Непонятно, какой процент его речей, изрядно сдобренных вульгаризмами и сленговыми оборотами, доходила до иностранца, но тот слушал внимательно и не перебивал. Наконец, настала очередь выяснить правду об амулете, на который Ерофей косился всю поездку:
— И где это производят такие забавные поделки, промысел ли какой народный открыли?
(—может и промысел, только явно не народный):
— Это весьма старый вещь…
— Да ладно вам, старая. Хозяин квартиры, которую я сейчас снимаю, такую же предлагал мне купить…
— Ерунда.
— Никакая не ерунда. Пришел и говорит:
Попал в аварию, деньги потерял, медальон получил. Продаю рублей за сто.
— Не понимай.
— И я не понимай, но факт.
Только многовековая выдержка позволила Раду сделать вид, что его не интересует эта информация. Да и сложно сказать, с какого бока начать ее переваривать. Как-то слишком неожиданно, с места в карьер. Да и скорее всего этот жулик-шалопай что-то перепутал. Или действительно какой-нибудь шустрый местный ремесленник освоил производство по старым эскизам. Нет, ерунда, кто будет покупать такие сувениры, да и откуда эскизы?!
Лицо незнакомца стало каменным, брови насупились, он даже снял очки. Не понравились Ерофею его жесткие и пронзительные глаза. От света фар встречных машин в них вспыхивали странные рубиновые огоньки. Не особо лоховской взгляд, не особо.
(— подозрительный тип, а может — ну его к черту! сдеру за дорогу и пусть себе селится в гостиницу):
— Не знаю, право же, удобно ли будет у меня жить. Всего одна комната, да и та небольшая…
— Удобно, удобно… Хочу смотреть быт.
(— какой там быт: чайник и три таракана, а уж не педик ли ты голимый, на Западе половина таких… как начнет приставать… нет, на это и за штуку не готов… а за десять?):
Обдумывая столь интересную постановку вопроса, Ерофей промямлил:
— Да у меня и кровать одна.
— Ничего, могу и на полу. Не любить гостиницы. Нет душа.
— И у меня нет. Сломан.
— Я говорю душа не имей ввиду мыться. Это дух.
Ерофей молчал, думая, чем бы еще отвадить прилипчивого итальяшку. Раду тоже почувствовал смену настроения своего нового знакомого, но так просто расставаться в планы не входило — надо бы поподробнее разузнать про Ладонь, да и аппетит в дороге разгулялся. А коли так, то пора переходить к более весомым аргументам, чем экстравагантное желание ознакомиться с советским бытом.
Левая рука Раду плавно переместилась в карман пиджака, чем-то позвенела и извлекла несколько древнеримских золотых монет. Не такими уж и бедными оказались эти катакомбы под Ардженто, особенно если есть достаточно времени и желания порыться. Сложно сказать почему, но Раду периодически таскал эти монетки при себе — на всякий случай или на счастье. Сейчас они могли пригодиться на покупку жадного парня:
— Золото. Дам парочку за беспокойств.
Ерофей скосил цепкий взгляд меня не проведешь, а на первом светофоре притормозил и взял одну монетку на зуб. На гладком поле появились вполне заметные вмятины от укуса. Недоверчивый водила признал:
— Похоже, настоящие. А вы что, коллекционером будете? А я думал, дирижер. Во фраке…
— Да, отчасти. Бывай в разных странах, по несколько монетки от каждой поездки оставлять на память.
— Я тут одного очень серьезного товарища знаю из Общества нумизматов, могу познакомить.
— Не стоит, я здесь отдыхай.
(— а я что, работу предлагаю?!):
— Хозяин-барин.
На какое-то время Ерофей затих, видимо, устав трепаться. В наступившей тишине, иногда прерываемой лишь гудками встречных автомобилей, Раду с неподдельным интересом рассматривал небольшой и дешевый деревянный образок, приклеенный к бардачку. От него веяло мелкой алчностью кустарного производителя, глупостью и наивностью покупателя и всеобщей верой в дармовые чудеса. Ничего божественного, ничего святого, криво и аляповато. Какой-то седой старикан с плохо прорисованным лицом, почти лишенным бровей, и некая птица, очень похожая на курицу. Должно быть голубь.
Раду бесцеремонно ткнул пальцем прямо в онимбованное лицо, почти пронзив острым ногтем:
— Зачем висит?
— Говорят, помогает…
— От злой сил?
— Самые злые силы в Москве — гаишники и угонщики.
— Хорошо помочь?
— Если честно, от первых куда лучше спасает чирик, от вторых — надежная сигнализация.
— Что такое чирик? Так птицы говорят?
— Птицы чирикают. А чирик на сленге значит десять рублей, десять советских рублей. Деревянных.
— Ясно. Ну, поехали быстрей.
Сказано — сделано, и минут через двадцать резвая развалюха остановилась перед высоким кирпичным домом. Снаружи он выглядел вполне солидно и достойно, даже какая-то замысловатая лепнина местами сохранилась. Ерофей озорно хлопнул рукой по рулю и удовлетворенно отметил:
— Ну вот, ништяк, доехали.
— Что есть ништяк?
— Это значит отлично, но еще лучше.
— А могли и не доехать? Разбиться?
Ерофей ухмыльнулся:
— Разбиться — вряд ли. А вот сломаться могли элементарно. Эта тачка постоянно ломается, как у нас говорят, на ладан дышит.
Не став выяснять, что такое тачка и как можно дышать на ладан, Раду подхватил саквояж, и последовал за Ерофеем. В подъезде от внешней помпезности здания и малого следа не осталось — пахло свежей и прокисшей мочой, а давно посеревшую побелку неуклюже расписывали известные даже детям и тем не менее интимные части мужского и женского тела:
(— и наскальная живопись талантливее)
«Украшали» облезлые стены и слова, написанные углем, цветными мелками и краской, те самые первые слова русского языка, которые Раду основательно изучал по настоятельному совету путеводителя Lounly Planet. И думал, что освоил, но увы! Сакральный смысл их замысловатых комбинаций, пошлых идиом и хитрых спряжений пока ускользал от его прыткого ума. Впрочем, некоторые надписи оказались более понятными и доступными: Оля+Коля=оральный секс, Все вы козлодои и Горбачев — хмырь. Лампочки выбиты, кнопки в лифте сожжены, да и сам лифт такой раздолбанный, что ехать в нем страшно — рухнет, и пикнуть не успеешь. Впрочем, страхи оказались напрасными, ибо лифт вообще не захотел трогаться с места. Пришлось выйти из него, зло и громко хлопнув металлической дверью.
— Чего ломаете, чего ломаете? Может, еще пригодится. А пока пешочком, молодые люди, пешочком, — бодро посоветовала вошедшая в подъезд деловая старушка. Словно подавая пример молодежи, она засеменила по ступенькам, таща за собой большую сетку, полную в очередной раз не раскупленной редиской «только что с огорода», которая уже вся пожухнуть успела.
Вслед за не по годам бодрой старушенцией уныло потащились и наши герои. Им не хватало ни энтузиазма, ни коммунистической закалки.
Хваленая квартирка Ерофея не напоминала даже третьесортную гостиницу в европейском захолустье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
— И где это производят такие забавные поделки, промысел ли какой народный открыли?
(—может и промысел, только явно не народный):
— Это весьма старый вещь…
— Да ладно вам, старая. Хозяин квартиры, которую я сейчас снимаю, такую же предлагал мне купить…
— Ерунда.
— Никакая не ерунда. Пришел и говорит:
Попал в аварию, деньги потерял, медальон получил. Продаю рублей за сто.
— Не понимай.
— И я не понимай, но факт.
Только многовековая выдержка позволила Раду сделать вид, что его не интересует эта информация. Да и сложно сказать, с какого бока начать ее переваривать. Как-то слишком неожиданно, с места в карьер. Да и скорее всего этот жулик-шалопай что-то перепутал. Или действительно какой-нибудь шустрый местный ремесленник освоил производство по старым эскизам. Нет, ерунда, кто будет покупать такие сувениры, да и откуда эскизы?!
Лицо незнакомца стало каменным, брови насупились, он даже снял очки. Не понравились Ерофею его жесткие и пронзительные глаза. От света фар встречных машин в них вспыхивали странные рубиновые огоньки. Не особо лоховской взгляд, не особо.
(— подозрительный тип, а может — ну его к черту! сдеру за дорогу и пусть себе селится в гостиницу):
— Не знаю, право же, удобно ли будет у меня жить. Всего одна комната, да и та небольшая…
— Удобно, удобно… Хочу смотреть быт.
(— какой там быт: чайник и три таракана, а уж не педик ли ты голимый, на Западе половина таких… как начнет приставать… нет, на это и за штуку не готов… а за десять?):
Обдумывая столь интересную постановку вопроса, Ерофей промямлил:
— Да у меня и кровать одна.
— Ничего, могу и на полу. Не любить гостиницы. Нет душа.
— И у меня нет. Сломан.
— Я говорю душа не имей ввиду мыться. Это дух.
Ерофей молчал, думая, чем бы еще отвадить прилипчивого итальяшку. Раду тоже почувствовал смену настроения своего нового знакомого, но так просто расставаться в планы не входило — надо бы поподробнее разузнать про Ладонь, да и аппетит в дороге разгулялся. А коли так, то пора переходить к более весомым аргументам, чем экстравагантное желание ознакомиться с советским бытом.
Левая рука Раду плавно переместилась в карман пиджака, чем-то позвенела и извлекла несколько древнеримских золотых монет. Не такими уж и бедными оказались эти катакомбы под Ардженто, особенно если есть достаточно времени и желания порыться. Сложно сказать почему, но Раду периодически таскал эти монетки при себе — на всякий случай или на счастье. Сейчас они могли пригодиться на покупку жадного парня:
— Золото. Дам парочку за беспокойств.
Ерофей скосил цепкий взгляд меня не проведешь, а на первом светофоре притормозил и взял одну монетку на зуб. На гладком поле появились вполне заметные вмятины от укуса. Недоверчивый водила признал:
— Похоже, настоящие. А вы что, коллекционером будете? А я думал, дирижер. Во фраке…
— Да, отчасти. Бывай в разных странах, по несколько монетки от каждой поездки оставлять на память.
— Я тут одного очень серьезного товарища знаю из Общества нумизматов, могу познакомить.
— Не стоит, я здесь отдыхай.
(— а я что, работу предлагаю?!):
— Хозяин-барин.
На какое-то время Ерофей затих, видимо, устав трепаться. В наступившей тишине, иногда прерываемой лишь гудками встречных автомобилей, Раду с неподдельным интересом рассматривал небольшой и дешевый деревянный образок, приклеенный к бардачку. От него веяло мелкой алчностью кустарного производителя, глупостью и наивностью покупателя и всеобщей верой в дармовые чудеса. Ничего божественного, ничего святого, криво и аляповато. Какой-то седой старикан с плохо прорисованным лицом, почти лишенным бровей, и некая птица, очень похожая на курицу. Должно быть голубь.
Раду бесцеремонно ткнул пальцем прямо в онимбованное лицо, почти пронзив острым ногтем:
— Зачем висит?
— Говорят, помогает…
— От злой сил?
— Самые злые силы в Москве — гаишники и угонщики.
— Хорошо помочь?
— Если честно, от первых куда лучше спасает чирик, от вторых — надежная сигнализация.
— Что такое чирик? Так птицы говорят?
— Птицы чирикают. А чирик на сленге значит десять рублей, десять советских рублей. Деревянных.
— Ясно. Ну, поехали быстрей.
Сказано — сделано, и минут через двадцать резвая развалюха остановилась перед высоким кирпичным домом. Снаружи он выглядел вполне солидно и достойно, даже какая-то замысловатая лепнина местами сохранилась. Ерофей озорно хлопнул рукой по рулю и удовлетворенно отметил:
— Ну вот, ништяк, доехали.
— Что есть ништяк?
— Это значит отлично, но еще лучше.
— А могли и не доехать? Разбиться?
Ерофей ухмыльнулся:
— Разбиться — вряд ли. А вот сломаться могли элементарно. Эта тачка постоянно ломается, как у нас говорят, на ладан дышит.
Не став выяснять, что такое тачка и как можно дышать на ладан, Раду подхватил саквояж, и последовал за Ерофеем. В подъезде от внешней помпезности здания и малого следа не осталось — пахло свежей и прокисшей мочой, а давно посеревшую побелку неуклюже расписывали известные даже детям и тем не менее интимные части мужского и женского тела:
(— и наскальная живопись талантливее)
«Украшали» облезлые стены и слова, написанные углем, цветными мелками и краской, те самые первые слова русского языка, которые Раду основательно изучал по настоятельному совету путеводителя Lounly Planet. И думал, что освоил, но увы! Сакральный смысл их замысловатых комбинаций, пошлых идиом и хитрых спряжений пока ускользал от его прыткого ума. Впрочем, некоторые надписи оказались более понятными и доступными: Оля+Коля=оральный секс, Все вы козлодои и Горбачев — хмырь. Лампочки выбиты, кнопки в лифте сожжены, да и сам лифт такой раздолбанный, что ехать в нем страшно — рухнет, и пикнуть не успеешь. Впрочем, страхи оказались напрасными, ибо лифт вообще не захотел трогаться с места. Пришлось выйти из него, зло и громко хлопнув металлической дверью.
— Чего ломаете, чего ломаете? Может, еще пригодится. А пока пешочком, молодые люди, пешочком, — бодро посоветовала вошедшая в подъезд деловая старушка. Словно подавая пример молодежи, она засеменила по ступенькам, таща за собой большую сетку, полную в очередной раз не раскупленной редиской «только что с огорода», которая уже вся пожухнуть успела.
Вслед за не по годам бодрой старушенцией уныло потащились и наши герои. Им не хватало ни энтузиазма, ни коммунистической закалки.
Хваленая квартирка Ерофея не напоминала даже третьесортную гостиницу в европейском захолустье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115