Я сначала опешила, а потом отказываюсь — не за награду котика спасла, по доброте душевной. А он настаивает — не возьмешь цепь, обидишь кровно. Ну я и согласилась, только говорю: В карман ложить не надо, милок, он дырявый. Ты лучше в мешочек, у меня там пачпорт лежит и сигаретки, надежно будет. Так он и сделал, а потом повернулся и словно растворился в воздухе. Ну, думаю, померещилось старой. Ан нет — в мешочке цепь, а на солнце как блестит! Тогда и решила я в церкву пойти на божецкое дело пожертвовать. Мне-то зачем, и с бутылок хватает. А так ведь помирать скоро, может на том свете зачтется.
Григорий уже начал догадываться, чем все закончилось. Друган же воодушевлено продолжал:
— Я, конечно, не будь дурак, говорю: Зачтется, зачтется, прямо в рай попадешь. Мы расплавим цепь и купола тонким слоем золота покроем. Будет бог смотреть вниз и знать, кто такую неслыханную щедрость проявил. Будет тебе, бабка, лучшее место в раю забронировано. А сам думаю, уж не сумасшедшая ли старуха или цепь латунная? А старушенция уже протягивает ее, тяжеленную такую, грамм на триста. Цвет благородный, хороший. Даже поблагодарить от имени всевышнего не успел, а старушка повернулась и торопливо зашаркала из церкви. Осмотрелся я по сторонам — вроде, никто не засек. Ну, тут отпросился я у батюшки якобы умирающую прихожанку посетить, а сам прямиком в ломбард. Там подтвердили, что настоящее золото, да и не нашей поганой пробы, а червонное. Предложили купить по 10 долларов за грамм. Догадывался, что на…вают меня, да некогда мне возиться. Что скажешь, неплохой навар, а?
С этими словами он раскрыл потрепанный Журнал Московской Патриархии № 8 за 1991 год, где статья митрополита Филарета Суздальского Рост искушений в конце 20-го века оказалась заложена двадцатью пятью новенькими хрустящими сто долларовыми купюрами.
(— эх, сдать бы тебя в ментовку! да как докажешь…):
— Везет некоторым. Может, теперь и свечку поставишь?
— Уже поставил, Григорий, уже…
Тут Никодим поднял вверх указательный перст с грязным, кривым ногтем, после чего последовала громкая отрыжка, после чего Никодим произнес:
— Благородная!
и весело рассмеялся. Да уж, когда хорошее настроение, от любой ерунды животики надорвешь.
Григорий поморщился:
— Поросенок ты все-таки, Никодим, точнее — свинья. Давно бы расстричь стоило.
— Меня нельзя.
— Почему это?
— А моими устами сам Господь бог глаголет, церковь — моя планида.
— Это почему и то?
— Да фамилия у меня такая. Богословский. Ну, а теперь, пора мне бежать — волка ноги кормят, тут один одинокий старичок просил помочь завещание составить.
Григорий тяжело промолчал, а Никодим ободрительно похлопал его по плечу:
— Не печалься брат. Будет и в твоем приходе праздник.
— Да уж поскорее бы!
Никодим ушел, и Григорий начал подумывать уже лавочку закрывать. Ни вечерней, ни ночной службы на сегодня не планировалось, посетителей тоже не наблюдалось. А дома ждала классная кассетка с азартными малолетками. Какие они все-таки заводные!
ВОТ ОНА, УДАЧА!
Удача всегда рядом, всегда под руками.
Важно лишь ее узнать.
Важно не полениться протянуть руки.
От нового посетителя, опасливо и неуверенно вошедшего внутрь, словно трусливый преступник на плаху, несло затхлостью и безысходностью. Глаза бегают, руки дрожат… Уж не собирается ли мимоходом стырить иконку или пачку восковых свечей в карман сунуть? Ходят тут всякие…
— Что вам угодно, сын мой?
— Батюшка, я пришел…
— Вижу, сын мой. А зачем?
Редко употребляемые слова давались Василю с явным трудом, но все-таки он произнес:
— Хочу вам в грехе смертном эээ… ну, забыл, душу мою погрязшую очистить.
(— да уж, наверняка погрязшую… пьянствуешь, небось, напропалую, может, где бутылку украл, а теперь слушай твою исповедь!)
— Садись, друг мой, рассказывай, что привело тебя в лоно церкви (Григорию же с явным трудом давалось слово лоно, вызывая известные сексуальные ассоциации).
— Грешен я, отец.
— Все мы грешны!
— Я человека убил из алчности.
(— нет, конечно, нет… мне просто послышалось, это сатана-ехидна надо мной насмехается)
— Я человека убил… — уже совсем тихо пробормотал Василь.
(— я не ослышался?! неужто повезло?! неужели небо услышало мои молитвы?!):
— Говори, но ничего не утаивай. Поспеши очистить свою душу и знай: Все останется только между нами тремя.
— А третий-то кто?
— Господь наш милостивый.
Тщательно просеивая историю посетителя, очищая ее от всяких там охов и причитаний, от злых и темных сил, которые двигали его руками, Григорий понял, что визитер хочет услышать из его уст молитву за спасение души раскаявшегося убийцы и невинно убиенного. Даже червонец готов заплатить. Однако, непонятным оставалось главное — кто убил, кого убил и где труп. И еще какой-то голос, словно из белой горячки, и амулет…
— И как же звали покойного?
— Звал по фамилии, Ганиным. Наукой занимался, сестра в деревне живет.
— И где же труп?
— Похоронил. Вырыл могилу в стене бомбоубежища, там и похоронил…
О, это удачный момент для наступления:
— Несчастный! Ты не похоронил, а закопал, как бездомную собаку. Не могилу вырыл — помойную яму. Нельзя хоронить настоящего христианина, не омыв тела, не прочитав над гробом заупокойную. Кстати, гроб был?
— Нет, нет… В простыню завернул.
— В простыню? Завернул??? — Григорий, казалось, сейчас лопнет от возмущения:
— Это невозможно, это невероятно, так издеваться над мертвым. В общем, вот что я скажу:
Теперь душа убиенного теперь не будет знать покоя, века вечные слоняясь неприкаянная по грешной земле. И ты будешь маяться вместе с ней. Века вечные.
Знал Григорий, что человек или вообще не должен ходить в церковь, но если уж заявился, будь любезен принять, что верить в религиозную чепуху — твой крест. Поэтому Григория несло и он не собирался жать на тормоза:
— Будешь вечно маяться, вечно тенью ходить у места страшного преступления и молить небо о снисхождении. Но не будет тебе прощения никогда. Ты, жалкий червь, понимаешь значение слова никогда? Ни через год, ни через век — никогда!
Ничего уже не понимал бедный Василь, ничего. Выступивший пот, пропитавшись подвальной пылью, серыми струйками стекал по шее за шиворот рубахи. В ответ он лепетал только невразумительное:
— Да я и крестик на стене нарисовал…
— А кто тебе позволил по своему усмотрению святыми причиндалами распоряжаться?
— Я думал…
Наступал решающий момент. Дальше добивать бледного и мелко дрожащего посетителя смысла не имело:
— Сколько дней назад это произошло?
— Вчера…
— Значит, душа еще рядом с телом. Надо срочно идти к могиле и читать молитву За упокой.
— Идемте, святой отец, идемте, Христа ради. Я дам денег.
(— не по адресу, это тебе к жадному Никодиму надо было на прием попасть, меня же интересует иное)
— На деньги лучше купи образок Спасителя и поставь на могилку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Григорий уже начал догадываться, чем все закончилось. Друган же воодушевлено продолжал:
— Я, конечно, не будь дурак, говорю: Зачтется, зачтется, прямо в рай попадешь. Мы расплавим цепь и купола тонким слоем золота покроем. Будет бог смотреть вниз и знать, кто такую неслыханную щедрость проявил. Будет тебе, бабка, лучшее место в раю забронировано. А сам думаю, уж не сумасшедшая ли старуха или цепь латунная? А старушенция уже протягивает ее, тяжеленную такую, грамм на триста. Цвет благородный, хороший. Даже поблагодарить от имени всевышнего не успел, а старушка повернулась и торопливо зашаркала из церкви. Осмотрелся я по сторонам — вроде, никто не засек. Ну, тут отпросился я у батюшки якобы умирающую прихожанку посетить, а сам прямиком в ломбард. Там подтвердили, что настоящее золото, да и не нашей поганой пробы, а червонное. Предложили купить по 10 долларов за грамм. Догадывался, что на…вают меня, да некогда мне возиться. Что скажешь, неплохой навар, а?
С этими словами он раскрыл потрепанный Журнал Московской Патриархии № 8 за 1991 год, где статья митрополита Филарета Суздальского Рост искушений в конце 20-го века оказалась заложена двадцатью пятью новенькими хрустящими сто долларовыми купюрами.
(— эх, сдать бы тебя в ментовку! да как докажешь…):
— Везет некоторым. Может, теперь и свечку поставишь?
— Уже поставил, Григорий, уже…
Тут Никодим поднял вверх указательный перст с грязным, кривым ногтем, после чего последовала громкая отрыжка, после чего Никодим произнес:
— Благородная!
и весело рассмеялся. Да уж, когда хорошее настроение, от любой ерунды животики надорвешь.
Григорий поморщился:
— Поросенок ты все-таки, Никодим, точнее — свинья. Давно бы расстричь стоило.
— Меня нельзя.
— Почему это?
— А моими устами сам Господь бог глаголет, церковь — моя планида.
— Это почему и то?
— Да фамилия у меня такая. Богословский. Ну, а теперь, пора мне бежать — волка ноги кормят, тут один одинокий старичок просил помочь завещание составить.
Григорий тяжело промолчал, а Никодим ободрительно похлопал его по плечу:
— Не печалься брат. Будет и в твоем приходе праздник.
— Да уж поскорее бы!
Никодим ушел, и Григорий начал подумывать уже лавочку закрывать. Ни вечерней, ни ночной службы на сегодня не планировалось, посетителей тоже не наблюдалось. А дома ждала классная кассетка с азартными малолетками. Какие они все-таки заводные!
ВОТ ОНА, УДАЧА!
Удача всегда рядом, всегда под руками.
Важно лишь ее узнать.
Важно не полениться протянуть руки.
От нового посетителя, опасливо и неуверенно вошедшего внутрь, словно трусливый преступник на плаху, несло затхлостью и безысходностью. Глаза бегают, руки дрожат… Уж не собирается ли мимоходом стырить иконку или пачку восковых свечей в карман сунуть? Ходят тут всякие…
— Что вам угодно, сын мой?
— Батюшка, я пришел…
— Вижу, сын мой. А зачем?
Редко употребляемые слова давались Василю с явным трудом, но все-таки он произнес:
— Хочу вам в грехе смертном эээ… ну, забыл, душу мою погрязшую очистить.
(— да уж, наверняка погрязшую… пьянствуешь, небось, напропалую, может, где бутылку украл, а теперь слушай твою исповедь!)
— Садись, друг мой, рассказывай, что привело тебя в лоно церкви (Григорию же с явным трудом давалось слово лоно, вызывая известные сексуальные ассоциации).
— Грешен я, отец.
— Все мы грешны!
— Я человека убил из алчности.
(— нет, конечно, нет… мне просто послышалось, это сатана-ехидна надо мной насмехается)
— Я человека убил… — уже совсем тихо пробормотал Василь.
(— я не ослышался?! неужто повезло?! неужели небо услышало мои молитвы?!):
— Говори, но ничего не утаивай. Поспеши очистить свою душу и знай: Все останется только между нами тремя.
— А третий-то кто?
— Господь наш милостивый.
Тщательно просеивая историю посетителя, очищая ее от всяких там охов и причитаний, от злых и темных сил, которые двигали его руками, Григорий понял, что визитер хочет услышать из его уст молитву за спасение души раскаявшегося убийцы и невинно убиенного. Даже червонец готов заплатить. Однако, непонятным оставалось главное — кто убил, кого убил и где труп. И еще какой-то голос, словно из белой горячки, и амулет…
— И как же звали покойного?
— Звал по фамилии, Ганиным. Наукой занимался, сестра в деревне живет.
— И где же труп?
— Похоронил. Вырыл могилу в стене бомбоубежища, там и похоронил…
О, это удачный момент для наступления:
— Несчастный! Ты не похоронил, а закопал, как бездомную собаку. Не могилу вырыл — помойную яму. Нельзя хоронить настоящего христианина, не омыв тела, не прочитав над гробом заупокойную. Кстати, гроб был?
— Нет, нет… В простыню завернул.
— В простыню? Завернул??? — Григорий, казалось, сейчас лопнет от возмущения:
— Это невозможно, это невероятно, так издеваться над мертвым. В общем, вот что я скажу:
Теперь душа убиенного теперь не будет знать покоя, века вечные слоняясь неприкаянная по грешной земле. И ты будешь маяться вместе с ней. Века вечные.
Знал Григорий, что человек или вообще не должен ходить в церковь, но если уж заявился, будь любезен принять, что верить в религиозную чепуху — твой крест. Поэтому Григория несло и он не собирался жать на тормоза:
— Будешь вечно маяться, вечно тенью ходить у места страшного преступления и молить небо о снисхождении. Но не будет тебе прощения никогда. Ты, жалкий червь, понимаешь значение слова никогда? Ни через год, ни через век — никогда!
Ничего уже не понимал бедный Василь, ничего. Выступивший пот, пропитавшись подвальной пылью, серыми струйками стекал по шее за шиворот рубахи. В ответ он лепетал только невразумительное:
— Да я и крестик на стене нарисовал…
— А кто тебе позволил по своему усмотрению святыми причиндалами распоряжаться?
— Я думал…
Наступал решающий момент. Дальше добивать бледного и мелко дрожащего посетителя смысла не имело:
— Сколько дней назад это произошло?
— Вчера…
— Значит, душа еще рядом с телом. Надо срочно идти к могиле и читать молитву За упокой.
— Идемте, святой отец, идемте, Христа ради. Я дам денег.
(— не по адресу, это тебе к жадному Никодиму надо было на прием попасть, меня же интересует иное)
— На деньги лучше купи образок Спасителя и поставь на могилку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115