Исчезновение последнего шлейфа прозрачного серебристого дыма отметилось резким порывом ветра, который задул свечу, оставив Сфагама в полной темноте.
* * *
В эту ночь Сфагам спал как никогда долго и спокойно. Благодаря выработанному годами искусству сбережения жизненных сил, он обычно спал не более четырёх-пяти часов в сутки. Но теперь на дворе стоял уже ясный день, а поток ярких предрассветных сновидений всё никак не отпускал его. Тот самый плющ, вслед за которым он карабкался по горным уступам в своих ещё детских снах, теперь обвился вокруг высокого раскидистого дерева. Стихии двух растений сошлись в смертельной схватке, и этот бесхребетный, бесформенный, но цепкий, неотвязный и сдавливающий насмерть плющ почему-то соотносился с образом брата Анмиста… Даже громкие голоса со двора не сразу разбудили Сфагама, а фантастическая и в то же время необычайно яркая картина этого боя ещё долго всплывала перед его внутренним взором, проступая сквозь серебристо-серый полумрак скупо освещённой утренним солнцем кельи.
Двор был полон монахов. Похоже, вокруг обломков дуба собралось всё Братство. Патриарх тоже был здесь, когда Сфагам приблизился к мрачноватому свидетельству своей вчерашней беседы с демоном. Монахи возбуждённо гомонили.
— Смотри, вроде на молнию похоже…
— Да не было вчера грозы никакой…
— И разрез, гляди, какой странный…
Патриарх угрюмо молчал.
— Этот дуб был символом нашего Братства, — тихо проговорил он, наконец, и на дворе тотчас же воцарилась полная тишина. — Долгие столетья встречал он новые поколения ищущих совершенства, и свет учения переходил от стариков к молодым. Конец возвращался к началу, и связь времён не распадалась. Как сказано в «Книге Круговращений», «Сущность движения — в покое. Где нет покоя — нет и движения». И это славное дерево, не теряя своего величественного покоя, сопровождало нас в многотрудном пути по ступеням восхождения к совершенству, передавая нам из года в год, из столетия в столетие чистые энергии первозданных стихий, дабы не оторвались мы от живительных истоков мировых субстанций и не забыли, кто мы есть меж небом и землёй… А теперь, похоже, новые времена настают и посылают нам знаки. Осознавайте, монахи, осознавайте…
— Отойдём в сторону, — тихо сказал настоятель, мягко касаясь плеча Сфагама.
Слыша за спиной возбуждённые, но гораздо более тихие голоса монахов, они зашли под невысокий навес-беседку для отдыха возле площадки для упражнений.
— Что ты об этом думаешь, Сфагам.
— Я сам всё видел. Был у меня вчера ночью один, с позволенья сказать, посетитель — так вот это — его работа.
— Хороши же твои посетители, — пошутил наставник.
— Но боюсь, это знак не только мне.
— Вот и я тоже… боюсь…Послушай, я думаю, пришло время что-то делать с нашим не очень удобным гостем. И здесь именно ты и можешь помочь. Ты теперь человек мирской, за твои действия монастырь не отвечает. А уж навыков тебе не занимать. Вот я и думаю, что тебе вполне удалось бы тихо вывести этого самого пророка из Братства куда-нибудь подальше от солдат. Как только пойдёт слух, что он где-то в другом месте, так они отсюда уйдут и оставят нас в покое.
— А его ученики?
— Они потом сами уйдут. Никто их не тронет — ведь не из-за них солдаты тут стоят, а из-за учителя.
— А если он сам не согласится?
— Если я сам с ним поговорю — согласится. Я уже представляю, как с ним говорить. Ты знаешь, Сфагам. Я больше не могу давать тебе распоряжения — это просто моя просьба. Если я отпущу его с тобой — я буду спокоен.
— Ну что ж, за пару дней придумаю какой-нибудь план, но до этого, пожалуйста, не начинай с ним никаких разговоров.
— Хорошо. Я знал, что ты когда-нибудь нас выручишь.
— Погоди… Ещё не выручил. Видишь, какие случаются неожиданности?
— Над тобой случайности больше не властны, хотя бы потому, что ты пережил опыт смерти, и теперь ты не таков, как все обычные люди, хотя и пребываешь в нашем обычном мире.
Волна тревоги, напряжения и усталости столь явно исходила от настоятеля, что Сфагам даже почувствовал, будто она каким-то образом, передалась и ему. Коротко вздохнув, он почтительным кивком ответил на наклон головы наставника, означавший, что разговор окончен.
* * *
Наступал вечер, и в келье становилось всё темнее. Но зажигать свечу почему-то не хотелось. Сфагам закрыл толстую книгу — один из тех древних трактатов, что бережно хранились в монастырской библиотеке. Читать было уже невозможно. Сфагам сел в позу медитации. Ему предстояло решить свою задачу с помощью техники, называемой «прорастание стебля естества». Состояние гармонии и покоя плавно перешло в глубокое сосредоточение на образе Айерена. Его образ следовало спроецировать из мира вещей и явлений в средний уровень бытия — мир субстанций или «мир триединства Земли, Неба и Человека», а затем кинуть взгляд из этого пространства назад в мир являемых во времени событий. Первоначально представленный образ пророка был довольно легко послан в «зеркало духа», расположенное в затылочной части мозга медитирующего. Далее надлежало спроецировать его вовне и отстранённо созерцать происходящее в тонком мире субстанций. А затем — разгадать тщательно наблюдённые коды. Техникой «прорастания стебля естества» Сфагам владел прекрасно. В своё время, освоив искусство наполнения окружающего мира образами своего сознания и научившись видеть с помощью «небесного глаза», он с удивлением почувствовал, как стирается грань между миром физических вещей и пронизывающими их тонкими материями. Пространство образов, не видимых другими людьми, стало даже чем-то более реальным, чем простое физическое окружение. Это и манило, и окрыляло, и в то же время немного подавляло. Но, главное, это усиливало ту внутреннюю независимость, которая была для Сфагама дороже всего.
Направить образ пророка в мир субстанций удалось с обычной лёгкостью. Но вот дальше почему-то не ладилось… Линия судьбы, составленная из предсуществующих событий-ячеек, которые должны были заполнить во времени возможные комбинации событий, никак не хотела открываться небесному глазу. И это при том, что она несомненно существовала. Сфагам чувствовал её как мощный, пугающе мощный ствол, прямой и устремлённый ввысь, где бесчисленные ответвления сплетались в закрывающую небо крону. Он чувствовал это, но не видел… Не видел он, как эта незримая субстанция заполняется и расцвечивается живыми красками событий земной жизни. Образ пророка всплывал то на одном, то на другом плане тонкого мира, мерцая и ускользая, будто не решаясь впрыгнуть и опредметиться в той или иной ситуации времени и пространства. Но это было ещё не самое удивительное. Пытаясь применить некоторые особые приёмы, позволяющие увидеть нужные образы не прямо, а как бы в обход, Сфагам увидел те запрещающие коды, которые являлись всякому, кто, вопреки правилам, пытался заглянуть в тайну своей собственной судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
* * *
В эту ночь Сфагам спал как никогда долго и спокойно. Благодаря выработанному годами искусству сбережения жизненных сил, он обычно спал не более четырёх-пяти часов в сутки. Но теперь на дворе стоял уже ясный день, а поток ярких предрассветных сновидений всё никак не отпускал его. Тот самый плющ, вслед за которым он карабкался по горным уступам в своих ещё детских снах, теперь обвился вокруг высокого раскидистого дерева. Стихии двух растений сошлись в смертельной схватке, и этот бесхребетный, бесформенный, но цепкий, неотвязный и сдавливающий насмерть плющ почему-то соотносился с образом брата Анмиста… Даже громкие голоса со двора не сразу разбудили Сфагама, а фантастическая и в то же время необычайно яркая картина этого боя ещё долго всплывала перед его внутренним взором, проступая сквозь серебристо-серый полумрак скупо освещённой утренним солнцем кельи.
Двор был полон монахов. Похоже, вокруг обломков дуба собралось всё Братство. Патриарх тоже был здесь, когда Сфагам приблизился к мрачноватому свидетельству своей вчерашней беседы с демоном. Монахи возбуждённо гомонили.
— Смотри, вроде на молнию похоже…
— Да не было вчера грозы никакой…
— И разрез, гляди, какой странный…
Патриарх угрюмо молчал.
— Этот дуб был символом нашего Братства, — тихо проговорил он, наконец, и на дворе тотчас же воцарилась полная тишина. — Долгие столетья встречал он новые поколения ищущих совершенства, и свет учения переходил от стариков к молодым. Конец возвращался к началу, и связь времён не распадалась. Как сказано в «Книге Круговращений», «Сущность движения — в покое. Где нет покоя — нет и движения». И это славное дерево, не теряя своего величественного покоя, сопровождало нас в многотрудном пути по ступеням восхождения к совершенству, передавая нам из года в год, из столетия в столетие чистые энергии первозданных стихий, дабы не оторвались мы от живительных истоков мировых субстанций и не забыли, кто мы есть меж небом и землёй… А теперь, похоже, новые времена настают и посылают нам знаки. Осознавайте, монахи, осознавайте…
— Отойдём в сторону, — тихо сказал настоятель, мягко касаясь плеча Сфагама.
Слыша за спиной возбуждённые, но гораздо более тихие голоса монахов, они зашли под невысокий навес-беседку для отдыха возле площадки для упражнений.
— Что ты об этом думаешь, Сфагам.
— Я сам всё видел. Был у меня вчера ночью один, с позволенья сказать, посетитель — так вот это — его работа.
— Хороши же твои посетители, — пошутил наставник.
— Но боюсь, это знак не только мне.
— Вот и я тоже… боюсь…Послушай, я думаю, пришло время что-то делать с нашим не очень удобным гостем. И здесь именно ты и можешь помочь. Ты теперь человек мирской, за твои действия монастырь не отвечает. А уж навыков тебе не занимать. Вот я и думаю, что тебе вполне удалось бы тихо вывести этого самого пророка из Братства куда-нибудь подальше от солдат. Как только пойдёт слух, что он где-то в другом месте, так они отсюда уйдут и оставят нас в покое.
— А его ученики?
— Они потом сами уйдут. Никто их не тронет — ведь не из-за них солдаты тут стоят, а из-за учителя.
— А если он сам не согласится?
— Если я сам с ним поговорю — согласится. Я уже представляю, как с ним говорить. Ты знаешь, Сфагам. Я больше не могу давать тебе распоряжения — это просто моя просьба. Если я отпущу его с тобой — я буду спокоен.
— Ну что ж, за пару дней придумаю какой-нибудь план, но до этого, пожалуйста, не начинай с ним никаких разговоров.
— Хорошо. Я знал, что ты когда-нибудь нас выручишь.
— Погоди… Ещё не выручил. Видишь, какие случаются неожиданности?
— Над тобой случайности больше не властны, хотя бы потому, что ты пережил опыт смерти, и теперь ты не таков, как все обычные люди, хотя и пребываешь в нашем обычном мире.
Волна тревоги, напряжения и усталости столь явно исходила от настоятеля, что Сфагам даже почувствовал, будто она каким-то образом, передалась и ему. Коротко вздохнув, он почтительным кивком ответил на наклон головы наставника, означавший, что разговор окончен.
* * *
Наступал вечер, и в келье становилось всё темнее. Но зажигать свечу почему-то не хотелось. Сфагам закрыл толстую книгу — один из тех древних трактатов, что бережно хранились в монастырской библиотеке. Читать было уже невозможно. Сфагам сел в позу медитации. Ему предстояло решить свою задачу с помощью техники, называемой «прорастание стебля естества». Состояние гармонии и покоя плавно перешло в глубокое сосредоточение на образе Айерена. Его образ следовало спроецировать из мира вещей и явлений в средний уровень бытия — мир субстанций или «мир триединства Земли, Неба и Человека», а затем кинуть взгляд из этого пространства назад в мир являемых во времени событий. Первоначально представленный образ пророка был довольно легко послан в «зеркало духа», расположенное в затылочной части мозга медитирующего. Далее надлежало спроецировать его вовне и отстранённо созерцать происходящее в тонком мире субстанций. А затем — разгадать тщательно наблюдённые коды. Техникой «прорастания стебля естества» Сфагам владел прекрасно. В своё время, освоив искусство наполнения окружающего мира образами своего сознания и научившись видеть с помощью «небесного глаза», он с удивлением почувствовал, как стирается грань между миром физических вещей и пронизывающими их тонкими материями. Пространство образов, не видимых другими людьми, стало даже чем-то более реальным, чем простое физическое окружение. Это и манило, и окрыляло, и в то же время немного подавляло. Но, главное, это усиливало ту внутреннюю независимость, которая была для Сфагама дороже всего.
Направить образ пророка в мир субстанций удалось с обычной лёгкостью. Но вот дальше почему-то не ладилось… Линия судьбы, составленная из предсуществующих событий-ячеек, которые должны были заполнить во времени возможные комбинации событий, никак не хотела открываться небесному глазу. И это при том, что она несомненно существовала. Сфагам чувствовал её как мощный, пугающе мощный ствол, прямой и устремлённый ввысь, где бесчисленные ответвления сплетались в закрывающую небо крону. Он чувствовал это, но не видел… Не видел он, как эта незримая субстанция заполняется и расцвечивается живыми красками событий земной жизни. Образ пророка всплывал то на одном, то на другом плане тонкого мира, мерцая и ускользая, будто не решаясь впрыгнуть и опредметиться в той или иной ситуации времени и пространства. Но это было ещё не самое удивительное. Пытаясь применить некоторые особые приёмы, позволяющие увидеть нужные образы не прямо, а как бы в обход, Сфагам увидел те запрещающие коды, которые являлись всякому, кто, вопреки правилам, пытался заглянуть в тайну своей собственной судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108