С наблюдениями дело пока обстояло неважно. Ясно было только то, что повозка выехала за город и движется по гораздо менее ровной просёлочной дороге. Увидеть бы, куда! А ещё лучше, прирезать бы этого типа его же кинжалом, распороть заднюю стенку и сигануть… А там что? Хорошо, если лес. Тогда можно успеть — не догонят. А если…
— Будешь рыпаться — руки свяжем, — изрёк детина, словно опять прочитав её мысли.
«Чтоб ты!…» — мысленно выругалась Гембра, отвернув голову в тёмный угол.
Дорога казалась нескончаемо долгой. Наконец, повернув несколько раз подряд, повозка остановилась. Выйдя наружу, Гембра увидела обнесённый высокой каменной стеной двор богатой загородной виллы.
Образ дома можно было назвать угрюмо-роскошным. Несмотря на искусную и затейливую отделку, в нём преобладали тяжеловесные формы и аскетично-серые тона. Раньше Гембра не стала бы задерживать своё внимание на таких наблюдениях. Ей достаточно было бы просто почувствовать, нравится ей дом или нет. Но после долгого общения с Ламиссой она стала на многое смотреть более внимательно. Впрочем, долго осматриваться ей не дали.
— Проходи! — скомандовал тот, что сидел рядом с возницей, и, взяв Гембру за локоть, быстро повёл по мраморной лестнице вверх к окованной железом массивной двери. Но кое-что значимое она всё же успела разглядеть. У въезда во двор стояли двое охранников, ещё четверо дежурили на самом дворе, все окна имели узорчатые, но достаточно крепкие железные решётки, а карнизы под окнами были совсем узенькими.
Внутри дом был обставлен всё с тем же тяжеловесным шиком. Нависающие каменные рельефы, слоновые колонны, чью неуклюжесть не исправляли даже резные капители, и выглядывающие из ниш статуи устрашающего вида воинов действовали подавляюще.
На втором этаже Гембру встретил Фронгарт. Оставалось только догадываться, как он успел оказаться здесь раньше. Гембра едва удержалась, чтобы не вцепиться в его ехидную самодовольную физиономию.
— Вот здесь и будешь жить. Пока… — Фронгарт распахнул дверь в небольшую скромно обставленную комнату. Тебе всё расскажут… Что можно, что нельзя. И запомни — что нельзя, то нельзя. Самовольничать не пытайся. От чистого сердца не советую! А я тебя буду иногда навещать. Чтоб ты не скучала…
Гембра угрюмо молчала, думая о том, что если судьба всё же даст ей шанс выпутаться из этой гнусной переделки, то она обязательно найдёт этого мерзавца. Найдёт и отомстит. Чего бы это ни стоило. Она чувствовала, что просто ОБЯЗАНА будет это сделать. Обязательно, независимо от того, что потом будет с ней… Сфагам сказал бы, что это несостоявшийся человек, и жизнь его не несёт миру ничего, кроме вреда. И ещё он сказал бы, что когда твой внутренний глаз чувствует, что такой человек, а вернее, такое существо, становится на твоём пути, можно, не колеблясь, бить насмерть. Но это если видит действительно внутренний глаз, а не озлобленная самость. Сначала Гембра считала эти слова заумной чепухой. Затем стала над ними думать и, в конце концов, научилась довольно ясно различать голоса внутреннего глаза и всё ещё капризной и своенравной самости. Сейчас явственно звучал голос внутреннего глаза.
— Ну, мне пора! — Фронгарт немного нервно поправил свою шапочку и быстро вышел за дверь. А вместо него в комнату вошли две одинаково строго одетые женщины с одинаково же непроницаемым выражением лица.
— Переодевайся милочка, — распорядилась одна из них, протягивая Гембре аккуратно уложенный свёрток с одеждой. Та взяла его и медленно подошла к небольшому окну. Сквозь толстую узорчатую решётку было видно, как Фронгарт в сопровождении двух охранников усаживается в повозку.
— А вы что, так и будете тут стоять? — спросила она, обернувшись, у неподвижно застывших у входа женщин.
— Так и будем, — последовал невозмутимый ответ.
Гембра вздохнула и принялась разворачивать сверток.
* * *
Не менее десяти дней потребовалось Анмисту, чтобы пережить и осмыслить произошедшую с ним перемену. С того самого момента, когда он очнулся в своей комнате и первым делом, отдёрнув завесу с окна, долго и жадно глотал свежий воздух, подставляя ветру горящее лицо, его не покидало ощущение, что кто-то теперь следит за ним изнутри. Этот кто-то не только поселился в его душе тайным соглядатаем, но и влил в него незнакомо новый и пугающе мощный поток бурлящей и почти неподконтрольной силы. А зримым источником этой силы был плоский чёрно-синий камешек с древним знаком «рунк» в виде треугольника, вписанного в круг, который Анмист обнаружил в своей левой руке, как только пришёл в сознание.
Несколько дней подряд Анмист с утра до вечера бесцельно бродил по городу в каком-то странном полуоцепеневшем состоянии. Будто ничего не видя и не слыша, забыв о еде и сне, он ходил и ходил по улицам и площадям Канора, то ныряя в густую толпу центральных кварталов, то шагая в полном одиночестве по городским окраинам. Сначала кипящая в нём энергия не была окрашена ни единой мыслью. Это было просто рвущаяся наружу сила. А весь его прежний монашеский опыт не то чтобы исчез, а как-то отшатнулся от напора этой силы. Затем, на второй-третий день, новообретённая сила стала примерять на себя формы, всплывающие из глубин памяти. Оказалось, что там хранятся все прежние обиды, невзгоды, разочарования, неловкие ситуации — даже совсем мелкие и незначительные, накопившиеся чуть ли с самого детства. Теперь всё это словно отлилось в пылающий кусок калёного железа, нестерпимо жгущего сердце. И вот уже новая сила обрела форму и голос. «Почему все требуют от тебя прощения и понимания, а тебя никто не понимает и не прощает?» Монашеский опыт пытался что-то возражать, но презрение и ненависть к этим тупым, бездарным, ничтожным людишкам, нарастая гигантским комом, властно овладевали душой Анмиста. Внутреннее Я, подхваченное лавиной неподконтрольных чувств, очертя голову кинулось вниз с высоты невозмутимого спокойствия просветлённого духа. И здесь, как и во всяком захватывающем дух движении с высокой горы, единственным способом побороть страх и подавленность было слиться с самим движением, не думая ни о начале, ни о конце пути. «Пусть несёт!» И ничто в душе уже не смело сопротивляться всеподавляющему чувству правоты и праву мстить всем за всё. За все обиды! За все неудачи! За все оскорбления и глупые назойливые поучения! За все оскорбительные ситуации, которые так старательно сохранила память и которые так старательно перечислял теперь тот, кто поселился внутри рядом с внутренним Я. Мстить! За тупое самодовольство и неспособность посмеяться над собой! За всё, за всё, за всё! Пусть несёт! Себялюбец? Да! Тысячу раз да! Зато себялюбцев нельзя согнать в безликую толпу и подчинить своей воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Будешь рыпаться — руки свяжем, — изрёк детина, словно опять прочитав её мысли.
«Чтоб ты!…» — мысленно выругалась Гембра, отвернув голову в тёмный угол.
Дорога казалась нескончаемо долгой. Наконец, повернув несколько раз подряд, повозка остановилась. Выйдя наружу, Гембра увидела обнесённый высокой каменной стеной двор богатой загородной виллы.
Образ дома можно было назвать угрюмо-роскошным. Несмотря на искусную и затейливую отделку, в нём преобладали тяжеловесные формы и аскетично-серые тона. Раньше Гембра не стала бы задерживать своё внимание на таких наблюдениях. Ей достаточно было бы просто почувствовать, нравится ей дом или нет. Но после долгого общения с Ламиссой она стала на многое смотреть более внимательно. Впрочем, долго осматриваться ей не дали.
— Проходи! — скомандовал тот, что сидел рядом с возницей, и, взяв Гембру за локоть, быстро повёл по мраморной лестнице вверх к окованной железом массивной двери. Но кое-что значимое она всё же успела разглядеть. У въезда во двор стояли двое охранников, ещё четверо дежурили на самом дворе, все окна имели узорчатые, но достаточно крепкие железные решётки, а карнизы под окнами были совсем узенькими.
Внутри дом был обставлен всё с тем же тяжеловесным шиком. Нависающие каменные рельефы, слоновые колонны, чью неуклюжесть не исправляли даже резные капители, и выглядывающие из ниш статуи устрашающего вида воинов действовали подавляюще.
На втором этаже Гембру встретил Фронгарт. Оставалось только догадываться, как он успел оказаться здесь раньше. Гембра едва удержалась, чтобы не вцепиться в его ехидную самодовольную физиономию.
— Вот здесь и будешь жить. Пока… — Фронгарт распахнул дверь в небольшую скромно обставленную комнату. Тебе всё расскажут… Что можно, что нельзя. И запомни — что нельзя, то нельзя. Самовольничать не пытайся. От чистого сердца не советую! А я тебя буду иногда навещать. Чтоб ты не скучала…
Гембра угрюмо молчала, думая о том, что если судьба всё же даст ей шанс выпутаться из этой гнусной переделки, то она обязательно найдёт этого мерзавца. Найдёт и отомстит. Чего бы это ни стоило. Она чувствовала, что просто ОБЯЗАНА будет это сделать. Обязательно, независимо от того, что потом будет с ней… Сфагам сказал бы, что это несостоявшийся человек, и жизнь его не несёт миру ничего, кроме вреда. И ещё он сказал бы, что когда твой внутренний глаз чувствует, что такой человек, а вернее, такое существо, становится на твоём пути, можно, не колеблясь, бить насмерть. Но это если видит действительно внутренний глаз, а не озлобленная самость. Сначала Гембра считала эти слова заумной чепухой. Затем стала над ними думать и, в конце концов, научилась довольно ясно различать голоса внутреннего глаза и всё ещё капризной и своенравной самости. Сейчас явственно звучал голос внутреннего глаза.
— Ну, мне пора! — Фронгарт немного нервно поправил свою шапочку и быстро вышел за дверь. А вместо него в комнату вошли две одинаково строго одетые женщины с одинаково же непроницаемым выражением лица.
— Переодевайся милочка, — распорядилась одна из них, протягивая Гембре аккуратно уложенный свёрток с одеждой. Та взяла его и медленно подошла к небольшому окну. Сквозь толстую узорчатую решётку было видно, как Фронгарт в сопровождении двух охранников усаживается в повозку.
— А вы что, так и будете тут стоять? — спросила она, обернувшись, у неподвижно застывших у входа женщин.
— Так и будем, — последовал невозмутимый ответ.
Гембра вздохнула и принялась разворачивать сверток.
* * *
Не менее десяти дней потребовалось Анмисту, чтобы пережить и осмыслить произошедшую с ним перемену. С того самого момента, когда он очнулся в своей комнате и первым делом, отдёрнув завесу с окна, долго и жадно глотал свежий воздух, подставляя ветру горящее лицо, его не покидало ощущение, что кто-то теперь следит за ним изнутри. Этот кто-то не только поселился в его душе тайным соглядатаем, но и влил в него незнакомо новый и пугающе мощный поток бурлящей и почти неподконтрольной силы. А зримым источником этой силы был плоский чёрно-синий камешек с древним знаком «рунк» в виде треугольника, вписанного в круг, который Анмист обнаружил в своей левой руке, как только пришёл в сознание.
Несколько дней подряд Анмист с утра до вечера бесцельно бродил по городу в каком-то странном полуоцепеневшем состоянии. Будто ничего не видя и не слыша, забыв о еде и сне, он ходил и ходил по улицам и площадям Канора, то ныряя в густую толпу центральных кварталов, то шагая в полном одиночестве по городским окраинам. Сначала кипящая в нём энергия не была окрашена ни единой мыслью. Это было просто рвущаяся наружу сила. А весь его прежний монашеский опыт не то чтобы исчез, а как-то отшатнулся от напора этой силы. Затем, на второй-третий день, новообретённая сила стала примерять на себя формы, всплывающие из глубин памяти. Оказалось, что там хранятся все прежние обиды, невзгоды, разочарования, неловкие ситуации — даже совсем мелкие и незначительные, накопившиеся чуть ли с самого детства. Теперь всё это словно отлилось в пылающий кусок калёного железа, нестерпимо жгущего сердце. И вот уже новая сила обрела форму и голос. «Почему все требуют от тебя прощения и понимания, а тебя никто не понимает и не прощает?» Монашеский опыт пытался что-то возражать, но презрение и ненависть к этим тупым, бездарным, ничтожным людишкам, нарастая гигантским комом, властно овладевали душой Анмиста. Внутреннее Я, подхваченное лавиной неподконтрольных чувств, очертя голову кинулось вниз с высоты невозмутимого спокойствия просветлённого духа. И здесь, как и во всяком захватывающем дух движении с высокой горы, единственным способом побороть страх и подавленность было слиться с самим движением, не думая ни о начале, ни о конце пути. «Пусть несёт!» И ничто в душе уже не смело сопротивляться всеподавляющему чувству правоты и праву мстить всем за всё. За все обиды! За все неудачи! За все оскорбления и глупые назойливые поучения! За все оскорбительные ситуации, которые так старательно сохранила память и которые так старательно перечислял теперь тот, кто поселился внутри рядом с внутренним Я. Мстить! За тупое самодовольство и неспособность посмеяться над собой! За всё, за всё, за всё! Пусть несёт! Себялюбец? Да! Тысячу раз да! Зато себялюбцев нельзя согнать в безликую толпу и подчинить своей воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108