едино. А все потому, что он устал от бродяжничества, от убежища, от постоянных мыслей о Ганине, от Голоса, от своих страхов. Очень устал. Вот и продолжение его печальной истории, которое он никак не мог самостоятельно придумать:
Уткнуться лицом к шершавой стенке тюремной камеры и уснуть, и не думать каждый день о куске хлеба, ни о чем не думать. Не расстреляют же!
Обречено вздохнув, Василь отодвинул крышку люка и начал спускаться по узкой лестнице:
(— вот сейчас заорут Стоять! ослепят фонариками, ткнут в бок пушкой и защелкнут наручники, вот и наказание безо всякого бога…)
Но глаза никто не слепил и дулом не стращал. Василь боязливо ступил на пол коллектора и прошел несколько метров по направлении к двери. Вроде, никого. Никого не было и в убежище. Все так же тлела керосинка, все так же капала из крана ржавая вода.
(— ну и ну! один раз чуть в ад не собрался, сейчас тюремную камеру за благо почел, да не узнает никто! священник, конечно, сдрейфил, но и доносить не станет.)
И вдруг Василь увидел эти глаза, огромные глаза, которые светились в темноте, как два зеленых уголька. Они обозначили некий движущийся силуэт — медленно и неуклюже переваливая с лапы на лапу слишком большое для кошки тело, странная зверюга зашла за угол, но, прежде чем исчезнуть, остановилась и словно поманила Василя последовать.
— Ну погоди же, пугать меня будешь, кошара!
Василь схватил любимую монтировку, керосиновую лампу и отправился за наглым животным. Зайдя за угол, он прежде всего пребольно стукнулся лбом об амулет, тот самый, зарытый вместе с телом убиенного Ганина. Проклятая штучка висела в воздухе и тихо раскачивалась:
(— нет, ну не может она висеть в воздухе, если это так, я сейчас просто тронусь!)
К сожалению, чудес не бывает — амулет был подвешен на тоненькой лесочке, привязанной к крюку в потолке, а раскачивал его, видимо, сквозняк. Но не сам же он выполз из могилы и повесился! Что за идиотские фокусы?! Василь грозно посмотрел по сторонам в поисках шутника.
Увы, лучше бы он слегка тронулся несколько мгновений назад, ибо следующее зрелище навсегда помутило его непривычный к подобным шуткам рассудок:
Могила в стене оказалась полностью разрытой, т. е. оскверненной, тело убитого и неотпетого Ганина выброшено на пол, а на его груди сидели два здоровенных черных кота, вопросительно смотревшие на явившегося:
(— ну что, ты готов ответить на наши вопросы?)
Да, несомненно, это орудует алкогольная галлюцинация, словно из книги Анохина Мозговая деструкция, когда-то найденной среди макулатуры. Там был похожий пример с крысами. А иначе как объяснить увиденное? Да никак не объяснишь, будь хоть семи пядей.
И действительно, через миг коты исчезают, а рядом с посеревшим Василем стоят два крупных мордастых мужика, которые больно хватают его под локти, и сжимают так, что наверняка останутся синяки. Они смотрят на Василя злыми глазищами и еле шепчут пунцовыми губами:
— Это ты, мерзота, убил нашего друга? Давай-ка молись своему богу и рассказывай, как все было.
Все это, конечно, сущий бред. Такого быть не может, чтобы коты вырыли покойника из могилы, да еще и на середину комнаты перетащили, да еще в двух навязчивых мужиков превратились. Все это несомненный бред, настырный и беспредельный.
Догадливый Василь зажмуривается и машет руками, будто отмахиваясь от наваждения, как от назойливой мухи. Нет, не исчезает. Значит, или не наваждение это, или он уже спятил. Но если это не наваждение, то он спятит через несколько минут. И поэтому Василь начинает хохотать и, в такт этому дикому, бессмысленному хохоту, тело содрогается и корчится. Он просто допился до чертиков, до самой белее не бывает горячки, и ему вся эта жуткая дрянь просто мерещится:
(— словно жене проклятущей дырявый череп показал)
После столь классного сравнения он ловко выскальзывает из рук людей-кошек-призраков, подбегает к телу Ганина и начинает трясти его за уши:
(— и вот что интересно, не воняет, вот что интересно…):
— Ты что, звал их в гости? Нет ведь??? Мы с тобой так прекрасно жили вдвоем…
И тогда Ганин показывает ему язык…
Ха-ха-ха… Ну и наивные же вы, ребята, ну и простаки! Не может труп никому показать язык, не может, даже если очень захочет, даже если захочет до смерти. На то он и труп. И язык у трупа, хотя и не такой розовый, как у младенца, но и не такой белый, каким увидел его Василь. Да и не язык это был, а жирный трупный червь, вылезающий на свет божий сквозь слегка подгнившие губы (тело всегда начинает гнить с языка — думаете, там больше всего бактерий? — нет, поищите другую причину)
Однако, Василю некогда выяснять детали, вникать в дурацкие нюансы и осуществлять сложные умозаключения. Нет у него времени на такую ерунду, у него уже вообще нет времени. Он увидел именно язык, и воспринял это конкретным руководством к действию:
(— гони этих немытых скотов в шею!)
Вдохновленный дружеской поддержкой с того света, Василь круто повернулся вокруг оси, набычился и попер на мордастых, как танк на гору:
— Слышали моего кореша? — никакие вы не друзья, а мерзкие самозванцы, опарыши гнойные!
— Чего-чего?!
— A тoгo! Кыш отсюда прочь вон бегите своих мышей ловить по вонючим норам. И чтобы духа вашего здесь не было!
Столь активный наезд не произвел на гостей никакого впечатления. Лишь один из них дружелюбно оскалился и поманил Василя пальцем:
— Не кипятись, приятель, подставь-ка свое ушко, я тебе кое-что интересное расскажу. А потом мы уйдем. Ты ведь именно этого хочешь?
— Вы уроды, педики, гомики и демократы вонючие. Я сейчас кое-что нехорошее скажу о вашей маме. Слушаете?
— Слушаем, слушаем.
— Я ее сто раз имел на тюках макулатуры. Имел всюду — хоть это вы понимаете?
(— спятил мужичок, уже и самих чертей не боится. едва ли выудим что-нибудь путное… а из этого следует, что мы исполнили приказ, по крайней мере, постарались исполнить, а теперь начинается вторая часть задания, творческая — Делайте, что душе угодно, уж мы-то знаем, что ей угодно!):
Нику заранее развеселился и изобразил показное подобострастие на физиономии:
— Василь Васильевич, ну подставьте ушко!
— Никакой я тебе не Васильевич, ну да ладно. Валяй, болтай и уматываетесь на хер отсюда. Уже утомили.
Не успел Василь наклонить шею, в надежде услышать что-то интересное, как в хрящ с хрустом вонзились острые, как бритва, зубы и откусили ухо. Нет, гордись своим учеником, Ганин, не ухо, а ушную раковину. Точнее, просто отрезали. Какое-то время ее обсасывали, перебрасывая языком от щеки к щеке, как леденец, а потом выплюнули на пол:
(— грязное, волосатое, дерьмо!)
Нику скорчил отвратительную гримасу и из уголков его рта начала капать темноватая кровь. В ответ брови Василя удивленно приподнялись и практически встретились с корнями волос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Уткнуться лицом к шершавой стенке тюремной камеры и уснуть, и не думать каждый день о куске хлеба, ни о чем не думать. Не расстреляют же!
Обречено вздохнув, Василь отодвинул крышку люка и начал спускаться по узкой лестнице:
(— вот сейчас заорут Стоять! ослепят фонариками, ткнут в бок пушкой и защелкнут наручники, вот и наказание безо всякого бога…)
Но глаза никто не слепил и дулом не стращал. Василь боязливо ступил на пол коллектора и прошел несколько метров по направлении к двери. Вроде, никого. Никого не было и в убежище. Все так же тлела керосинка, все так же капала из крана ржавая вода.
(— ну и ну! один раз чуть в ад не собрался, сейчас тюремную камеру за благо почел, да не узнает никто! священник, конечно, сдрейфил, но и доносить не станет.)
И вдруг Василь увидел эти глаза, огромные глаза, которые светились в темноте, как два зеленых уголька. Они обозначили некий движущийся силуэт — медленно и неуклюже переваливая с лапы на лапу слишком большое для кошки тело, странная зверюга зашла за угол, но, прежде чем исчезнуть, остановилась и словно поманила Василя последовать.
— Ну погоди же, пугать меня будешь, кошара!
Василь схватил любимую монтировку, керосиновую лампу и отправился за наглым животным. Зайдя за угол, он прежде всего пребольно стукнулся лбом об амулет, тот самый, зарытый вместе с телом убиенного Ганина. Проклятая штучка висела в воздухе и тихо раскачивалась:
(— нет, ну не может она висеть в воздухе, если это так, я сейчас просто тронусь!)
К сожалению, чудес не бывает — амулет был подвешен на тоненькой лесочке, привязанной к крюку в потолке, а раскачивал его, видимо, сквозняк. Но не сам же он выполз из могилы и повесился! Что за идиотские фокусы?! Василь грозно посмотрел по сторонам в поисках шутника.
Увы, лучше бы он слегка тронулся несколько мгновений назад, ибо следующее зрелище навсегда помутило его непривычный к подобным шуткам рассудок:
Могила в стене оказалась полностью разрытой, т. е. оскверненной, тело убитого и неотпетого Ганина выброшено на пол, а на его груди сидели два здоровенных черных кота, вопросительно смотревшие на явившегося:
(— ну что, ты готов ответить на наши вопросы?)
Да, несомненно, это орудует алкогольная галлюцинация, словно из книги Анохина Мозговая деструкция, когда-то найденной среди макулатуры. Там был похожий пример с крысами. А иначе как объяснить увиденное? Да никак не объяснишь, будь хоть семи пядей.
И действительно, через миг коты исчезают, а рядом с посеревшим Василем стоят два крупных мордастых мужика, которые больно хватают его под локти, и сжимают так, что наверняка останутся синяки. Они смотрят на Василя злыми глазищами и еле шепчут пунцовыми губами:
— Это ты, мерзота, убил нашего друга? Давай-ка молись своему богу и рассказывай, как все было.
Все это, конечно, сущий бред. Такого быть не может, чтобы коты вырыли покойника из могилы, да еще и на середину комнаты перетащили, да еще в двух навязчивых мужиков превратились. Все это несомненный бред, настырный и беспредельный.
Догадливый Василь зажмуривается и машет руками, будто отмахиваясь от наваждения, как от назойливой мухи. Нет, не исчезает. Значит, или не наваждение это, или он уже спятил. Но если это не наваждение, то он спятит через несколько минут. И поэтому Василь начинает хохотать и, в такт этому дикому, бессмысленному хохоту, тело содрогается и корчится. Он просто допился до чертиков, до самой белее не бывает горячки, и ему вся эта жуткая дрянь просто мерещится:
(— словно жене проклятущей дырявый череп показал)
После столь классного сравнения он ловко выскальзывает из рук людей-кошек-призраков, подбегает к телу Ганина и начинает трясти его за уши:
(— и вот что интересно, не воняет, вот что интересно…):
— Ты что, звал их в гости? Нет ведь??? Мы с тобой так прекрасно жили вдвоем…
И тогда Ганин показывает ему язык…
Ха-ха-ха… Ну и наивные же вы, ребята, ну и простаки! Не может труп никому показать язык, не может, даже если очень захочет, даже если захочет до смерти. На то он и труп. И язык у трупа, хотя и не такой розовый, как у младенца, но и не такой белый, каким увидел его Василь. Да и не язык это был, а жирный трупный червь, вылезающий на свет божий сквозь слегка подгнившие губы (тело всегда начинает гнить с языка — думаете, там больше всего бактерий? — нет, поищите другую причину)
Однако, Василю некогда выяснять детали, вникать в дурацкие нюансы и осуществлять сложные умозаключения. Нет у него времени на такую ерунду, у него уже вообще нет времени. Он увидел именно язык, и воспринял это конкретным руководством к действию:
(— гони этих немытых скотов в шею!)
Вдохновленный дружеской поддержкой с того света, Василь круто повернулся вокруг оси, набычился и попер на мордастых, как танк на гору:
— Слышали моего кореша? — никакие вы не друзья, а мерзкие самозванцы, опарыши гнойные!
— Чего-чего?!
— A тoгo! Кыш отсюда прочь вон бегите своих мышей ловить по вонючим норам. И чтобы духа вашего здесь не было!
Столь активный наезд не произвел на гостей никакого впечатления. Лишь один из них дружелюбно оскалился и поманил Василя пальцем:
— Не кипятись, приятель, подставь-ка свое ушко, я тебе кое-что интересное расскажу. А потом мы уйдем. Ты ведь именно этого хочешь?
— Вы уроды, педики, гомики и демократы вонючие. Я сейчас кое-что нехорошее скажу о вашей маме. Слушаете?
— Слушаем, слушаем.
— Я ее сто раз имел на тюках макулатуры. Имел всюду — хоть это вы понимаете?
(— спятил мужичок, уже и самих чертей не боится. едва ли выудим что-нибудь путное… а из этого следует, что мы исполнили приказ, по крайней мере, постарались исполнить, а теперь начинается вторая часть задания, творческая — Делайте, что душе угодно, уж мы-то знаем, что ей угодно!):
Нику заранее развеселился и изобразил показное подобострастие на физиономии:
— Василь Васильевич, ну подставьте ушко!
— Никакой я тебе не Васильевич, ну да ладно. Валяй, болтай и уматываетесь на хер отсюда. Уже утомили.
Не успел Василь наклонить шею, в надежде услышать что-то интересное, как в хрящ с хрустом вонзились острые, как бритва, зубы и откусили ухо. Нет, гордись своим учеником, Ганин, не ухо, а ушную раковину. Точнее, просто отрезали. Какое-то время ее обсасывали, перебрасывая языком от щеки к щеке, как леденец, а потом выплюнули на пол:
(— грязное, волосатое, дерьмо!)
Нику скорчил отвратительную гримасу и из уголков его рта начала капать темноватая кровь. В ответ брови Василя удивленно приподнялись и практически встретились с корнями волос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115