но он удержался.
— С драгоценностями?..
— Они хранились в малом ларчике — несколько вещиц; что я носила всегда, я держала отдельно. И вот как-то я решила выбрать что-нибудь в подарок Наде ко дню ее рождения, а ларчик оказался пустым. Кое о чем я догадалась, но все же сказала Наде, что заявлю о краже в полицию. Я сказала это в сердцах, конечно же, я ничего такого не сделала бы, ведь это случилось после того, как мужа осудили, и такое заявление сыграло бы против меня же.., Произошла сцена, Надя сначала отпиралась, а потом вынуждена была сознаться, что взяла эти вещи, чтобы было у них на что жить там, на Западе, пока они устроятся.., Господи, с кем связалась несчастная девчонка, с обыкновенным вором и жуликом! А у него еще хватило цинизма послать ей привет — оттуда!
— Ваша дочь как-либо дала вам понять, на что она решилась?
Женщина глубоко вздохнула.
— В последнее время она все больше и больше отчуждалась.,. Но все же сочла меня достойной хотя бы вот это— трясущимися руками Юлия Хорватова вытащила из сумочки листок бумаги —подбородок у нее задрожал.
«Прости меня, но я уже и не знаю, чего мне еще ждать в таком мире. Не могу больше. Надя».
С невероятным волнением прочитал Крчма это послание, написанное неверным, разбросанным почерком, сползающая книзу вторая строчка символизировала как бы полный упадок сил.
Неохотно вернул он этот столь кардинально важный листок. Юлия плакала. Ты ужасный эгоист, тщетно корил себя Крчма, с трудом скрывая свое торжество. Но такого великолепного результата он и не ожидал от своего визита!
— Мне уж тоже не видать в этом мире никакого, хоть самого малюсенького счастья! — рыдала мать Нади. Крчма протянул было руку утешить ее, да тотчас убрал назад: еще, чего доброго, возымеет ложную надежду, что именно я мог бы заполнить пустоту, образовавшуюся в ее жизни!
— Вам сейчас кажется, что вы на самом дне. Но именно тогда-то неизбежно и начинается подъем, оборот к лучшему. И если человеку не на кого опереться, он опирается на самого себя, а это — особенно для женщины ваших качеств— самая надежная опора. Уже и то великое счастье, когда можешь уважать себя. Я рад, что в вашем лице приобрел главного свидетеля по этому делу.
Она отерла глаза и застыла в какой-то отрицающей неподвижности.
— Не впутывайте меня ни во что!
— Но вы же согласны подтвердить, что ваша дочь покончила с собой!
— Что? Где, кому подтвердить?!
— Необходимо, чтобы вы заявили об этом работникам безопасности.
— Не желаю я ничего иметь с ними! — Она повысила голос. — И вы оставьте меня в покое, сыта по горло всякими расследованиями! Жена человека, осужденного на пятнадцать лет, — можете вы уяснить себе, что обращались они со мной не очень-то деликатно...
— Но записка-то существует, вы не имеете права умолчать о ней! Дайте-ка мне ее!
— Она адресована мне, и никому больше! Ни разу я не получала от дочери писем, это первое, понимаете?! Единственные строчки, оставшиеся от нее... — Юлия всхлипнула.
— Я понимаю вас, вполне понимаю. — Крчма заговорил быстро, даже путаясь слегка в словах, — он вдруг испугался, как бы успех не обернулся проигрышем. — Вы не можете быть такой жестокой, этот листочек означает спасение, быть может, всей научной карьеры одаренного человека, который ведь кое-чем рисковал и ради вашей дочери! Разве может поступать так женщина, достойная уважения! Мать Нади покорно опустила плечи.
— Но тогда меня обвинят, что я не сказала об этом сразу, — устало проговорила она; повернула выключатель торшера, разом прогнав интимный полумрак. В ярком свете лампы глубже врезались морщины у ее губ, глубже провалились глаза.
— А вы скажите, что нашли эту записку позже, уже после того, как подписали протокол. Никто не сможет доказать обратного.
Женщина сидела как статуя, лишь легким движением головы выразила согласие. А Крчме уже не по себе становилось от контраста: лицо ярко освещено — а само оно словно погасло. Он поднялся, поблагодарил ее за готовность...
— А что, если вы... — начала Юлия, уже проводив его до дверей на лестницу. — Вы ведь теперь все знаете — что, если вы сами скажете им, как было на самом деле с этой запиской?..
— Ну, это было бы плохой благодарностью за то, что вы помогли спасти молодого человека, который дорог мне как родной сын...
Кто бы мог подумать, что я — нечто среднее между Шерлоком Холмсом и Тартюфом? — посмеивался он над собой, спускаясь по лестнице.
Знакомые, чуть-чуть стыдливые женские шаги, донесшиеся с улицы, заставили Мишь выглянуть в окно. Она не ошиблась; в последнее время Руженка вместе с хорошим местом работы в Центральной библиотеке приобрела, правда, уверенность в себе, но прежняя застенчивая походка ее так и осталась, будто не желая считаться с этим.
— Привет, — сказала Руженка. — Ну, как служба?
— Превосходно. Мы с пани Крчмовой словно две голубки. Перманентное ласковое лето.
— Добро пожаловать, барышня Руженка! Две такие милые девушки — то-то мне теперь будет весело!
— Руженка пришла сменить меня, пани Крчмова. Надо же мне иногда и на факультете показаться.
— Ну конечно, вы уже столько времени потратили на меня... А какие у вас чудесные волосы, барышня Эмма! — без всякой связи с предыдущим, как бывало у нее часто, продолжала Шарлотта. — Мне всегда хотелось иметь такой же темно-русый цвет с золотистым отливом... но если так будет продолжаться, я скоро облысею. Уже просто боюсь расческу в руки взять.
— Это пройдет, у меня тоже бывают периоды линьки... Поосторожнее с неуместными выражениями! — предостерег Мишь взгляд Руженки. Шарлотта тебе не заяц!
— Впрочем, на худой конец — для чего существуют парики?— Мишь против воли пуще размазывала затронутую тему. — Привратница в нашем общежитии тоже носит парик, говорит, без него голове холодно.
В чем дело, почему я иногда никак не могу остановиться?— думала Мишь. — Прямо как эскимос Вельцль, тот иной раз прямо за голову хватался, ужасаясь тому, что мелет его язык...
— Я принесла вам Кронина, — поспешила вмешаться Руженка. — «Звезды смотрят вниз». «Цитадель» сейчас на руках, но я уже послала напоминание тому неаккуратному типу, который давно должен ее вернуть.
— Вы так любезны, что не забываете обо мне... Видите, а я-то была уверена, что просила Травена... Что-нибудь Травеиа, у нас дома только две его книги, муж не очень-то любит этого писателя. А весточки от мужа все нет, совсем он нас забыл в своей Франции. Всех трех.
— Даже если бы пан профессор написал вам в первый же день, письмо не успело бы дойти: из-за границы письма идут теперь очень долго, — сказала Мишь.
— Не хотите кофе, девочки?
— А вы с нами выпьете, пани Крчмова? Шарлотта глянула на часики.
— Пожалуй, воздержусь — а то буду плохо спать ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50