. Не ты один такой шустрый.
— Вот ведь б…!
— Да все они…
Еще через три рюмашки бабы тоже изрядно надоели. Ну действительно, извини-подвинься, сколько можно им перемалывать косточки да в трусы залезать — все время одно и тоже! Так Лакьюнов плавно перешел к своему последнему стыду, самому интимному. На эту тему говорить мог только он, ибо Вязовского «поэтического дарования» хватало только на роль слушателя.
— Вот ты послушай, вояка, какой классный шедеврик я давеча придумал, не очень-то еще доработан…
— Да хватит тебе притворяться и ломаться, как красна девица — читай, наливай, ложись! ( и кто сказал, что у вояк нет чувства юмора?!)
— А от страха ты случаем не помрешь?! Это не пиф-паф, не ать-два, это о вампирах, которые кровь по ночам сосут.
— Мою кровь по ночам сосут только комары да телефонные звонки, — Вязов многозначительно поднял указательный палец вверх:
— Ему все какие-то идеи в голову приходят, все чего-то перестраивать собирается. Ну я и думаю, а с утра нельзя ли умными мыслями поделиться? Утро, оно ведь мудренее…
— Военным думать по уставу не положено. И вообще, ты не очень-то почтителен…
Вязов снова напрягся. Подальше бы от этого льда держаться. А то, не ровен час, поскользнешься и шею сломаешь. Или под воду бултых\ Тут ведь хитрым и опытным политиком надо быть, а какой из него политик… Он, кстати, знает, какой — как из вчерашней кирзухи взрывчатка:
— Давай читай, все равно делать нечего…
Луку не особо вдохновило столь наплевательское отношение к своему творчеству, но ведь пятую ночь подряд жена наверняка откажется слушать ЧАС ВАМПИРА, а ему так хотелось аудитории, хотя бы такой — xo! — дубоватой.
Довольный автор погасил свет, дабы основательнее пробрало, зажег свечи и начал читать с выражением, глухим и хриплым голосом, полностью соответствующим тематике.
В час ночной, в подлунном мире
Не найти цвета сапфира
Изумруда, хрусталя
В час ночной ты ищешь зря
Все покрыто страха сажей
Держит всех тот страх под стражей
Нехороший черный цвет
Сводит краски все на нет
В час ночной в подлунном мире
Начинают пир вампиры
В души робкие глядят
Разливая страха яд
Ты забился в лапах ночи
Душит ночь и ночь гогочет
Напрягая тщетно слух
Ждешь, когда споет петух
Но недаром, ох недаром
В мире новом, в мире старом
Все боятся темноты —
И герой, и вор, и ты.
Да и ты подчас трепещешь
Видя ночи страшной клещи
Что за скрежет у дверей
Небо, осветись скорей!
Но не срок в объятьях солнца
Утра лучиком колоться
Ты ждешь дня, как наркоман
Шанс дождаться очень мал
Ведь есть час в подлунном мире
Когда правят пир вампиры
Зубы — острые ножи
Прячься, смолкни и дрожи
И молись любому богу
Не изведать ночь до срока
Можешь выть или орать
Звать земную благодать
Но одно то всем известно
В темноте тебе не место
Ты так слаб и ты один —
Так скорее уходи
В час ночной в подлунном мире
Не поможет и порфира
Ни кинжал, ни герб, ни крест
Ни веселье злачных мест
Во дворце иль каземате
Нет защиты и плевать им
Сколько благ от завтра ждешь
Ты проснешься, коль уснешь?
Это как ночи угодно
Ты кричишь от страха потный
Но никто не слышит крик
Если в дверь вампир проник
И найдут тебя под утро
Сном уснувшим беспробудным
И под ранкой, на груди:
Встал у ночи на пути
Как ни тяжело далось Вязову испытание большой поэзией, он стойко продержался до конца и даже умудрился выдавить вздох восхищения.
— Это ты все сам написал? Так много! Очень даже великолепно! Кстати, а что такое порфира?
Вопрос демонстрировал, как внимательно Вязов слушал стих ( а еще говорит, что не дипломат!), но застал автора врасплох. Лакьюнов не знал, что это за фрукт и с чем его едят, потому поспешил тонко уйти от вопроса:
— Когда у тебя день рождения?
— В декабре… А что?
— Долго ждать. А когда ты, скажем, стал министром?
— В мае 1989.
— Отлично. Вот на годовщину и подарю энциклопедический словарь. Ну, а вообще, как звучит? Как ощущения?
— Колоссальные очень. Когда слушал, словно красный флаг в глазах развевался.
— С чего это, Вяз?
— Да так, ничего особенного, детские ассоциации: красный галстук, красный флаг и кровь…
— Да ну?
— Да, — продолжал откровенничать Вязов: — Я ведь очень люблю кровь — что за война без нее? Так нет, буржуи, придумали эти отравляющие вещества, бактерии…
Сев на своего любимого конька, он теперь мог скакать без устали, но неожиданно хлопнул себя по лбу:
— Кстати, о красном знамени… Нет ли у тебя какого-нибудь патриотического стихотворения для поддержания высокого боевого и морального духа в частях. Я тут в инспекцию по Московскому и Ленинградскому округу собираюсь — дезертирства, знаешь ли, многовато, неуставняк процветает. Танкистов посещу, прочих дармоедов. Ну и любимую пехоту не обижу. Я уже солдатикам цитатку из Кутузова заготовил, маршала Жукова заветы, хочу еще чего-нибудь одухотворенного. Но только коротенького, чтобы ненароком не забыть, я ведь теперь перестраиваюсь, без бумажки читаю.
Лакьюнов не понял, шутит ли красный командир, но потом вспомнил, что одну шутку бравые уста сегодня уже озвучили. Куда уж больше, не записной ведь юморист?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115