- А что тут такого? У меня современная контора! Отношения - вполне демократические. Абсолютно со всеми!
- Ладно. Пишите всех, кого считаете нужным, - сдался Дегтярь.
Он не любил привлекать внимание. А шум, рождаемый оперным голосом Рыкова, делал почему-то именно его, Дегтяря, центром внимания, как будто это именно он заставлял так орать рыжего гиганта.
- У меня одно условие! - не сбавлял громкость Рыков.
- Какое?
- Лялечку я не впишу. Ни в тот список, ни в этот...
- Это ваше право, - согласился Дегтярь и просто ощутил прилив счастья оттого, что его шариковая ручка, сжатая монументальными пальцами горе-миллионера, забегала по страничке блокнота.
Глава двадцать вторая
ОГРАБЛЕНИЕ ПО-РУССКИ
В последнее время Топора стала мучать бессонница. То ли газа,
распыленного в купе, ему досталось больше, чем другим, то ли страх
бодрил сильнее обычного, но только не было ночи в Приморске,
которую бы он проспал от и до.
На этот раз его вышибло из сна в третьем часу. Он вскочил на кровати, широко распахнув рот, и с жадностью рыбы, выброшенной на берег, стал хватать вонючий липкий воздух. Перед глазами дымкой таяло видение сна: черная бездонная пропасть, узенькая, канатом раскачивающаяся дощечка, переброшенная с края на край и Топор на середине этой дощечки. Назад идти нельзя. Почему нельзя, он не понимает. Есть только один путь - вперед. Нет, два пути. Еще один - вниз, в черную пасть пропасти. Оттуда слышны какие-то голоса, стоны, всхлипывания. Его словно умоляют не упасть, хотя он не понимает, что от этого тем, кто уже упал. Наоборот, они бы обрадовались, если бы он тоже свалился.
Доска вибрирует натянутой струной. Кажется, она издает звук как настоящая струна. Топор никогда не слыхал такой мелодии. Он не знает, что по теории вероятностей люди за все века не смогли написать больше одного процента от всех возможных мелодий. Ведь музыка - это всего лишь комбинация нот, тонов, октав, воспроизведенных в определенной последовательности. Мелодия максимального страха еще не придумана людьми. Он слышит ее сейчас, но не может запомнить. Да и зачем ему запоминать. Он не композитор.
Он делает еще шаг и от ужаса вскидывается. Вскидывается на самой громкой тональности мелодии. Перед глазами качается красивое лицо Босса, всплывшее на его пути во сне. Оно спокойно и уверенно. Топор знает цену этому спокойствию. Он еще не видел людей хитрее и злее Босса. Даже в зоне.
- Два арбуза! - выкрикнув, выгнулся на койке Жора Прокудин. - Два... Два... Два... Два... Два-а-а...
И затих, уплыв в сон.
В его голове, на тумбочке, - грязный халат сборщика дани на колхозном рынке. От него даже за три метра несет запахом гнилых овощей. Такое впечатление, что сборщик дани еще и подрабатывает уборщиком, причем вместо тряпки использует свой халат.
Поверх него белеет книжечка с квитанциями. В свете луны, нагло льющемся в комнату, она выглядит куском мыла. Наверное, потому, что Топору очень хочется смыть с лица и шеи липкий, как силикатный клей, пот.
- Два-а... Два-а... Два-а...
- Хум-м... Хум-м... Хум-м, - прожевала в ответ Жоре Прокудину Жанетка.
Ее голенькая ножка с жалкими тоненькими пальчиками виднеется из-под простыни. Если бы не Жора, Топор бы ее поцеловал. Но даже спящим Прокудин кажется ему подглядывающим. Есть что-то общее у Босса и Жоры. Такого никогда не будет у Топора. Пропало вместе с ровным носом.
Соскользнув с мокрой простыни, он босиком прошлепал на улицу, сел
на кирпичные ступеньки и долго смотрел на лужу. Так долго, что в
конце концов показалось, будто она похожа на лицо, а у лица разрез
губ как у Босса.
- Четыре дня... Четыре дня, - со стоном вслух напомнил он себе о том, что его ожидает в Приморске.
Если б не Жора с его мертвым сыщиком, он вразвалочку выписывал бы сейчас по улице в Нью-Йорке и пил пиво из банки. Нью-Йорк чудился ему городом, где баночное пиво растет на деревьях, а все жители поголовно миллионеры. Там он бы организовал турнир по метанию мячиков и сорвал бы куш не в тысячу долларов, а в миллион.
Четыре дня... Даже горячая Жанетка в Приморске перестала отзываться на его ласки. Может, обиделась, что он не защитил ее перед Жорой Прокудиным, когда тот внаглую отобрал остатки денег. А почему он должен был защищать, если сам не понял, зачем она грохнула столько миллионов на прозрачный мешок с веревочными бретельками.
Легкое облачко мазнуло по луне, закрыло ее. Двор стал синее и угрюмее. Топор повернул голову влево, посмотрел на дверь хозяйского сарая, в котором он вчера заметил бухту веревки и вдруг понял, что жизнь можно продлить на целых четыре дня.
Обувшись и натянув на грудь спортивную майку, он перочинным ножом отодрал петлю замка, загрузил на плечо канат, оказавшийся потяжелее автомобильной шины, и поплелся со двора. Собака, перевидавшая за последние три сезона не меньше тысячи человек во дворе и уже не воспринимавшая людей как вообще чужих, взбрехнула во сне от шагов Топора и снова уснула.
А он минут через сорок, старательно минуя редких ночных бродяг, притопал на улицу Привольную к дому номер семнадцать, по лестнице забрался на крышу, полюбовался луной, ставшей еще ближе и крупнее, размотал бухту и один ее конец старательно привязал к стальной ступеньке лестницы, ведущей с последнего этажа на крышу.
- Девять... Восемь... Семь, - нашел он взглядом нужный балкон.
Его пустоте могли позавидовать другие балконы дома. Везде что-то стояло, лежало, висело, а на этом даже не было деревянного настила. Как родили его строители, так и висел он во влажном ночном воздухе Приморска.
Топор с детства боялся высоты. Так боялся, что даже себя презирал, когда выбирал поезд вместо самолета если нужно было куда-то добраться по стране. Но сейчас высота плохо ощущалась. Приморск не был столь тщательно иллюминирован как Москва. Внизу лежала сплошная чернота. И уже в десяти метрах от глаз тоже была чернота. Он исчезала на время лишь в те минуты, когда облака открывали луну. Да только облака, словно заметив наверху Топора, стали открывать ее все реже и реже. Он спускался вроде бы не с крыши многоэтажного дома, а с газетного киоска.
Потерев ладони о пыльный битум крыши, Топор убедился, что они не
скользят, и только после этого спустился по канату на балкон
седьмого этажа.
Город молчал, наблюдая за ночным скалолазом. Город не мешал Топору.
Перочинным ножом он отодрал штапики с самого большого стекла, выставил его на балкон. Отдохнул с полминуты и сделал то же самое со вторым стеклом. Правда, оно плохо вынималось, и он в отчаянии уже подумывал его разбить, но стекло, словно почувствовав, что пришла пора его смерти, сдалось, как-то так напряглось, сжалось и все-таки выскользнуло из рамы.
В комнате Топор сразу бросился к стоящим в углу двум огромным сумкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116