Стены сияли причудливой резьбой, что создавалась в течение многих столетий, — часть ее была выполнена на кхаадише, часть грубо высечена на каменной поверхности. На протяжении пяти тысяч лет она хранила в себе дух моего народа.
Этой ночью пещера сделалась теплой и оживленной, когда в ней собрались все мои сородичи. Я внимательно оглядел грот, чтобы отметить, кто явился, и понял, что отсутствуют лишь Идай, Кейдра и Миражэй, оставшиеся у Родильной бухты, да еще трое старейших, которые были слишком слабы, чтобы осилить столь большое расстояние, но я знал: они тоже будут свидетелями всего, что происходит на Совете, пользуясь слухом и разумом прочих представителей своего клана, так же, как Шикрару, оставшемуся у Рубежа, будет все слышно через меня. Все мои сородичи ответили на мой зов, тем более что слух о гедри, способной общаться на Языке Истины не хуже наших детенышей, разлетелся быстрее ветра.
К своему прискорбию я заметил, что все присутствующие с легкостью разместились в гроте. В ранней своей юности я слышал от одного из тогдашних старейших, что было время, когда моим родичам приходилось тесниться во время Совета. Позже мать объяснила мне, что он рассказывал не о том, что помнил сам, а лишь вспоминал истории, слышанные от своего отца, в которых говорилось о Советах прежних времен, когда наши предки еще жили на своей былой родине. После того как Малый род был поражен колдовским недугом и мы перебрались сюда, зал совещаний ни разу не бывал полон. Я никогда не забывал о последнем нашем столкновении с гедри.
Я намеревался хорошенько продумать, о чем буду говорить на этом собрании, а о чем умолчу; но с той поры, как я начал воспринимать время, подобно гедришакримам, мне открылось, что иногда оно способно пролетать настолько незаметно, что его совсем не остается на долгие раздумья. Я подошел к возвышению у дальней стены грота. Здесь было отведено особое место — для пятерых старейших и для царя. Тут должны были сидеть Шикрар, Идай и те трое, что не явились; никто из остальных пока не предъявлял своих прав на то, чтобы занять места старейших.
На Совете, собиравшемся каждые пять лет, мы рассматривали жалобы, предавались поискам мудрости и беседовали о вещах, которые имели значение для рода как единого целого. При исключительных обстоятельствах любой из нас мог бы созвать Совет и в неурочное время, руководствуясь особой, отдельной причиной.
Теперь уже отступать было поздно. Мне следовало поведать обо всем сородичам, предоставив им решать, заслуживают ли мои действия осуждения. Я переживал крайне неприятное чувство, коим всегда сопровождается действие, свершенное вне рамок законов общества. Всегда наступает час, когда общество начинает требовать объяснения или даже искать воздаяния, особенно если это общество основано на Порядке, подобно нашему роду. Я испытывал глубокий страх, о существовании которого раньше даже не подозревал, это был ужас изгнанника. Меня просто шатало от страха при мысли, что я, быть может, в последний раз нахожусь в окружении своего народа, мне пришлось встать на все четыре ноги. Теперь, когда я непосредственно столкнулся с этим, я не мог себе представить, что скоро мне, весьма вероятно, придется жить отдельно от них; их голоса не будут больше радовать мой разум, и я лишусь всякой возможности общаться с себе подобными.
«И зачем только все это?» — малодушно нашептывала мне некая часть моего существа.
В окружении тех, кого я знал и с кем жил долгие века, узы, связывавшие меня с Ланен, ослабли и казались теперь мне блеклыми, обреченными на неудачу. Когда я поведаю им о том, что произошло, то мне нужно будет лишь утаить от них наш с Ланен полет. Все остальное они готовы будут принять: ее удостоят почестей за помощь клану Шикрара, и я смогу остаться. Нужно лишь отказаться от связи с ней, относиться к ней как к детенышу, заслужившему особую честь, и не более того. В конце концов, разве мы могли бы стать друг для друга чем-то большим?
Я почувствовал себя неловко, вспомнив, в каком положении она сейчас находится, — совсем одна, в лапах этого Марика, и подумал, что над ней, возможно, уже навис злой рок. Тогда, лишь слегка коснувшись ее разума, я, к своему удивлению, получил ответ — должно быть, она только что пришла в себя. Она знала, что о ней позаботится целитель, и все же боль ее и дурное самочувствие нахлынули на меня могучей волной.
«Как твои дела, малютка?» — спросил я, частью для того, чтобы отвлечь ее от боли, частью — чтобы заглушить собственное чувство вины. Я не мог назвать ее по имени. Похоже, я всерьез намеревался при всех от нее отречься, но прежде мне нужно было проделать это в уме, чтобы узнать, каково мне станет.
Она ответила шепотом, я с болью отметил, что даже сейчас она старается сосредоточиться на своих мыслях, чтобы они были слышны лишь мне.
«Тут целитель — ох, скорее, больно ведь, боль… а-а-а! — он врачует мои ожоги — ох, Владычица, помоги мне, как больно, ох, помоги! — и говорит, что у меня лихорадка, но у него есть Целебные травы, — а-а-а! — и он даст их мне, когда боль от ожогов немного стихнет. Мне хочется просто заснуть, позабыть о боли… У тебя странный голос, что случилось?»
«Меня ждет Совет. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?»
«Просто назови меня по имени, чтобы я знала, что мои воспоминания — это не бред, вызванный лихорадкой. Прошу тебя, дорогой мой Кор…»
«Ланен, молчи!» — оборвал я ее внезапно. Хвала Ветрам, зов ее мыслей приостановился. — Малышка, прости меня. Но ты слаба, и твои мысли слишком рассеиваются — другие могут услышать их. Ты не должна называть меня моим истинным именем, только не сейчас».
Я едва расслышал ее ответ: это было сбивчивое, смешанное раскаяние.
«Прости меня, прости, я не хотела, о как мне горько, смилуйся надо мной, Акор, прости, прошу тебя, не сердись на меня, я этого не вынесу, ох! — Нет, не-е-ет, не тронь мои руки, нет-нет-нет! А-а-а-а!»
Мысли ее оборвались, словно их перерезало острым когтем. Позднее я узнал, что она вновь впала в забытье. Я надеялся, что ее молчание было вызвано лишь стремлением облегчить боль. Но я прекрасно знал, что крик ее — да и большую часть из того, что она мне говорила, слышали все, кто присутствовал на Совете.
Ришкаан, самый старший из присутствующих и давний мой противник, проговорил от лица-всех остальных:
— Акхор, что это было? Или кто?
«Это была моя госпожа, — услышал я голос собственного сердца. — Своей храбростью она уличила меня в малодушии». И как мог я прежде позволить, чтобы в моей голове родились столь недостойные мысли! Привычка и древние устои глубоко пускают в нас корни; однако старые образцы можно разрушить.
Мысли наши неподвластны нам. Мы лишь можем решить, что нам с ними делать.
Я воззвал к ней, не зная, слышит ли она меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Этой ночью пещера сделалась теплой и оживленной, когда в ней собрались все мои сородичи. Я внимательно оглядел грот, чтобы отметить, кто явился, и понял, что отсутствуют лишь Идай, Кейдра и Миражэй, оставшиеся у Родильной бухты, да еще трое старейших, которые были слишком слабы, чтобы осилить столь большое расстояние, но я знал: они тоже будут свидетелями всего, что происходит на Совете, пользуясь слухом и разумом прочих представителей своего клана, так же, как Шикрару, оставшемуся у Рубежа, будет все слышно через меня. Все мои сородичи ответили на мой зов, тем более что слух о гедри, способной общаться на Языке Истины не хуже наших детенышей, разлетелся быстрее ветра.
К своему прискорбию я заметил, что все присутствующие с легкостью разместились в гроте. В ранней своей юности я слышал от одного из тогдашних старейших, что было время, когда моим родичам приходилось тесниться во время Совета. Позже мать объяснила мне, что он рассказывал не о том, что помнил сам, а лишь вспоминал истории, слышанные от своего отца, в которых говорилось о Советах прежних времен, когда наши предки еще жили на своей былой родине. После того как Малый род был поражен колдовским недугом и мы перебрались сюда, зал совещаний ни разу не бывал полон. Я никогда не забывал о последнем нашем столкновении с гедри.
Я намеревался хорошенько продумать, о чем буду говорить на этом собрании, а о чем умолчу; но с той поры, как я начал воспринимать время, подобно гедришакримам, мне открылось, что иногда оно способно пролетать настолько незаметно, что его совсем не остается на долгие раздумья. Я подошел к возвышению у дальней стены грота. Здесь было отведено особое место — для пятерых старейших и для царя. Тут должны были сидеть Шикрар, Идай и те трое, что не явились; никто из остальных пока не предъявлял своих прав на то, чтобы занять места старейших.
На Совете, собиравшемся каждые пять лет, мы рассматривали жалобы, предавались поискам мудрости и беседовали о вещах, которые имели значение для рода как единого целого. При исключительных обстоятельствах любой из нас мог бы созвать Совет и в неурочное время, руководствуясь особой, отдельной причиной.
Теперь уже отступать было поздно. Мне следовало поведать обо всем сородичам, предоставив им решать, заслуживают ли мои действия осуждения. Я переживал крайне неприятное чувство, коим всегда сопровождается действие, свершенное вне рамок законов общества. Всегда наступает час, когда общество начинает требовать объяснения или даже искать воздаяния, особенно если это общество основано на Порядке, подобно нашему роду. Я испытывал глубокий страх, о существовании которого раньше даже не подозревал, это был ужас изгнанника. Меня просто шатало от страха при мысли, что я, быть может, в последний раз нахожусь в окружении своего народа, мне пришлось встать на все четыре ноги. Теперь, когда я непосредственно столкнулся с этим, я не мог себе представить, что скоро мне, весьма вероятно, придется жить отдельно от них; их голоса не будут больше радовать мой разум, и я лишусь всякой возможности общаться с себе подобными.
«И зачем только все это?» — малодушно нашептывала мне некая часть моего существа.
В окружении тех, кого я знал и с кем жил долгие века, узы, связывавшие меня с Ланен, ослабли и казались теперь мне блеклыми, обреченными на неудачу. Когда я поведаю им о том, что произошло, то мне нужно будет лишь утаить от них наш с Ланен полет. Все остальное они готовы будут принять: ее удостоят почестей за помощь клану Шикрара, и я смогу остаться. Нужно лишь отказаться от связи с ней, относиться к ней как к детенышу, заслужившему особую честь, и не более того. В конце концов, разве мы могли бы стать друг для друга чем-то большим?
Я почувствовал себя неловко, вспомнив, в каком положении она сейчас находится, — совсем одна, в лапах этого Марика, и подумал, что над ней, возможно, уже навис злой рок. Тогда, лишь слегка коснувшись ее разума, я, к своему удивлению, получил ответ — должно быть, она только что пришла в себя. Она знала, что о ней позаботится целитель, и все же боль ее и дурное самочувствие нахлынули на меня могучей волной.
«Как твои дела, малютка?» — спросил я, частью для того, чтобы отвлечь ее от боли, частью — чтобы заглушить собственное чувство вины. Я не мог назвать ее по имени. Похоже, я всерьез намеревался при всех от нее отречься, но прежде мне нужно было проделать это в уме, чтобы узнать, каково мне станет.
Она ответила шепотом, я с болью отметил, что даже сейчас она старается сосредоточиться на своих мыслях, чтобы они были слышны лишь мне.
«Тут целитель — ох, скорее, больно ведь, боль… а-а-а! — он врачует мои ожоги — ох, Владычица, помоги мне, как больно, ох, помоги! — и говорит, что у меня лихорадка, но у него есть Целебные травы, — а-а-а! — и он даст их мне, когда боль от ожогов немного стихнет. Мне хочется просто заснуть, позабыть о боли… У тебя странный голос, что случилось?»
«Меня ждет Совет. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?»
«Просто назови меня по имени, чтобы я знала, что мои воспоминания — это не бред, вызванный лихорадкой. Прошу тебя, дорогой мой Кор…»
«Ланен, молчи!» — оборвал я ее внезапно. Хвала Ветрам, зов ее мыслей приостановился. — Малышка, прости меня. Но ты слаба, и твои мысли слишком рассеиваются — другие могут услышать их. Ты не должна называть меня моим истинным именем, только не сейчас».
Я едва расслышал ее ответ: это было сбивчивое, смешанное раскаяние.
«Прости меня, прости, я не хотела, о как мне горько, смилуйся надо мной, Акор, прости, прошу тебя, не сердись на меня, я этого не вынесу, ох! — Нет, не-е-ет, не тронь мои руки, нет-нет-нет! А-а-а-а!»
Мысли ее оборвались, словно их перерезало острым когтем. Позднее я узнал, что она вновь впала в забытье. Я надеялся, что ее молчание было вызвано лишь стремлением облегчить боль. Но я прекрасно знал, что крик ее — да и большую часть из того, что она мне говорила, слышали все, кто присутствовал на Совете.
Ришкаан, самый старший из присутствующих и давний мой противник, проговорил от лица-всех остальных:
— Акхор, что это было? Или кто?
«Это была моя госпожа, — услышал я голос собственного сердца. — Своей храбростью она уличила меня в малодушии». И как мог я прежде позволить, чтобы в моей голове родились столь недостойные мысли! Привычка и древние устои глубоко пускают в нас корни; однако старые образцы можно разрушить.
Мысли наши неподвластны нам. Мы лишь можем решить, что нам с ними делать.
Я воззвал к ней, не зная, слышит ли она меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136