(— этот дядя, конечно, не папа. И, вообще, в нем есть что-то нечеловеческое, но он мне нравится и даже больше, чем эта деревенская клюшка, в нем чувствуется сила.)
Потрепав малышку за крохотным розовым ушком, мужчина, словно нехотя, спросил ее маму:
— Ну, а какая история случилась с вами, милочка?
Мужчина казался достаточно молодым, но общался старомодно, даже для деревенской простушки. Особенно слух резанула милочка. Тем не менее, упрашивать не потребовалось и немудреный рассказ начался.
Сначала предполагалось наплести историю, придуманную еще в роддоме, в которою она уже и сама почти поверила. В роддоме у каждой второй матери-одиночки непременно присутствует такая трагично-героическая легенда про погибшего мужа — летчика-испытателя или бравого милиционера. Там же происходит и гуманное обучение вновь прибывших, чтобы людям не стыдно было в глаза смотреть.
Машкин муж «служил» заслуженным минером, красавец-офицер и примерный семьянин. Семь месяцев назад он подорвался на мине, откопанной любопытными детишками в песочнице. Мужу оторвало две ноги и руку, врачи долго боролись за его жизнь, но он все-таки умер. Машка сначала хотела сделать аборт, а потом решила родить ребенка в память о погибшем муже, их светлом чувстве любви и т.д., и т.п. Помимо роддома, такие слезливые истории уважают рассказывать многочисленные попрошайки в метро и пригородных электричках, в доказательство демонстрируя окружающим орущий сверток. В доказательство чего?
Если придирчиво и скрупулезно анализировать Машкину историю, некоторые ее детали покажутся не особо понятными — что делала мина в песочнице, бывают ли минеры заслуженными, почему заслуженные все-таки подрываются? Но ведь Машка не писательница и на более достоверный сюжет ее фантазии не хватило. А в общем-то и так достаточно жизненно получилось:
Подорвавшись, погиб ее дед во вторую мировую войну, говорят, и прадед погиб примерно так же в первую. В общем, решила Машка, и мужу негоже нарушать семейную традицию.
Йону, а на скамейку присел именно он, Машка решила не врать. Бесполезно. Его глаза так походили на осколки зеркала, и все немудреные секреты ее неискушенной души легко отражались в них. Йон невнимательно слушал исповедь очередной брошенной женщины. Все эти перипетии без особых изменений существовали и тысячи лет назад, и будут существовать до самого Судного дня. Пока жива человеческая раса. В Судный день, как и в прочую христианскую дребедень, Йон не верил, но признавал изрядный поэтизм некоторых библейских терминов. Сквозь кроны деревьев опускалось темное небо с легким намеком на звезды. Они едва виднелись из-за сильной облачности, но все-таки они были, такие же далекие и безучастные, как и миллионы лет назад.
Взгляд Йона, казалось, плавно огибал листья, пронизывал рыхлые облака и растворялся в безбрежности вселенной, ощущая всю вздорную ничтожность и суетность бытия, и не только людского. Его вампирские триста или даже тысяча лет, которые пройдут до несчастного случая, занулялись столь же неумолимо, делясь на вечность. Так же как и жалкие шестьдесят-семьдесят лет обычной человеческой жизни.
Соседка по скамейке говорила все медленнее и сбивчивее, иногда противореча сказанному минуту назад — то обещал ей Витька жениться, то ей так казалось, то едет в деревню, то собирается остаться в городе. Вскоре она задремала, сначала откинувшись на спинку скамейки, а потом потихоньку прислонившись к плечу Иона.
Он не был голоден, но кровь текла так рядом и от нее веяло такой… Да, да, именно чистотой, столь привлекавшей его в девушках близлежащих с Келедом деревень. Молодая кровь не так питательна, но прекрасный десерт. А у него сейчас именно такое настроение, десертное. Очень медленно, очень деликатно, как настоящий джентльмен, Йон слегка надкусил сонную артерию и начал пить, растягивая удовольствие.
Машка едва заметно вздрогнула, но не проснулась, а все глубже погружалась в свой последний сон. Почему-то в ее памяти всплыло ведро с парным молоком, которое десятилетняя девчонка случайно опрокинула себе на платье. Ее ругали за неловкость, а она стояла, вся пропитанная пахучим парным молоком, и безутешно плакала. Ей было очень, ей хотелось убежать из этой деревни, куда глаза глядят. Вот и убежала.
Тем временем сверток зашевелился и приоткрыл любопытные глазки:
(— этот странный дядька с глазами филина, он делает что-то нехорошее с мамкой, что-то предосудительное, с другой стороны, на сексуальное насилие не похоже, на романтическое знакомство тоже. нет, кричать пока воздержусь, пусть там сами разбираются)
Йон не сомневался, что крохотная девочка сейчас закричит. Тогда ему придется нарушить вековой закон, и убить ее, выпить ее кровь. Но ребенок молчал. Казалось, малышка все понимала и со всем соглашалась, нехотя, но соглашалась. Йон изрядно удивился, а способность к удивлению никогда не относилась к фамильной черте семейства Дракулы.
Скоро все было кончено. Йон поцеловал Машку в побледневшие, обескровленные губы, довольно рыгнул, отодвинул тело от плеча и прислонил к спинке скамейки. Встал, чтобы уйти, но неожиданный импульс заставил вернуться к оставленному младенцу. Словно что-то почувствовал. Ион пристально посмотрел в маленькие глаза и какая-то мистическая связь установилась между ними. Потом подхватил корзинку и скрылся в темноте бульвара.
Машка так и осталась сидеть, прислонившись к спинке скамейки, из которой было выломано большинство досок. Казалось, она просто тихо и безмятежно уснула. Прохладный вечерний ветер развевал ее волосы и кленовый лист, вовсе не из числа гонцов приближающейся осени, ибо только-только заканчивался май, а из имевших счастье умереть молодым, запутался в них. Как блеклая бабочка в золотой паутине. Несколько раз лист пытался вырвать из плена набегавший ветер, но скоро его порывы ослабели, а потом и вовсе затихли.
И, все-таки, это не был обычный лист — не хочется верить, что все сущее столь скучно и приземлено. Это из заоблачных высот спустился добрый ангел, не обращающий внимания на Машкины прыщи, на то, что во грехе она родила дочку. Достойная лучшей внешности и лучшей участи, ей просто не повезло в этой дурацкой жизни.
Но ведь не все кончается с последним вздохом, хочется верить — далеко не все. И ангел звал избранницу за собой, звал в те дивные призрачные дали, где нет ни печали, ни надежды, звал в прекрасные воздушные замки, такие же прозрачные, как этот июньский вечер…
Увы, это был только кленовый лист…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ВЕНГРИЯ-ИТАЛИЯ-РОССИЯ, 1991
ТВОРЧЕСКИЙ АНТИСЕМИТ НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
— Какие же сволочи эти евреи!
— Действительно, и фамилии соответствующие
(Книга Книг. Диалогия)
Толян Лакьюнов честно и откровенно ненавидел евреев, этих торгашей и циников, этих гадов ползучих, которые и Родину за тридцать сребреников спустят, и штаны со своей толстой задницы — имей, кто угодно, только деньги плати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115