Он как бы символизирует собой Жизнь, победу Жизни над Смертью.
Взволнованные до глубины души, отходим от обелиска.
Проезжаем Верхне-Баканский.
- О, этот пункт мне очень памятен! - восклицает Руфа. - Именно над ним нас с Ольгой Санфировой подбили весной сорок третьего года.
Она оглядывает местность. Кругом горы, горы, покрытые лесом.
- Хорошо, что ветер тогда был попутный и нас отнесло к станции Крымской. А то где бы мы здесь приземлились?
- Скоро посмотрим, где вы в Крымской приземлились, - говорю я. - А сейчас, пока мы до нее доедем, расскажи, как все случилось тогда. Ведь, как ни странно, нам ни разу не приходилось слышать от тебя подробностей о том полете.
- Это произошло в ночь под Первое мая, - начала Руфа. - Нам только что вручили гвардейские значки, а Ольгу наградили орденом боевого Красного Знамени. Настроение было отличным, и на аэродром шли с твердым намерением сделать как можно больше боевых вылетов.
Руфа замолчала и задумчиво смотрела на дорогу. Она вспоминала, конечно, подробности той предпраздничной ночи.
- Два вылета прошли нормально, хотя стреляли по нас здорово. Сама знаешь, здесь проходила "Голубая линия". На третьем вылете не повезло осколок зенитного снаряда угодил в уязвимое место мотора, и он заглох. Но цель совсем близко, планируем на нее. Втайне надеемся, что мотор заработает, - у нас так уже бывало. Сбрасываю наконец бомбы, Леля берет обратный курс. Мотор по-прежнему молчит. И мы молчим. Вскоре понимаем, что придется падать у немцев.
Руфа опять умолкла, переложила сумочку с колен на сиденье, поправила волосы. Волнуется.
- Упали удивительно тихо, без треска, на ровную полянку. Но нас все равно, кажется, заметили. Совсем близко прошла пулеметная очередь. Мы притаились у самолета. Потом в перерывах между вспышками ракет двинулись то перебежками, то по-пластунски - к линии фронта. Минули железную дорогу, поле. Первомайский рассвет застал нас в камышах. Сидели там весь день. К вечеру пошел дождь, мы промокли до нитки. Леля простудилась, ее начал мучить кашель. Чуть не выдали себя.
С наступлением темноты вышли из лягушачьего болота, крадучись пошли дальше. И до чего же было обидно пробираться как вор по своей земле! Стороной обошли зенитку, которая бахала целый день почти над ухом. С трудом перебрались через глубокий ров - по поваленному дереву перешли два ручья с илистым дном. И снова наступил рассвет. Я помнила, что второго мая у Лели день рождения. Хотелось что-то подарить. Но карманы брюк пусты, только с пяток семечек запряталось в уголке. Я поздравила Лелю и подарила эти семечки. Чувство опасности уже притупилось, и мы решили немного поспать по очереди, А ночью опять ползли. На рассвете третьего дня перешли вброд речушку, за ней начинался лесок. Среди кустарника стояло высокое раскидистое дерево. Я влезла на него, чтобы осмотреть местность. В этот момент в кустах кто-то зашевелился. "Руки вверх!" - скомандовала Ольга и направила на вышедшего человека пистолет. Тот послушно поднял руки. Это был военный, без ремня почему-то, на рукаве - черная нашивка. Мы решили - немец. Но мужчина заговорил по-русски, сказал, что он из нашей артиллерийской части. Нам не верилось, что мы уже перешли линию фронта и подумали - обманывает. "Веди в свою часть", - приказала Ольга. А между собой договорились - если приведет к немцам, то первая пуля - ему, вторая - мне, а третью Ольга пустит себе в лоб. Однако пришли действительно к своим. Нас сразу же пригласили в особый отдел. Леля, отвечая на вопросы, все еще вертела взведенный пистолет в руке. "Положите оружие", - сказал офицер. Осмотрев пистолет, капитан покачал головой: "Вы не смогли бы выстрелить в вашего "пленного". Дуло забито землей". Это случилось, значит, когда ползли... Потом нас напоили сладким чаем, предложили отдохнуть, но мы рвались в полк. Уехали попутной машиной.
- Руфинка, подъезжаем к Крымской, приготовься, - сообщает Леша.
Руфа забеспокоилась. Напряженно всматривается вдаль, оглядывается по сторонам. Я уголком глаза наблюдаю за ней. В ее серых глазах плещется тревога и смятение. На виске бьется голубая жилка.
- Кажется, вот здесь, - неуверенно говорит она. Останавливаемся. Все выходим из машины. Руфа как-то растерянно смотрит вокруг. Мы с мужем деликатно отходим в сторонку: пусть Руфина минуту побудет наедине со своей военной судьбой. Она волнуется: то подойдет к низине за дорогой - "а где же болото?", то влево посмотрит, в сторону станции - "она тогда горела", то повернется к виднеющемуся справа вдалеке лесу. Места как будто те же, и в то же время что-то не то...
Ну конечно же, Руфинка, здесь много изменилось за двадцать лет. Вон дом строят, вот здесь пролегла новая дорога, там прошла линия электропередач. А почему нет болота за дорогой, так это понятно - сейчас август, а тогда, в сорок третьем, была весна. Первое мая.
- Да, это было все-таки здесь... - шепчет Руфа. Обернулась, ищет нас глазами. Очень похоже, что она только сейчас вспомнила о своих попутчиках. На ее ресницах, вижу, блестят слезинки. Она смущенно и будто виновато улыбается.
- Думала ли ты, когда ползла ночью, что спустя двадцать лет проедешь здесь на машине? - спрашиваю ее.
- Именно в такой конкретной форме я не думала, конечно. Но я была уверена, что мы освободим нашу землю и что, может быть, мне доведется побывать в этих местах после победы. Где-то глубоко здесь, - она указывает на сердце, - я, наверно, давно мечтала пройти по этой земле вот так, с поднятой головой, а не ползком, как тогда.
Руфа широко разбрасывает руки, будто хочет обнять высокое солнце, со счастливой улыбкой шагает по дороге.
- Как хорошо идти по своей земле!
Наша "машина времени" катит по горячему асфальту на Краснодар.
- На траверзе станица Киевская, - сообщает Руфа и многозначительно смотрит на меня.
- Настал и мой черед, хочешь сказать? - невесело усмехнувшись, отвечаю вопросом на ее взгляд. - Заезжать не будем, ну ее...
Упоминание этой станицы вызывает у меня в памяти неизменно одну и ту же картину.
...Катя Пискарева, дорогой мой Пискарь, ты тоже, конечно, не забыла ту черную мартовскую ночь сорок третьего года? Мы только начинали летать на эту страшную "Голубую линию". Но мне, твоему штурману, никогда не было страшно с тобой, я безгранично верила в твое изумительное летное мастерство. Ты здорово умела маневрировать и в слепящих лучах прожекторов, и в диком хаосе зенитного огня. Мы долго ходили с тобой в числе "везучих". Но вот в ту ночь... Помнишь, как это было? "Сегодня несколько экипажей будут подавлять зенитные средства противника, облегчая тем самым работу другим", - сказала командир полка во время постановки задачи. Мы с тобой попали в число "нескольких". Сначала все шло нормально - подавляли, как могли, всеми четырьмя бомбами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Взволнованные до глубины души, отходим от обелиска.
Проезжаем Верхне-Баканский.
- О, этот пункт мне очень памятен! - восклицает Руфа. - Именно над ним нас с Ольгой Санфировой подбили весной сорок третьего года.
Она оглядывает местность. Кругом горы, горы, покрытые лесом.
- Хорошо, что ветер тогда был попутный и нас отнесло к станции Крымской. А то где бы мы здесь приземлились?
- Скоро посмотрим, где вы в Крымской приземлились, - говорю я. - А сейчас, пока мы до нее доедем, расскажи, как все случилось тогда. Ведь, как ни странно, нам ни разу не приходилось слышать от тебя подробностей о том полете.
- Это произошло в ночь под Первое мая, - начала Руфа. - Нам только что вручили гвардейские значки, а Ольгу наградили орденом боевого Красного Знамени. Настроение было отличным, и на аэродром шли с твердым намерением сделать как можно больше боевых вылетов.
Руфа замолчала и задумчиво смотрела на дорогу. Она вспоминала, конечно, подробности той предпраздничной ночи.
- Два вылета прошли нормально, хотя стреляли по нас здорово. Сама знаешь, здесь проходила "Голубая линия". На третьем вылете не повезло осколок зенитного снаряда угодил в уязвимое место мотора, и он заглох. Но цель совсем близко, планируем на нее. Втайне надеемся, что мотор заработает, - у нас так уже бывало. Сбрасываю наконец бомбы, Леля берет обратный курс. Мотор по-прежнему молчит. И мы молчим. Вскоре понимаем, что придется падать у немцев.
Руфа опять умолкла, переложила сумочку с колен на сиденье, поправила волосы. Волнуется.
- Упали удивительно тихо, без треска, на ровную полянку. Но нас все равно, кажется, заметили. Совсем близко прошла пулеметная очередь. Мы притаились у самолета. Потом в перерывах между вспышками ракет двинулись то перебежками, то по-пластунски - к линии фронта. Минули железную дорогу, поле. Первомайский рассвет застал нас в камышах. Сидели там весь день. К вечеру пошел дождь, мы промокли до нитки. Леля простудилась, ее начал мучить кашель. Чуть не выдали себя.
С наступлением темноты вышли из лягушачьего болота, крадучись пошли дальше. И до чего же было обидно пробираться как вор по своей земле! Стороной обошли зенитку, которая бахала целый день почти над ухом. С трудом перебрались через глубокий ров - по поваленному дереву перешли два ручья с илистым дном. И снова наступил рассвет. Я помнила, что второго мая у Лели день рождения. Хотелось что-то подарить. Но карманы брюк пусты, только с пяток семечек запряталось в уголке. Я поздравила Лелю и подарила эти семечки. Чувство опасности уже притупилось, и мы решили немного поспать по очереди, А ночью опять ползли. На рассвете третьего дня перешли вброд речушку, за ней начинался лесок. Среди кустарника стояло высокое раскидистое дерево. Я влезла на него, чтобы осмотреть местность. В этот момент в кустах кто-то зашевелился. "Руки вверх!" - скомандовала Ольга и направила на вышедшего человека пистолет. Тот послушно поднял руки. Это был военный, без ремня почему-то, на рукаве - черная нашивка. Мы решили - немец. Но мужчина заговорил по-русски, сказал, что он из нашей артиллерийской части. Нам не верилось, что мы уже перешли линию фронта и подумали - обманывает. "Веди в свою часть", - приказала Ольга. А между собой договорились - если приведет к немцам, то первая пуля - ему, вторая - мне, а третью Ольга пустит себе в лоб. Однако пришли действительно к своим. Нас сразу же пригласили в особый отдел. Леля, отвечая на вопросы, все еще вертела взведенный пистолет в руке. "Положите оружие", - сказал офицер. Осмотрев пистолет, капитан покачал головой: "Вы не смогли бы выстрелить в вашего "пленного". Дуло забито землей". Это случилось, значит, когда ползли... Потом нас напоили сладким чаем, предложили отдохнуть, но мы рвались в полк. Уехали попутной машиной.
- Руфинка, подъезжаем к Крымской, приготовься, - сообщает Леша.
Руфа забеспокоилась. Напряженно всматривается вдаль, оглядывается по сторонам. Я уголком глаза наблюдаю за ней. В ее серых глазах плещется тревога и смятение. На виске бьется голубая жилка.
- Кажется, вот здесь, - неуверенно говорит она. Останавливаемся. Все выходим из машины. Руфа как-то растерянно смотрит вокруг. Мы с мужем деликатно отходим в сторонку: пусть Руфина минуту побудет наедине со своей военной судьбой. Она волнуется: то подойдет к низине за дорогой - "а где же болото?", то влево посмотрит, в сторону станции - "она тогда горела", то повернется к виднеющемуся справа вдалеке лесу. Места как будто те же, и в то же время что-то не то...
Ну конечно же, Руфинка, здесь много изменилось за двадцать лет. Вон дом строят, вот здесь пролегла новая дорога, там прошла линия электропередач. А почему нет болота за дорогой, так это понятно - сейчас август, а тогда, в сорок третьем, была весна. Первое мая.
- Да, это было все-таки здесь... - шепчет Руфа. Обернулась, ищет нас глазами. Очень похоже, что она только сейчас вспомнила о своих попутчиках. На ее ресницах, вижу, блестят слезинки. Она смущенно и будто виновато улыбается.
- Думала ли ты, когда ползла ночью, что спустя двадцать лет проедешь здесь на машине? - спрашиваю ее.
- Именно в такой конкретной форме я не думала, конечно. Но я была уверена, что мы освободим нашу землю и что, может быть, мне доведется побывать в этих местах после победы. Где-то глубоко здесь, - она указывает на сердце, - я, наверно, давно мечтала пройти по этой земле вот так, с поднятой головой, а не ползком, как тогда.
Руфа широко разбрасывает руки, будто хочет обнять высокое солнце, со счастливой улыбкой шагает по дороге.
- Как хорошо идти по своей земле!
Наша "машина времени" катит по горячему асфальту на Краснодар.
- На траверзе станица Киевская, - сообщает Руфа и многозначительно смотрит на меня.
- Настал и мой черед, хочешь сказать? - невесело усмехнувшись, отвечаю вопросом на ее взгляд. - Заезжать не будем, ну ее...
Упоминание этой станицы вызывает у меня в памяти неизменно одну и ту же картину.
...Катя Пискарева, дорогой мой Пискарь, ты тоже, конечно, не забыла ту черную мартовскую ночь сорок третьего года? Мы только начинали летать на эту страшную "Голубую линию". Но мне, твоему штурману, никогда не было страшно с тобой, я безгранично верила в твое изумительное летное мастерство. Ты здорово умела маневрировать и в слепящих лучах прожекторов, и в диком хаосе зенитного огня. Мы долго ходили с тобой в числе "везучих". Но вот в ту ночь... Помнишь, как это было? "Сегодня несколько экипажей будут подавлять зенитные средства противника, облегчая тем самым работу другим", - сказала командир полка во время постановки задачи. Мы с тобой попали в число "нескольких". Сначала все шло нормально - подавляли, как могли, всеми четырьмя бомбами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81