На серванте в дальнем углу
комнаты ванькой-встанькой покачался глиняный горшок с дурацкой
пластикой гвоздикой и, на секунду перестав быть ванькой-встанькой,
все-таки упал. Жора видел падение, видел разлет осколков, но все
равно вздрогнул, будто звук удара оказался для него неожиданным.
- Началось, - сквозь зубы процедил он.
Мытарь все-таки пришел. Не официальный, не в мундире с надраенными звездочками, не с красной "корочкой". Но удивляться было нечему. Чья власть в городе, те сборщики налогов и появляются первыми. Хорошо еще что не пришли и те и другие одновременно.
Сбежав по лестнице с управленческого этажа, Жора Прокудин с минуту постоял на дальнем краю холла. Жанетка все за тем же столом восседала уже не как царица, а как продавщица эпохи развитого социализма. Она хамила посетителям, отказывалась давать сдачу и всем видом показывала, что на земле не осталось человека, к которому она бы испытала хоть каплю любви. Поэт Бенедиктинов, получивший с барского плеча Прокудина секонд-хэндовский немецкий костюмчик, изображал из себя крутого банковского клерка. Он впервые узнал, что смысл есть еще в какой-то работе кроме стихосложения, и это его чрезвычайно забавляло. Топор носился метеором от столов к туалету и обратно. Никто в мире не перенес у сердца так много простокваши, как он. Фирме можно было подавать на него заявку в книгу рекордов Гиннеса, но Жорик не знал, принимают ли заявки от липовых фирм да к тому же на такие нелепые рекорды.
На стульчике у дверей сидел пузатый милиционер с выбритыми до синевы щеками. Щеки хорошо гармонировали с цветом его формы, и вообще старший сержант стопроцентно вписывался в образ постового милиционера. Он даже в помещении не снимал фуражки, хотя в холле было душно, жарко и мерзко.
- У меня к тебе вопрос, - поднял его со стульчика одним своим приближением Жора Прокудин.
Старший сержант вежливо промолчал. На его синих щеках блестел пот, и оттого щеки казались налакированными.
- Ты видел мордатого парня? Он недавно вышел.
- Софрона, что ли?
Он ответил так, будто незнание этого Софрона равнялось незнанию чего-то самого элементарного. Например, того, куда все-таки впадает река Волга.
- Значит, этот фрукт - Софрон? - самого себя спросил Жора Прокудин. Из судимых?
- А как же! У нас полгорода судимых! - радостно ответил старший сержант.
- А вторая половина их обслуживает?
- Чего?
- Он, что, этот район пасет?
- Софрон, что ли?
- Ну не я же!
- Не-ет! - с чувством удовлетворенности ответил старший сержант. Софрон из центровых. А здесь пролетарские орудуют...
- Это по названию шахты?
- Ну да!
- А главного у этих... пролетарских знаешь?
- Хрипатого, что ли?
Опять прозвучала учительская интонация.
- Это фамилия?
- Кликуха, господин директор.
У Жорика отлегло от сердца. Легкий прогиб старшего сержанта сходу перечеркнул все плохое, что он породил своей предыдущей снисходительностью, и Прокудин почувствовал даже что-то родное в потном милиционере с синими щеками.
- Ты его ко мне позвать можешь? - попросил он стража порядка.
- Хрипатого-то?
- Да, именно его...
- Ну, если он в городе. Он тут на днях на сходку ездил. В Ростов-папу...
- На вора в законе хотел короноваться?
- А зачем? Он и без того здесь в авторитете.
- Тебя через сколько сменят? - посмотрел Жора Прокудин на новенький "Citizen" с титановым корпусом.
- Двадцать семь минут еще мои.
- Так позовешь?
- Как прикажете...
- Ну, раз ты так привык, считай, что приказываю, - устало вздохнул Жора и наконец-то закончил в голове подсчет, который вел с самого начала разговора с синещеким старшим сержантом.
По всему выходило, что за сегодня больше десяти тысяч долларов они не набирали никак. А мордатый Софрон требовал почти в два раза больше. И бабка, бывшая соседка матери Гвидонова, никак не приезжала от дочери с Урала. И сам Горняцк, серый, закопченый, насквозь пропитанный запахом угольных топок, начинал казаться мышеловкой. Сыр-то он ухватил, а вырвать никак не мог из боязни отшибить пальцы. Хотя, скорее всего, никакого сыра не было и в помине. А принял он за него смоченный в простокваше кусочек желтой мочалки.
Глава сорок седьмая
Считается, что самое плохое в мире - ждать и догонять. Если это так на самом деле, то нет хуже работы, чем работа сыщика.
Дегтярь сидел в раскаленных "жигулях" метрах в пятидесяти от троллейбусной остановки на Садовом кольце и ждал уже восемь часов подряд. За это время он досконально узнал, когда собирается больше всего пассажиров, а когда их нет вообще. Узнал последовательность, с которой сменяли друг друга номера маршрутов. Мало того - теперь он узнавал водителей троллейбусов. Хорошо хоть те на него не обращали внимания.
А Дегтярь все ждал и ждал, и порой ему казалось, что и не живого человека он стремится увидеть на остановке, а совершенно неодушевленные вещи - платье в красный горошек и белую сумочку. Девушка, отвернувшаяся на этой остановке от Марченко, была его последней надеждой. Девушка не могла возникнуть случайно. Марченко был не из тех, кто способен притормозить у тротуара при виде незнакомой красотки. Он играл только наверняка. И то, что девушка отвернулась, означало только одно: на этой ставке он еще не сорвал куш.
Примерно час назад Дегтярь связался по сотовому с генералом-однокашником и узнал от него то, что и ожидал узнать. За последние трое суток на имя Марченко Олега Феофановича не были куплены ни авиационные, ни железнодорожные билеты. Это означало, что он либо выехал за границу на кровной "ауди", либо все еще обретался в первопрестольной. Больше хотелось второго, хотя с каждым часом ожидания Дегтярь все заметнее верил в первое. С другой стороны, командировка в Австрию тоже выглядела заманчивым мероприятием. А если бы Рыков не дал на нее денег?
Расстегнув третью, уже третью, пуговицу сверху на рубашке, Дегтярь мутно, почти ничего не видя, посмотрел на разжавшиеся двери-челюсти троллейбуса. Белое пятно на боку одной из вышедших пассажирок он принял за часть платья, но она как-то уж очень резко сместила пятно с бока к груди, и сыщик по-лошадиному фыркнул, сгоняя с лица дрему.
- Она! - самого себя постарался убедить он. - Или не она?
Девушка щелкнула замком сумочки, переместила ее на привычное место, к бедру, и долгим взглядом посмотрела вдоль шоссе в сторону Садово-Кудринской. Это был взгляд ожидания. Но какой-то странный, можно сказать, тревожный. Наверное, точно таким же взглядом последние часы всматривался в людей на остановке Дегтярь.
Не хватало малости - платья в горошек. Да и девушка выглядела чуть выше, чем та, прежняя, из вчерашнего дня. Но Дегтярь уже стал рабом сумочки. Если бы сейчас рядом с девушкой появилась еще одна с такой же сумочкой и даже в платье с красным горошком, он бы последовал за первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
комнаты ванькой-встанькой покачался глиняный горшок с дурацкой
пластикой гвоздикой и, на секунду перестав быть ванькой-встанькой,
все-таки упал. Жора видел падение, видел разлет осколков, но все
равно вздрогнул, будто звук удара оказался для него неожиданным.
- Началось, - сквозь зубы процедил он.
Мытарь все-таки пришел. Не официальный, не в мундире с надраенными звездочками, не с красной "корочкой". Но удивляться было нечему. Чья власть в городе, те сборщики налогов и появляются первыми. Хорошо еще что не пришли и те и другие одновременно.
Сбежав по лестнице с управленческого этажа, Жора Прокудин с минуту постоял на дальнем краю холла. Жанетка все за тем же столом восседала уже не как царица, а как продавщица эпохи развитого социализма. Она хамила посетителям, отказывалась давать сдачу и всем видом показывала, что на земле не осталось человека, к которому она бы испытала хоть каплю любви. Поэт Бенедиктинов, получивший с барского плеча Прокудина секонд-хэндовский немецкий костюмчик, изображал из себя крутого банковского клерка. Он впервые узнал, что смысл есть еще в какой-то работе кроме стихосложения, и это его чрезвычайно забавляло. Топор носился метеором от столов к туалету и обратно. Никто в мире не перенес у сердца так много простокваши, как он. Фирме можно было подавать на него заявку в книгу рекордов Гиннеса, но Жорик не знал, принимают ли заявки от липовых фирм да к тому же на такие нелепые рекорды.
На стульчике у дверей сидел пузатый милиционер с выбритыми до синевы щеками. Щеки хорошо гармонировали с цветом его формы, и вообще старший сержант стопроцентно вписывался в образ постового милиционера. Он даже в помещении не снимал фуражки, хотя в холле было душно, жарко и мерзко.
- У меня к тебе вопрос, - поднял его со стульчика одним своим приближением Жора Прокудин.
Старший сержант вежливо промолчал. На его синих щеках блестел пот, и оттого щеки казались налакированными.
- Ты видел мордатого парня? Он недавно вышел.
- Софрона, что ли?
Он ответил так, будто незнание этого Софрона равнялось незнанию чего-то самого элементарного. Например, того, куда все-таки впадает река Волга.
- Значит, этот фрукт - Софрон? - самого себя спросил Жора Прокудин. Из судимых?
- А как же! У нас полгорода судимых! - радостно ответил старший сержант.
- А вторая половина их обслуживает?
- Чего?
- Он, что, этот район пасет?
- Софрон, что ли?
- Ну не я же!
- Не-ет! - с чувством удовлетворенности ответил старший сержант. Софрон из центровых. А здесь пролетарские орудуют...
- Это по названию шахты?
- Ну да!
- А главного у этих... пролетарских знаешь?
- Хрипатого, что ли?
Опять прозвучала учительская интонация.
- Это фамилия?
- Кликуха, господин директор.
У Жорика отлегло от сердца. Легкий прогиб старшего сержанта сходу перечеркнул все плохое, что он породил своей предыдущей снисходительностью, и Прокудин почувствовал даже что-то родное в потном милиционере с синими щеками.
- Ты его ко мне позвать можешь? - попросил он стража порядка.
- Хрипатого-то?
- Да, именно его...
- Ну, если он в городе. Он тут на днях на сходку ездил. В Ростов-папу...
- На вора в законе хотел короноваться?
- А зачем? Он и без того здесь в авторитете.
- Тебя через сколько сменят? - посмотрел Жора Прокудин на новенький "Citizen" с титановым корпусом.
- Двадцать семь минут еще мои.
- Так позовешь?
- Как прикажете...
- Ну, раз ты так привык, считай, что приказываю, - устало вздохнул Жора и наконец-то закончил в голове подсчет, который вел с самого начала разговора с синещеким старшим сержантом.
По всему выходило, что за сегодня больше десяти тысяч долларов они не набирали никак. А мордатый Софрон требовал почти в два раза больше. И бабка, бывшая соседка матери Гвидонова, никак не приезжала от дочери с Урала. И сам Горняцк, серый, закопченый, насквозь пропитанный запахом угольных топок, начинал казаться мышеловкой. Сыр-то он ухватил, а вырвать никак не мог из боязни отшибить пальцы. Хотя, скорее всего, никакого сыра не было и в помине. А принял он за него смоченный в простокваше кусочек желтой мочалки.
Глава сорок седьмая
Считается, что самое плохое в мире - ждать и догонять. Если это так на самом деле, то нет хуже работы, чем работа сыщика.
Дегтярь сидел в раскаленных "жигулях" метрах в пятидесяти от троллейбусной остановки на Садовом кольце и ждал уже восемь часов подряд. За это время он досконально узнал, когда собирается больше всего пассажиров, а когда их нет вообще. Узнал последовательность, с которой сменяли друг друга номера маршрутов. Мало того - теперь он узнавал водителей троллейбусов. Хорошо хоть те на него не обращали внимания.
А Дегтярь все ждал и ждал, и порой ему казалось, что и не живого человека он стремится увидеть на остановке, а совершенно неодушевленные вещи - платье в красный горошек и белую сумочку. Девушка, отвернувшаяся на этой остановке от Марченко, была его последней надеждой. Девушка не могла возникнуть случайно. Марченко был не из тех, кто способен притормозить у тротуара при виде незнакомой красотки. Он играл только наверняка. И то, что девушка отвернулась, означало только одно: на этой ставке он еще не сорвал куш.
Примерно час назад Дегтярь связался по сотовому с генералом-однокашником и узнал от него то, что и ожидал узнать. За последние трое суток на имя Марченко Олега Феофановича не были куплены ни авиационные, ни железнодорожные билеты. Это означало, что он либо выехал за границу на кровной "ауди", либо все еще обретался в первопрестольной. Больше хотелось второго, хотя с каждым часом ожидания Дегтярь все заметнее верил в первое. С другой стороны, командировка в Австрию тоже выглядела заманчивым мероприятием. А если бы Рыков не дал на нее денег?
Расстегнув третью, уже третью, пуговицу сверху на рубашке, Дегтярь мутно, почти ничего не видя, посмотрел на разжавшиеся двери-челюсти троллейбуса. Белое пятно на боку одной из вышедших пассажирок он принял за часть платья, но она как-то уж очень резко сместила пятно с бока к груди, и сыщик по-лошадиному фыркнул, сгоняя с лица дрему.
- Она! - самого себя постарался убедить он. - Или не она?
Девушка щелкнула замком сумочки, переместила ее на привычное место, к бедру, и долгим взглядом посмотрела вдоль шоссе в сторону Садово-Кудринской. Это был взгляд ожидания. Но какой-то странный, можно сказать, тревожный. Наверное, точно таким же взглядом последние часы всматривался в людей на остановке Дегтярь.
Не хватало малости - платья в горошек. Да и девушка выглядела чуть выше, чем та, прежняя, из вчерашнего дня. Но Дегтярь уже стал рабом сумочки. Если бы сейчас рядом с девушкой появилась еще одна с такой же сумочкой и даже в платье с красным горошком, он бы последовал за первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116