Джели стояла подбоченившись.
— Эльпетта, что это значит?
— Зна... зна... значит, мисс?
Джели набрала в легкие побольше воздуха.
— Часы только пробили двенадцать, когда ты меня зашнуровала. К тринадцати я надела белье и платье. Уже четырнадцать, и где, спрашивается, моя карета? Где моя тетка? Неужели прием у леди Больбарр, к которому я готовилась всю луну напролет, начнется без самой желанной гостьи? Неужели ты не видишь, как я разоделась? Погляди на этот атлас, на эту вышивку бисером! Господин Каррузель возился со мной все утро, делая мне прическу! И вот теперь я тут торчу, звоню и кричу — а мне, Эльпетта, не пристало вопить, как какой-нибудь жене рыбака, — и никто ко мне не идет! Мало того, так нынче вечером там поет мисс Тильси Фэш! Неужели я должна появиться в гостях посреди ее выступления и испортить впечатление, которое я так жаждала произвести?
Голос Джели сорвался, она села на диван — надо отметить, села осторожно, чтобы не измять платье. Горничная стояла едва дыша. На самом деле мисс Джели не требовала от нее слов, а потом вдруг вспылила:
— Неужели тебе нечего сказать, глупая женщина?
Эльпетта, она же Бертен Спратт, выпрямилась. Она многое могла бы сказать по прошествии трех сезонов, в течение которых ей довелось прислуживать обитательницам этих комнат. Но она сказала только о том, что ей очень, очень жаль, что мисс так расстроена, и о том, что внизу что-то происходит. Что именно там происходит, Бертен уточнять не стала.
Джели нахмурилась и спросила:
— Что там такое?
— Прошу прощения, мисс, но там какой-то посетитель. — Горничная попробовала улыбнуться. — Вот если вы выгляните из той спальни, может, что и увидите... Тогда и поймете... мисс.
Девушка бросилась к окну и устремила взгляд на круто уходившую вниз лестницу, где когда-то упала замертво Жу-Жу.
А Джели о ней теперь и не вспоминала...
Было довольно поздно, и Джели предполагала, что за окном светит луна, но оказалось, что вся лестница сверху донизу ярко освещена факелами, вставленными в заржавевшие скобы. А у подножия лестницы стояла великолепная карета, запряженная шестеркой лошадей. Более прекрасной кареты Джели ни разу в жизни не видела!
А это кто? По ступеням вниз, опираясь на руку лакея, спускался горбатый старик в пышном парике. Из кареты первым вышел мужчина в белом одеянии — высокий, стройный, худощавый, а за ним — пухлый, краснолицый, в синей бархатной мантии, отороченной горностаем.
Джели ахнула. Горничная в один миг оказалась рядом с нею и, забыв от волнения о приличиях, сжала руку девушки.
— Видите, мисс? Нету тут никакой тайны. Вон ваш дядюшка, а вон его гости. Поглядите, как любезно он приглашает их в дом! Премьер-министр... а с ним — сам король!
Джели побледнела. Еще чуть-чуть — и она повалилась бы на пол, измяла бы прекрасное платье, испортила бы роскошную прическу — творение лучшего парикмахера в Агондоне. Но чьи-то руки обхватили ее талию и не дали упасть.
Джели вздрогнула, обернулась. Это была ее тетка.
В последнее время тетя Влада все чаще и чаще казалась Джели более старой и менее величественной, чем в ту пору, когда
Джели была ею очарована. Порой Джели ужасно раздражало то, что у тетки вошло в привычку целыми днями валяться на диване в пеньюаре, с неприбранными волосами и прихлебывать слабенький чай. Но сегодня тетя Влада явилась во всем своем былом великолепии. Она нарядилась в свое прекрасное изумрудное платье, глаза ее молодо сверкали, волосы, подкрашенные хной, изящными прядями ниспадали на плечи. Тут и там в них были воткнуты перья.
Улыбаясь, Влада повела свою юную подопечную к двери.
— Пойдем, милая. Прости, мы тебя немножко обманули. Но это было необходимо, иначе твое маленькое сердечко разорвалось бы от волнения. Нет-нет, никакого приема у леди Больбарр нынче вечером нет! И так великолепно выглядишь ты исключительно ради личной встречи... но какой встречи! Пойдем, скоро решится твоя судьба!
Эрцгерцог Ирионский провел гостей в неухоженную гостиную. Невзирая на то, что Влада здесь все в спешном порядке переделала и комната украсилась новыми коврами и гобеленами, все равно в ней остался некий дух запустения. Кое-где по углам курились благовония, дабы не был так заметен запах сырости. Эрцгерцог вообще редко пользовался этими апартаментами, и теперь ему было весьма не по себе. Он шел, опираясь на руку лакея.
Торжественные встречи для эрцгерцога были проклятием. Давным-давно старик перестал посещать королевский двор, а теперь даже редко одевался так, как подобало бы при его статусе. Голова под париком чесалась, туфли давили, подвязки и чулки противно сжимали икры. Как ему хотелось поскорее спуститься в полутемные комнаты в подвале! Много циклов назад — теперь казалось, что с той поры прошла целая жизнь — Джорвел Икзитер сделал вывод: для того чтобы развеять суету и скуку повседневной жизни, человек должен иметь какое-то увлечение, которое позволило бы ему забыть обо всем прочем. Какое именно увлечение — это значения не имело, лишь бы увлечение было настолько сильным, что создавало бы впечатление стремления к некоей цели.
Джорвел Икзитер избрал для себя развращенность. Холить ее, лелеять, питать, упиваться ее крайностями — все это превратилось для него в столь увлекательное занятие, что его пустая и никчемная жизнь просто-таки расцвела и наполнилась смыслом. Джорвел был человеком скрытным и никому не доверял, но если бы кому-то удалось одним глазком взглянуть на то, как вертятся колесики в мозгу у Джорвела Икзитера, то такому наблюдателю могло бы показаться, что движущей силой для этих самых колесиков служит чувство вины. Быть может, и вправду этот человек, который предал Эджарда Алого, сам себя казнил и проклинал и именно потому с каждым днем все глубже и глубже погрязал в бездне, которую сам же и создал? Сам эрцгерцог, конечно, стал бы с пеной у рта утверждать, что никакой вины он не чувствует. Осада Ириона — это было так давно... И теперь эрцгерцог настолько увяз в пучине зла и греховности, что этот факт в его биографии казался ему маленьким и ничтожным. И все же, быть может, порой, когда глубокой ночью он засыпал на грязной кушетке в борделе, устроенном в подвале его собственного дома, этот знатный вельможа, сам себя превративший в «Чоки», вдруг чувствовал, как мысли его устремляются в давнее прошлое. Тогда он требовал, чтобы ему немедленно принесли джарвела или рома или привели одну из обращенных в кокотки юных девиц.
Итак, эрцгерцог обводил гостиную унылым взором. Предпринятые Владой ухищрения вызывали у него отвращение. Все это казалось ему таким дамским, таким вычурным! На краткий миг Джорвел вспомнил о покойной жене, но тут же отбросил эту мысль. Как же ему было противно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167