Артуру почудилось в его фигуре что-то знакомое. Рядом вскочил Драйм.
— Не трогать! — приказал Артур алебардщикам, уже спешившим к дерзкому.
Менестрель поднял голову и взглянул в глаза Артуру. Мгновение смотрели они друг на друга: король и беглый узник.
Паж Магистра мчался через всю площадку, спеша доложить его величеству: человек этот не заплатил за право выступить.
— Прекрасно, — ответил король. — Я внесу нужную сумму и завтра же отменю указ.
Толпа с живейшим любопытством разглядывала человека, удостоившегося монаршей милости. Менестрель обвел взглядом оба помоста, зрителей, столпившихся у веревочного ограждения, и запел. В воцарившейся тишине ясно звучало каждое слово.
— Все мы были детьми в разноцветном вчера,
Мы, бывало, смеялись: «Игра есть игра»,
И одни говорили: «Игра есть вранье,
Пусть побудет моим королевство твое».
Да, одни отдавали, смущаясь едва,
За пригоршню монет золотые слова,
А другие мечтами куда-то рвались,
И бумажные стяги по ветру вились.
Горожане, начавшие расходиться, останавливались, замирали и — со всех ног бросались обратно.
— Кто это? Кто? Кто? — зашелестело по толпе и смолкло: боялись пропустить хоть слово.
— Эй, певец, быстрокрылы твои корабли!
Кто-то, с золотом в трюмах, сидит на мели,
Повторяя упрямо, мол, мель не беда,
За молчание золотом платят всегда.
Ты — певец, у тебя ни кола, ни двора,
Ни дороги чужой, ни чужого добра,
А признанье, забвенье — пустые дела,
Был бы звонок твой голос да лютня цела.
Слушали певца актеры Магистра, слушали актеры Овайля, слушала маленькая Плясунья. Невольно кивала головой в такт. Да, верно. Настало время спросить тех, кто говорит с душами людей: зачем вам даны и голос, и слух, и гибкость, и ловкость? Кому и чему служит ваше мастерство? Чего добились вы сегодняшним представлением? Сделали хоть одно сердце добрее? Хоть одно лицо приветливее?
— Кто-то может в досаде ругать времена,
Быть в плену у недоброго века.
Но тебе-то известно, что время — струна,
Чье звучанье творит человека.
И когда небо тучами заволокло
И отчаяньем сердце тревожно —
Поднимайся, певец, ибо время пришло,
Ибо дольше молчать невозможно.
Голос Менестреля набирал и набирал силу. Даже те из горожан, кто отвык искать смысл в словах песни и гармонию в мелодии, были захвачены чувством, с каким пел Менестрель. С каждой новой нотой, с каждой новой фразой напряжение возрастало.
— В книге давних историй неведомых лет
Я прочел и запомнил тоскливый сюжет,
Будто полчища жадных, ленивых ворон,
Заморочив властителя, заняли трон.
Был властитель неглуп, но в тщеславье нелеп,
А доверившись лжи, стал он попросту слеп.
Между тем непокорным в подвалах дворца
Вырывали глаза, а случалось, сердца.
Зрители золотого помоста, пренебрежительно пожимавшие плечами, постепенно умолкли, подались вперед, не спуская глаз с певца. Леди Амелия ерзала на скамье, не находя себе места, чувствуя, как рядом наливается темной злобой Магистр.
— О король, посмотри на суровую быль —
Не твои ли святыни растоптаны в пыль?
Погляди, что сметают с чужих алтарей, —
Не кровавые ль перья твоих голубей?
И поверь, что страшней, чем кинжал или яд,
Искалеченной сказки беспомощный взгляд.
Ты не сможешь найти, поклонившись золе,
Позабытой любви в разоренной земле.
По спине Артура побежал холодок, неожиданно сдавило сердце. Смутные образы замелькали в голове… Раскинувший крылья каралдорский ворон… «Пока не поздно». Откуда эта мысль? Что «не поздно»? Глаза в глаза внимал Артур певцу.
— Веруй в завтрашний день, но заметить изволь —
Ни наследников нет, ни наследства.
Так, прозрев, ужаснулся тот, книжный, король,
Не узнав своего королевства.
А слепому монарху на смену идет
Безголосый, не то безголовый…
Поднимайся, король, ибо время не ждет
Твоего королевского слова.
Минуту стояла еще над полем абсолютная тишина. Затем — гром рукоплесканий. На этот раз восторгом взорвался белый помост, на золотом хранили недоброе молчание.
Драйм услышал, как сидевший позади него лорд Бертрам заметил:
— Такая песня как сигнал военной трубы: «Тревога! Тревога!»
Артур поднялся. Да, он был слеп, но ныне прозрел. Через неделю никто и не вспомнит о господине Магистре, словно и не было такого на свете. Король позаботится о своем королевстве.
Он сдернул с плеч тяжелый алый плащ, расшитый серебром, бросил певцу. Менестрель взял, поклонился.
Магистр подозвал начальника стражи, но прежде, чем успел отдать приказ, певца и след простыл.
Артур вознамерился сойти с помоста — и тут Магистр снова прислал пажа, прося его величество обождать. Король обратил нетерпеливый взгляд к золотому помосту. Изумленно переглянулся с Драймом. Сам Магистр в броне из драгоценных камней вышел на площадку. Легкое облако закрыло солнце, на поле упала тень, выцвели, посерели лица горожан. Паж в черном держал на вытянутых руках перед Магистром большую золотую чашу. Магистр поднял ладони над чашей, не касаясь ее. Низкий голос его прокатился над полем:
— Именем данной мне силы приказываю: повинуйся!
Он вскинул ладони, и чаша ожила. Вырвалась из рук пажа, взмыла в воздух.
Шелест удивления пронесся над толпой и стих. Чаша парила в воздухе, повинуясь приказам Магистра. Он выкрикнул несколько диких, странных, неразборчивых слов. Чаша опустилась к самой земле и снова взлетела вверх. Выглянувшее из-за облака солнце отразилось в ее боках.
На поле сгустилась тишина. И тут веселый, звонкий женский голос крикнул:
— Браво, Шорк! Отличный фокус!
Магистр дернулся всем телом, словно его ударили. Золотая чаша опрокинулась и покатилась по песку.
* * *
— Шорк! Где я слышал это имя? — Артур переступил порог своей комнаты, скинул алую куртку, обернулся к Драйму. — Где?
Драйм оглянулся на дверь.
— Там никого нет, — нетерпеливо воскликнул Артур.
— Вы узнали голос? — вопросом на вопрос ответил Драйм. — Это она кричала.
— Она? — И снова в ушах зазвенел девчоночий смех: «Браво, Шорк! Отличный фокус!» — Плясунья?
— Да.
— Она! — В коротком возгласе слились радость и облегчение оттого, что девушка жива, опасные странствия по разоренному краю окончены, она здесь, рядом, в городе. — Шорк?
Артур вспомнил. Таверна, увлеченные разговором музыканты, Стрелок, Менестрель… Огненная головка Плясуньи, склонившаяся к его плечу… Вдруг девушка выпрямляется, восклицает: «Шорк, дрянь такая! Он был в нашей труппе, старый Дейл обучил его кое-каким фокусам. Ничего нового Шорк придумать не мог и скоро наскучил публике».
Артур издевательски расхохотался:
— Шорк, комедиант, неудачливый фокусник — Глава Королевского Совета. До чего я глуп. Дать власть, признать над собой какого-то… Поверишь ли, Драйм, я его боялся…
Драйм мрачно посмотрел на побратима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Не трогать! — приказал Артур алебардщикам, уже спешившим к дерзкому.
Менестрель поднял голову и взглянул в глаза Артуру. Мгновение смотрели они друг на друга: король и беглый узник.
Паж Магистра мчался через всю площадку, спеша доложить его величеству: человек этот не заплатил за право выступить.
— Прекрасно, — ответил король. — Я внесу нужную сумму и завтра же отменю указ.
Толпа с живейшим любопытством разглядывала человека, удостоившегося монаршей милости. Менестрель обвел взглядом оба помоста, зрителей, столпившихся у веревочного ограждения, и запел. В воцарившейся тишине ясно звучало каждое слово.
— Все мы были детьми в разноцветном вчера,
Мы, бывало, смеялись: «Игра есть игра»,
И одни говорили: «Игра есть вранье,
Пусть побудет моим королевство твое».
Да, одни отдавали, смущаясь едва,
За пригоршню монет золотые слова,
А другие мечтами куда-то рвались,
И бумажные стяги по ветру вились.
Горожане, начавшие расходиться, останавливались, замирали и — со всех ног бросались обратно.
— Кто это? Кто? Кто? — зашелестело по толпе и смолкло: боялись пропустить хоть слово.
— Эй, певец, быстрокрылы твои корабли!
Кто-то, с золотом в трюмах, сидит на мели,
Повторяя упрямо, мол, мель не беда,
За молчание золотом платят всегда.
Ты — певец, у тебя ни кола, ни двора,
Ни дороги чужой, ни чужого добра,
А признанье, забвенье — пустые дела,
Был бы звонок твой голос да лютня цела.
Слушали певца актеры Магистра, слушали актеры Овайля, слушала маленькая Плясунья. Невольно кивала головой в такт. Да, верно. Настало время спросить тех, кто говорит с душами людей: зачем вам даны и голос, и слух, и гибкость, и ловкость? Кому и чему служит ваше мастерство? Чего добились вы сегодняшним представлением? Сделали хоть одно сердце добрее? Хоть одно лицо приветливее?
— Кто-то может в досаде ругать времена,
Быть в плену у недоброго века.
Но тебе-то известно, что время — струна,
Чье звучанье творит человека.
И когда небо тучами заволокло
И отчаяньем сердце тревожно —
Поднимайся, певец, ибо время пришло,
Ибо дольше молчать невозможно.
Голос Менестреля набирал и набирал силу. Даже те из горожан, кто отвык искать смысл в словах песни и гармонию в мелодии, были захвачены чувством, с каким пел Менестрель. С каждой новой нотой, с каждой новой фразой напряжение возрастало.
— В книге давних историй неведомых лет
Я прочел и запомнил тоскливый сюжет,
Будто полчища жадных, ленивых ворон,
Заморочив властителя, заняли трон.
Был властитель неглуп, но в тщеславье нелеп,
А доверившись лжи, стал он попросту слеп.
Между тем непокорным в подвалах дворца
Вырывали глаза, а случалось, сердца.
Зрители золотого помоста, пренебрежительно пожимавшие плечами, постепенно умолкли, подались вперед, не спуская глаз с певца. Леди Амелия ерзала на скамье, не находя себе места, чувствуя, как рядом наливается темной злобой Магистр.
— О король, посмотри на суровую быль —
Не твои ли святыни растоптаны в пыль?
Погляди, что сметают с чужих алтарей, —
Не кровавые ль перья твоих голубей?
И поверь, что страшней, чем кинжал или яд,
Искалеченной сказки беспомощный взгляд.
Ты не сможешь найти, поклонившись золе,
Позабытой любви в разоренной земле.
По спине Артура побежал холодок, неожиданно сдавило сердце. Смутные образы замелькали в голове… Раскинувший крылья каралдорский ворон… «Пока не поздно». Откуда эта мысль? Что «не поздно»? Глаза в глаза внимал Артур певцу.
— Веруй в завтрашний день, но заметить изволь —
Ни наследников нет, ни наследства.
Так, прозрев, ужаснулся тот, книжный, король,
Не узнав своего королевства.
А слепому монарху на смену идет
Безголосый, не то безголовый…
Поднимайся, король, ибо время не ждет
Твоего королевского слова.
Минуту стояла еще над полем абсолютная тишина. Затем — гром рукоплесканий. На этот раз восторгом взорвался белый помост, на золотом хранили недоброе молчание.
Драйм услышал, как сидевший позади него лорд Бертрам заметил:
— Такая песня как сигнал военной трубы: «Тревога! Тревога!»
Артур поднялся. Да, он был слеп, но ныне прозрел. Через неделю никто и не вспомнит о господине Магистре, словно и не было такого на свете. Король позаботится о своем королевстве.
Он сдернул с плеч тяжелый алый плащ, расшитый серебром, бросил певцу. Менестрель взял, поклонился.
Магистр подозвал начальника стражи, но прежде, чем успел отдать приказ, певца и след простыл.
Артур вознамерился сойти с помоста — и тут Магистр снова прислал пажа, прося его величество обождать. Король обратил нетерпеливый взгляд к золотому помосту. Изумленно переглянулся с Драймом. Сам Магистр в броне из драгоценных камней вышел на площадку. Легкое облако закрыло солнце, на поле упала тень, выцвели, посерели лица горожан. Паж в черном держал на вытянутых руках перед Магистром большую золотую чашу. Магистр поднял ладони над чашей, не касаясь ее. Низкий голос его прокатился над полем:
— Именем данной мне силы приказываю: повинуйся!
Он вскинул ладони, и чаша ожила. Вырвалась из рук пажа, взмыла в воздух.
Шелест удивления пронесся над толпой и стих. Чаша парила в воздухе, повинуясь приказам Магистра. Он выкрикнул несколько диких, странных, неразборчивых слов. Чаша опустилась к самой земле и снова взлетела вверх. Выглянувшее из-за облака солнце отразилось в ее боках.
На поле сгустилась тишина. И тут веселый, звонкий женский голос крикнул:
— Браво, Шорк! Отличный фокус!
Магистр дернулся всем телом, словно его ударили. Золотая чаша опрокинулась и покатилась по песку.
* * *
— Шорк! Где я слышал это имя? — Артур переступил порог своей комнаты, скинул алую куртку, обернулся к Драйму. — Где?
Драйм оглянулся на дверь.
— Там никого нет, — нетерпеливо воскликнул Артур.
— Вы узнали голос? — вопросом на вопрос ответил Драйм. — Это она кричала.
— Она? — И снова в ушах зазвенел девчоночий смех: «Браво, Шорк! Отличный фокус!» — Плясунья?
— Да.
— Она! — В коротком возгласе слились радость и облегчение оттого, что девушка жива, опасные странствия по разоренному краю окончены, она здесь, рядом, в городе. — Шорк?
Артур вспомнил. Таверна, увлеченные разговором музыканты, Стрелок, Менестрель… Огненная головка Плясуньи, склонившаяся к его плечу… Вдруг девушка выпрямляется, восклицает: «Шорк, дрянь такая! Он был в нашей труппе, старый Дейл обучил его кое-каким фокусам. Ничего нового Шорк придумать не мог и скоро наскучил публике».
Артур издевательски расхохотался:
— Шорк, комедиант, неудачливый фокусник — Глава Королевского Совета. До чего я глуп. Дать власть, признать над собой какого-то… Поверишь ли, Драйм, я его боялся…
Драйм мрачно посмотрел на побратима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136