Но чтобы заставить их думать и шевелиться, нужен сильный пинок. Лучше всего угроза жизни. Движение или смерть — вот главный инструмент высших сил в обращении с двуногими скотами. А с какой лёгкостью эти силы жертвуют инертными неповоротливыми людишками, которые всё время на них тупо работали, но стали им больше не нужны!
— А где же выход?
— Выход? Во-первых, работать на себя и только на себя, а не нате силы, которые норовят сделать тебя своим орудием. Это, впрочем, ещё и не каждому объяснишь. Вот попробуй растолковать крестьянину, который весь день трудится в поле, чтобы прокормить свою семью, что он работает не на себя. Что ОН САМ от своей работы ничего не получает. Я не имею в виду урожай или деньги… И даже если он получает от этой работы удовольствие — он всё равно раб внешней силы. Той, что ПРИДУМАЛА крестьянина и весь его мир, и всю его работу. Он просто работает, как работал его отец и дед. Как муравей, который не знает, зачем он всё это тащит и строит… Ну, а во вторых… во-вторых, если высшие силы связывают и закабаляют нас, используя палку необходимости, то значит, надо стать выше необходимости. А что стоит выше необходимости? Игра! В игре мы делаем то, что не вызвано необходимостью и не обусловлено выживанием. И вот тогда мы становимся самими собой. Вот тогда-то и открывается наша подлинная природа и мы начинаем говорить с высшими силами на равных, ибо мы перестаём быть их слепыми орудиями и одноцветными камушками в их огромной и многокрасочной мозаике. Играя, мы можем увидеть всю картину целиком. Ты меня понимаешь?
— Кажется, да. Сфагам тоже говорил что-то похожее. Хотя и не совсем…
— Сфагам стремится сделать игру серьёзной, и гибель нежизнеспособных существ не вызывает у него насмешливой радости — вот в чём между нами разница.
— Ты говоришь так, будто сам его хорошо знаешь, — изумилась Гембра.
— Только с твоих слов, моя красавица, только с твоих слов, — отшутился Анмист, в душе досадуя, что чуть не выдал себя.
— Пойдём, послушаем поэтов, — неожиданно для себя предложила Гембра после небольшой паузы.
— Пойдём, пожалуй. Они, наверное, уже давно начали.
И они направились туда, где среди пышных крон городского сада белели изящные колонны галереи Длисарпа. Слушателей сегодня было много — зычный голос стихотворца гулко разносился над их головами, достигая самых отдалённых уголков затенённых аллей. Гембра и Анмист не стали протискиваться вперёд, а остановились поодаль, где ряды слушателей не были такими плотными, но сама галерея была видна достаточно хорошо. Как раз в этот момент очередной поэт закончил своё выступление и под одобрительные возгласы поклонников скрылся среди колонн, уступая место своему коллеге по благородному ремеслу. Это был невысокий, даже тщедушный молодой человек с огромными зелёными глазами и круглыми пухлыми губами, с прилизанными чёрными волосами и длинном до земли бордово-коричневом одеянии. Судя по восторженным приветствиям публики, он был ей хорошо известен. Устремив отрешённый взгляд в небо, поэт начал декламировать.
Ночные поэты, ночные поэты,
Жрецы запоздалые вечного лета,
Встречают вас горы, заснув до рассвета,
И звездная россыпь приветствует вас.
Ночные поэты, ночные поэты,
Вы радугу видите звёздых дождей,
Вы музыку слышите в звёздном клубленье,
И жизни кипенье недвижных камней.
Ночные поэты, ночные поэты,
Лишь тени бесплотные — ваши портреты,
Взлетают куплеты, что вами пропеты
К зелёному глазу безумной луны…
— Это северная школа, — прокомментировал Анмист. — Любят они побаловаться с рифмой и размером, зато интонация… будто сразу всё пришло, как по наитию. Ну и туману любят напустить — такой уж у них стиль.
Следующим перед публикой появился ушастый седоватый здоровяк с широким, растягивающимся до ушей ртом.
Блажен дурак, из тех, кто верит,
Что он на свете не один,
А тот, кто меру жизни мерит,
Давно отсёк его аршин
Блажен, кто верит в постоянство
Покоя, мира и добра,
Лелеет хрупкое пространство
От рока злого топора
Но мудрость есть в непонимании
Того, зачем мы родились.
О бедах лучше быть в незнании,
Пока они не начались.
— А это — столичный, — продолжал тихонько комментировать Анмист, — я его и раньше слышал, давно ещё. Матёрый малый… И при дворе его любят. На все руки мастер. Всё больше на заказ пишет, и эпиграммы, и посвящения, и оды, и в стиле старых поэтов, если попросят…
Гембре почему-то вдруг сильно захотелось сказать Анимисту, что он не услышал и не понял самого главного — не то КАК пишутся стихи, а то, ЗАЧЕМ они пишутся. Но она сдержалась. Тем более что в этот момент она краем глаза заметила странную красную фигурку, мелькнувшую поодаль между деревьев. Не ускользнула она и от внимания Анмиста. Молча переглянувшись, они осторожно двинулись в сторону густых кустов олеандра, где скрылось таинственное существо.
— Провалиться мне на этом месте, если это не тот самый попугай! — шептала Гембра, стараясь как можно тише ступать по опавшей листве.
— Провалиться и мне на этом же месте, если это действительно попугай. А вообще-то с такими словами надо поосторожней — помнишь, что он там, на площади, устроил?
Подойдя вплотную, они осторожно раздвинули ветки с крупными нежно розовыми цветами. Красное существо возилось на маленьком пятачке среди густых кустов. Движения его были совершенно непонятны и необъяснимы, но в результате из чего-то напоминающего полуосла-полуптицу образовывалось нечто человекоподобное. Существо деловито возилось, вылепливая само себя, и вот уже на широкие покатые плечи села приплюснутая ослоносая голова с пурпурными перьями вместо волос, хвост попугая окутал фигуру франтоватым плащом, из-под которого даже блеснула рукоятка короткого меча. Оперенье крыльев свернулось до пышных разукрашенных лентами рукавов, а птичьи ноги с копытами на каждом когте обернулись расшитыми золотым узором алыми сапожками.
— Мне кажется, он нас видит, но нарочно внимания не обращает, — едва слышно прошептала Гембра.
— Анмист мягко прикрыл ей рот рукой.
Красное существо на миг застыло, будто прислушиваясь. Затем широкий капюшон упал на его, с позволенья сказать, лицо и с довольным видом оглядев свою внешность, демон шагнул из кустов, направляясь прямо к самой галерее.
Гембра и Анмист, сохраняя почтительное расстояние, последовали за ним.
Тем временем перед публикой предстал известный своими каламбурами комический поэт. Придав лицу серьёзно-вдохновенное выражение, он воздел руку к небу и торжественно изрёк:
Да! Стихи — моя стихия,
И легко пишу стихи я.
Черту мне черти очертили,
Червём черёмуху черня…
В публике уже послышались смешки, но продолжить стихотворцу не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— А где же выход?
— Выход? Во-первых, работать на себя и только на себя, а не нате силы, которые норовят сделать тебя своим орудием. Это, впрочем, ещё и не каждому объяснишь. Вот попробуй растолковать крестьянину, который весь день трудится в поле, чтобы прокормить свою семью, что он работает не на себя. Что ОН САМ от своей работы ничего не получает. Я не имею в виду урожай или деньги… И даже если он получает от этой работы удовольствие — он всё равно раб внешней силы. Той, что ПРИДУМАЛА крестьянина и весь его мир, и всю его работу. Он просто работает, как работал его отец и дед. Как муравей, который не знает, зачем он всё это тащит и строит… Ну, а во вторых… во-вторых, если высшие силы связывают и закабаляют нас, используя палку необходимости, то значит, надо стать выше необходимости. А что стоит выше необходимости? Игра! В игре мы делаем то, что не вызвано необходимостью и не обусловлено выживанием. И вот тогда мы становимся самими собой. Вот тогда-то и открывается наша подлинная природа и мы начинаем говорить с высшими силами на равных, ибо мы перестаём быть их слепыми орудиями и одноцветными камушками в их огромной и многокрасочной мозаике. Играя, мы можем увидеть всю картину целиком. Ты меня понимаешь?
— Кажется, да. Сфагам тоже говорил что-то похожее. Хотя и не совсем…
— Сфагам стремится сделать игру серьёзной, и гибель нежизнеспособных существ не вызывает у него насмешливой радости — вот в чём между нами разница.
— Ты говоришь так, будто сам его хорошо знаешь, — изумилась Гембра.
— Только с твоих слов, моя красавица, только с твоих слов, — отшутился Анмист, в душе досадуя, что чуть не выдал себя.
— Пойдём, послушаем поэтов, — неожиданно для себя предложила Гембра после небольшой паузы.
— Пойдём, пожалуй. Они, наверное, уже давно начали.
И они направились туда, где среди пышных крон городского сада белели изящные колонны галереи Длисарпа. Слушателей сегодня было много — зычный голос стихотворца гулко разносился над их головами, достигая самых отдалённых уголков затенённых аллей. Гембра и Анмист не стали протискиваться вперёд, а остановились поодаль, где ряды слушателей не были такими плотными, но сама галерея была видна достаточно хорошо. Как раз в этот момент очередной поэт закончил своё выступление и под одобрительные возгласы поклонников скрылся среди колонн, уступая место своему коллеге по благородному ремеслу. Это был невысокий, даже тщедушный молодой человек с огромными зелёными глазами и круглыми пухлыми губами, с прилизанными чёрными волосами и длинном до земли бордово-коричневом одеянии. Судя по восторженным приветствиям публики, он был ей хорошо известен. Устремив отрешённый взгляд в небо, поэт начал декламировать.
Ночные поэты, ночные поэты,
Жрецы запоздалые вечного лета,
Встречают вас горы, заснув до рассвета,
И звездная россыпь приветствует вас.
Ночные поэты, ночные поэты,
Вы радугу видите звёздых дождей,
Вы музыку слышите в звёздном клубленье,
И жизни кипенье недвижных камней.
Ночные поэты, ночные поэты,
Лишь тени бесплотные — ваши портреты,
Взлетают куплеты, что вами пропеты
К зелёному глазу безумной луны…
— Это северная школа, — прокомментировал Анмист. — Любят они побаловаться с рифмой и размером, зато интонация… будто сразу всё пришло, как по наитию. Ну и туману любят напустить — такой уж у них стиль.
Следующим перед публикой появился ушастый седоватый здоровяк с широким, растягивающимся до ушей ртом.
Блажен дурак, из тех, кто верит,
Что он на свете не один,
А тот, кто меру жизни мерит,
Давно отсёк его аршин
Блажен, кто верит в постоянство
Покоя, мира и добра,
Лелеет хрупкое пространство
От рока злого топора
Но мудрость есть в непонимании
Того, зачем мы родились.
О бедах лучше быть в незнании,
Пока они не начались.
— А это — столичный, — продолжал тихонько комментировать Анмист, — я его и раньше слышал, давно ещё. Матёрый малый… И при дворе его любят. На все руки мастер. Всё больше на заказ пишет, и эпиграммы, и посвящения, и оды, и в стиле старых поэтов, если попросят…
Гембре почему-то вдруг сильно захотелось сказать Анимисту, что он не услышал и не понял самого главного — не то КАК пишутся стихи, а то, ЗАЧЕМ они пишутся. Но она сдержалась. Тем более что в этот момент она краем глаза заметила странную красную фигурку, мелькнувшую поодаль между деревьев. Не ускользнула она и от внимания Анмиста. Молча переглянувшись, они осторожно двинулись в сторону густых кустов олеандра, где скрылось таинственное существо.
— Провалиться мне на этом месте, если это не тот самый попугай! — шептала Гембра, стараясь как можно тише ступать по опавшей листве.
— Провалиться и мне на этом же месте, если это действительно попугай. А вообще-то с такими словами надо поосторожней — помнишь, что он там, на площади, устроил?
Подойдя вплотную, они осторожно раздвинули ветки с крупными нежно розовыми цветами. Красное существо возилось на маленьком пятачке среди густых кустов. Движения его были совершенно непонятны и необъяснимы, но в результате из чего-то напоминающего полуосла-полуптицу образовывалось нечто человекоподобное. Существо деловито возилось, вылепливая само себя, и вот уже на широкие покатые плечи села приплюснутая ослоносая голова с пурпурными перьями вместо волос, хвост попугая окутал фигуру франтоватым плащом, из-под которого даже блеснула рукоятка короткого меча. Оперенье крыльев свернулось до пышных разукрашенных лентами рукавов, а птичьи ноги с копытами на каждом когте обернулись расшитыми золотым узором алыми сапожками.
— Мне кажется, он нас видит, но нарочно внимания не обращает, — едва слышно прошептала Гембра.
— Анмист мягко прикрыл ей рот рукой.
Красное существо на миг застыло, будто прислушиваясь. Затем широкий капюшон упал на его, с позволенья сказать, лицо и с довольным видом оглядев свою внешность, демон шагнул из кустов, направляясь прямо к самой галерее.
Гембра и Анмист, сохраняя почтительное расстояние, последовали за ним.
Тем временем перед публикой предстал известный своими каламбурами комический поэт. Придав лицу серьёзно-вдохновенное выражение, он воздел руку к небу и торжественно изрёк:
Да! Стихи — моя стихия,
И легко пишу стихи я.
Черту мне черти очертили,
Червём черёмуху черня…
В публике уже послышались смешки, но продолжить стихотворцу не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108