Мне повезло — уже тогда меня подключили к коллективу, занятому исследованиями...
— Значит, у вас, по-видимому, есть талант. Мариан скромно пожал плечами.
— Еще бы не талант! — встряла Мишь.—Знаешь, с кем он сотрудничает? С самим шефом института профессором Мервартом, потом там один врач-специалист и один химик-фармацевт!
— Примите мое почтение, — проговорил подполковник. Мариан метнул на него взгляд—нет ли в этих словах
оттенка иронического превосходства старшего над младшим?
— Профессор Мерварт как бы только курирует нашу работу, предоставляя нам, в общем, полную свободу.
— Над какой же проблемой вы трудитесь?
— Злокачественное заболевание крови —ищем способ химическим путем воздействовать на гемоцитобласт, цель наша —создать и внедрить в практику новый препарат.
— И перспективы весьма многообещающи. — Мишь трижды постучала по дереву.—У морских свинок и собачек после лечения уже не бывает ни лихорадки, ни поносов...
— Если только искусственно вызванные заболевания у животных дублируют течение болезней у людей.
— Это, безусловно, не так, пан подполковник, полной аналогии, разумеется, не существует; но, к сожалению, в экспериментальной медицине мы можем опираться только на подобные опыты...
Доктор Михл кивал с несколько снисходительным выражением.
— При некоторых формах острой лейкемии мы достигли уже неплохих результатов. Предстоит самый решающий этап: начнем применять наш препарат при лечении больных в институтском стационаре.
Михл неторопливо приготовил сигару, закурил и с некоторым упреком посмотрел на дочь.
— Не понимаю только, чего в этой связи ожидаете вы от полкового лекаря,—с легкой самоиронией обратился он к Мариану.— Моя высокая специализация относится больше к области, наиболее актуальной в армии: потертости, отчасти венерические болезни, иногда — идиосинкразия к строевым занятиям, выраженная в форме симуляции самых разнообразных недугов. Еще меня теперь обязали обучать армейских самаритянок. Надеюсь, что при этом начальство исходило не из афоризма Бернарда Шоу, который сказал: «Кто умеет — работает, кто не умеет — учит».
А человек-то он довольно интересный и, кажется, не заслуживает того слегка пренебрежительного, скептического отношения, которое я обычно питаю к гарнизонным врачам. И Мишь в чем-то похожа на него: та же склонность к иронии, сходное строение лицевой части черепа, изгиб os orbitalis... И смуглый оттенок кожи.
— Так что, полагаю, вы не собираетесь испытывать ваш препарат в гарнизонном госпитале, если даже у нас и объявится, что мало вероятно, случай лейкемии.—Тут Михлу удалось выпустить в воздух отличное колечко дыма.
— Боюсь, пан доктор, тут недоразумение. Мы приехали к вам совсем по другому делу.
Опытным, подозрительным взглядом Михл провел по животу дочери — и успокоился. Мариан все не мог найти слова, и тогда заговорила Мишь.
— Если теперь Мариана призовут в армию, это будет означать, что в науке ему конец,— немного патетично произнесла она.— А отсрочки ему больше не дадут.
Подполковник положил сигару на край пепельницы, скрестил "руки на груди — жест, не слишком обнадеживающий.
— Стало быть, если не ошибаюсь, пан коллега рассчитывает на переосвидетельствование.
От этого «пан коллега» у Мариана несколько сжалась душенька.
— А кстати, есть ли у вас причины жаловаться на здоровье?
— Мариан два с половиной года пробыл в концлагере!— воскликнула Мишь.
— И вынесли оттуда что-нибудь серьезное? Туберкулез, болезнь сердца, разрушенные почки или хотя бы серьезные осложнения после тифа?
Что это? Он мне подсказывает? Обмануть? Но ведь он сам врач, тут уместнее всего полная откровенность!
— При медицинском осмотре по моем возвращении из Ораииенбурга ничего такого у меня не нашли.
— Но тогда...
— Папа, да дело же не в том, болен он или нет, а в том, что такой шанс в науке для Мариана больше никогда не повторится! Через год-полтора работу закончат, и, даю голову на отсечение, закончат успешно. И если теперь Мариан на два года выключится... не может же он тогда рассчитывать на соавторство, пойми ты это!
— Это я понимаю отлично. Вопрос только вот какой: в чем пан Навара видит главный смысл работы —в том, чтобы помогать больным, хотя бы и безымянно, или в том, чтобы публично украситься успехом, званием, Почетной грамотой в рамочке на стене... Я, наверное, слишком старомоден, но с точки зрения врачебной этики важнее первое, то есть в данном случае сознание, что ты внес добрую лепту в это исследование.
— Прямо как проповедник!— не сдержалась Мишь.— А тебе в его возрасте не хотелось признания, у тебя не было честолюбия, желания добиться успеха? Знаешь, сколько вложил Мариан в эту работу собственных идей, как он трудился в поте лица, сколько ночей, сколько суббот с воскресеньями... по шесть часов кряду брать кровь у морских свинок или даже просто наблюдать за их поведением, вместо того чтобы отправиться гулять, в кино, на танцы!..
Ну, без такого натиска Мишь могла бы и обойтись; дочь, конечно, лучше знает своего отца — но что, если в нем говорит скрытая ревность к коллеге, к этому медицинскому эмбриону, младше его на тридцать лет? Сам же намекнул, что он, в сущности, обыкновенный полковой лекарь, не добившийся никаких успехов.
— Уважаю трудовой энтузиазм пана Навары,— отец Миши заговорил теперь почти так, словно Мариана тут и нету, — но вы ведь приехали ради другого..— Наконец-то он повернулся к Мариану.— Вы хотите, чтобы я помог вам устроить переосвидетельствование, для которого нет других причин, кроме вашего нежелания нести действительную службу в армии,— нежелания, правда, мотивированного благородными побуждениями. Я рад вам обоим, но если вы приехали только для этого, то очень сожалею, что обратились вы не по адресу.
Да, голубушка, не задалась тебе поездка! Мариан глянул на Мишь чуть ли не со злорадным торжеством. И хотя говорить больше было не о чем, он все же не упустил случая заметить:
— Я хотел бы только немножко очистить себя от подозрения, будто главный мой мотив — нежелание пройти действительную службу. Мне же прежде всего жалко потерять два года самого продуктивного возраста человека. Ведь авторы многих открытий были очень молоды: Бантинг открыл инсулин в двадцать лет, Эрлих открыл клетки, производящие гормоны, еще студентом, Гельмгольц тоже еще учился в университете, когда опубликовал свой труд об энзиматической функции дрожжевого грибка...
Какие имена! Не переоцениваешь ли ты свой талант, парень? — читалось по лицу подполковника, но вслух он сказал иначе:
— Преклоняюсь перед вашими познаниями в истории науки и перед вашей здоровой самоуверенностью, но, к сожалению, не могу переступить через собственную тень я прежде всего солдат и, следовательно, волей-неволей на стороне армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Значит, у вас, по-видимому, есть талант. Мариан скромно пожал плечами.
— Еще бы не талант! — встряла Мишь.—Знаешь, с кем он сотрудничает? С самим шефом института профессором Мервартом, потом там один врач-специалист и один химик-фармацевт!
— Примите мое почтение, — проговорил подполковник. Мариан метнул на него взгляд—нет ли в этих словах
оттенка иронического превосходства старшего над младшим?
— Профессор Мерварт как бы только курирует нашу работу, предоставляя нам, в общем, полную свободу.
— Над какой же проблемой вы трудитесь?
— Злокачественное заболевание крови —ищем способ химическим путем воздействовать на гемоцитобласт, цель наша —создать и внедрить в практику новый препарат.
— И перспективы весьма многообещающи. — Мишь трижды постучала по дереву.—У морских свинок и собачек после лечения уже не бывает ни лихорадки, ни поносов...
— Если только искусственно вызванные заболевания у животных дублируют течение болезней у людей.
— Это, безусловно, не так, пан подполковник, полной аналогии, разумеется, не существует; но, к сожалению, в экспериментальной медицине мы можем опираться только на подобные опыты...
Доктор Михл кивал с несколько снисходительным выражением.
— При некоторых формах острой лейкемии мы достигли уже неплохих результатов. Предстоит самый решающий этап: начнем применять наш препарат при лечении больных в институтском стационаре.
Михл неторопливо приготовил сигару, закурил и с некоторым упреком посмотрел на дочь.
— Не понимаю только, чего в этой связи ожидаете вы от полкового лекаря,—с легкой самоиронией обратился он к Мариану.— Моя высокая специализация относится больше к области, наиболее актуальной в армии: потертости, отчасти венерические болезни, иногда — идиосинкразия к строевым занятиям, выраженная в форме симуляции самых разнообразных недугов. Еще меня теперь обязали обучать армейских самаритянок. Надеюсь, что при этом начальство исходило не из афоризма Бернарда Шоу, который сказал: «Кто умеет — работает, кто не умеет — учит».
А человек-то он довольно интересный и, кажется, не заслуживает того слегка пренебрежительного, скептического отношения, которое я обычно питаю к гарнизонным врачам. И Мишь в чем-то похожа на него: та же склонность к иронии, сходное строение лицевой части черепа, изгиб os orbitalis... И смуглый оттенок кожи.
— Так что, полагаю, вы не собираетесь испытывать ваш препарат в гарнизонном госпитале, если даже у нас и объявится, что мало вероятно, случай лейкемии.—Тут Михлу удалось выпустить в воздух отличное колечко дыма.
— Боюсь, пан доктор, тут недоразумение. Мы приехали к вам совсем по другому делу.
Опытным, подозрительным взглядом Михл провел по животу дочери — и успокоился. Мариан все не мог найти слова, и тогда заговорила Мишь.
— Если теперь Мариана призовут в армию, это будет означать, что в науке ему конец,— немного патетично произнесла она.— А отсрочки ему больше не дадут.
Подполковник положил сигару на край пепельницы, скрестил "руки на груди — жест, не слишком обнадеживающий.
— Стало быть, если не ошибаюсь, пан коллега рассчитывает на переосвидетельствование.
От этого «пан коллега» у Мариана несколько сжалась душенька.
— А кстати, есть ли у вас причины жаловаться на здоровье?
— Мариан два с половиной года пробыл в концлагере!— воскликнула Мишь.
— И вынесли оттуда что-нибудь серьезное? Туберкулез, болезнь сердца, разрушенные почки или хотя бы серьезные осложнения после тифа?
Что это? Он мне подсказывает? Обмануть? Но ведь он сам врач, тут уместнее всего полная откровенность!
— При медицинском осмотре по моем возвращении из Ораииенбурга ничего такого у меня не нашли.
— Но тогда...
— Папа, да дело же не в том, болен он или нет, а в том, что такой шанс в науке для Мариана больше никогда не повторится! Через год-полтора работу закончат, и, даю голову на отсечение, закончат успешно. И если теперь Мариан на два года выключится... не может же он тогда рассчитывать на соавторство, пойми ты это!
— Это я понимаю отлично. Вопрос только вот какой: в чем пан Навара видит главный смысл работы —в том, чтобы помогать больным, хотя бы и безымянно, или в том, чтобы публично украситься успехом, званием, Почетной грамотой в рамочке на стене... Я, наверное, слишком старомоден, но с точки зрения врачебной этики важнее первое, то есть в данном случае сознание, что ты внес добрую лепту в это исследование.
— Прямо как проповедник!— не сдержалась Мишь.— А тебе в его возрасте не хотелось признания, у тебя не было честолюбия, желания добиться успеха? Знаешь, сколько вложил Мариан в эту работу собственных идей, как он трудился в поте лица, сколько ночей, сколько суббот с воскресеньями... по шесть часов кряду брать кровь у морских свинок или даже просто наблюдать за их поведением, вместо того чтобы отправиться гулять, в кино, на танцы!..
Ну, без такого натиска Мишь могла бы и обойтись; дочь, конечно, лучше знает своего отца — но что, если в нем говорит скрытая ревность к коллеге, к этому медицинскому эмбриону, младше его на тридцать лет? Сам же намекнул, что он, в сущности, обыкновенный полковой лекарь, не добившийся никаких успехов.
— Уважаю трудовой энтузиазм пана Навары,— отец Миши заговорил теперь почти так, словно Мариана тут и нету, — но вы ведь приехали ради другого..— Наконец-то он повернулся к Мариану.— Вы хотите, чтобы я помог вам устроить переосвидетельствование, для которого нет других причин, кроме вашего нежелания нести действительную службу в армии,— нежелания, правда, мотивированного благородными побуждениями. Я рад вам обоим, но если вы приехали только для этого, то очень сожалею, что обратились вы не по адресу.
Да, голубушка, не задалась тебе поездка! Мариан глянул на Мишь чуть ли не со злорадным торжеством. И хотя говорить больше было не о чем, он все же не упустил случая заметить:
— Я хотел бы только немножко очистить себя от подозрения, будто главный мой мотив — нежелание пройти действительную службу. Мне же прежде всего жалко потерять два года самого продуктивного возраста человека. Ведь авторы многих открытий были очень молоды: Бантинг открыл инсулин в двадцать лет, Эрлих открыл клетки, производящие гормоны, еще студентом, Гельмгольц тоже еще учился в университете, когда опубликовал свой труд об энзиматической функции дрожжевого грибка...
Какие имена! Не переоцениваешь ли ты свой талант, парень? — читалось по лицу подполковника, но вслух он сказал иначе:
— Преклоняюсь перед вашими познаниями в истории науки и перед вашей здоровой самоуверенностью, но, к сожалению, не могу переступить через собственную тень я прежде всего солдат и, следовательно, волей-неволей на стороне армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50