— Сегодня тавай-тавай не будем. Тавай-тавай плохо. Сегодня работа, ритмо, музыке.
Его игриво-ироническое осуждение нашего «давай-давай» означало, что сегодня он пришел на субботник тоже добровольно и настроен хорошо. Это как-то сразу передалось всем присутствующим. В самом деле, разве можно за счет одного недоразумения свести на нет всю суть такого трудового дня, названного субботником. Подготовка агрегатов к пуску закончилась. . Начался разогрев поковочного материала — полосового железа, из какого обычно куют тесаки, подплужники, полозья, пещ-ии, ухваты. Здесь этому железу суждено превратиться в ажурные диски роликов, по которым будут скользить бесконечные цепи конвейера. Над козырьком прессов вспыхнули зеленые лампочки. Кузнецы заняли свои места. Каждый положил руки на стол, будто готовясь к собеседованию, отдыхая. И только после этого сработали механизмы. Все получилось как-то неожиданно быстро и красиво. Без оглушительного грохота, без искрометных вспышек заработал кузнечный цех. Каждый агрегат будто играл сам с собой в ладошки. Хлоп-хлоп — и готовая деталь катится к тележке транспортера. Снова кузнецы кладут ладони на свои столики — и снова хлоп-хлоп! Под ладонями у них контактные линейки. Руки заняты — не нажмешь... И если
один нажал, или даже трое, а четвертый смахивает окалину — хлопка не жди.
Постепенно темп работы прессов стал возрастать, но не за счет быстроты взлета и падения подвижных частей -они работают на своем режиме, их ничем не подгонишь, как маятник часов,— а за счет слаженности экипажей. И действительно, послышалась какая-то музыка, ритмичная и мягкая, с напевным металлическим звоном. В такт с этой музыкой легко и непринужденно покачивались кузнецы — каждый экипаж в своем ритме.
Ярцев, еще не успев подавить раздражение, вызванное встречей с Шатуновым, окинул . взглядом своих друзей. Они стояли возле коменданта общежития, как завороженные, ничего не замечая, кроме слаженных действий экипажей и удивительных преобразований красной ленты полосового железа в бордовые бантики, затем в сизые сдвоенные диски. На лицах друзей читалось восхищение слаженностью экипажей кузнечных агрегатов: эх, нам бы достигнуть такого понимания между собой, но что-то мешает. Что же? Собрались в одной квартире разные по профессиям и по взглядам на жизнь парни. Да, разные. Но ведь и эти кузнецы, как видно, родились, росли и воспитывались не в одной избе...
Кажется, об этом же думает комендант Федор Федорович. Он, как под гипнозом, качает головой — вверх-вниз — вслед за взлетом и падением «молотов». По-другому он не мог назвать эти части кузнечно-преесовых агрегатов. Молоток, кувалда, зубило, лопата, топор. В былую пору именно этими инструментами его поколение утверждало коллективизм в труде, не думая о психологической несовместимости людей в труде. Копай себе лопатой сколько копается, руби железо зубилом сколько вырубится, хоть на общее дело, но гонишь норму в одиночку, а здесь...
Федор Федорович любит пофилософствовать и наверняка сейчас мысленно заглядывает в свое прошлое и перешагивает в завтрашний день. Экипажи, автоматика и труд — радость и гордость человека за свой разум... Восхищенный взгляд Федора Федоровича устремлен куда-то вдаль, складки над переносьем не распрямляются.
Перед ним прошел тоже чем-то озабоченный синьор Беллини: ждет заводское начальство вместе с представителями шеф-монтаяшой фирмы, но их все нет и нет. Возле Беллини топчется Мартын Огородников. Тянет Мартына
к иностранцам, прямо хлебом не корми. Не зря же еще до приезда на стройку нарядился под итальянца. И сейчас, называя Беллини тезкой, похлопывает его по плечу, как равный равного.
— Давай, тезка, давай, Мартино, еще наддай...
— Нет тавай, нет. Ритмо есть, ритме.
И, вероятно, такое поведение Огородникова тоже заботило сейчас Федора Федоровича.
Наступил вечер, но никто не покидал кузнечно-прес-совый цех. Рустам, Витя, Володя, Афоня, Василий наблюдали за работой экипажей кузнецов до остановки агрегатов.
— Говорят, ни физической усталости, ни морального утомления от такой работы нет,— заметил Володя Волко-резов после разговора с кузнецами, когда возвращались в общежитие.
— А почему не все Участники субботника пришли посмотреть на работу агрегатов? — спросил коменданта Витя Кубанец.— Ведь генеральный директор говорил: показать... |
— Себя спросите,— уклончиво ответил Федор Федорович и, помолчав, напомнил: — Жемчугов сказал, ваша бригада сорвала пуск кондиционеров, «нечего смотреть, одно раздражение».
— Жемчугов?! — удивился Володя Волнорезов.— Впрочем, может быть. Покажи всем такую красоту труда, и начнется утечка людей из котлованов и с автобаз. Я инструментальщик, но даже меня потянуло на такую работу...
— Тихо, дезертиром объявят,— одернул его Витя Кубанец, подкашливая, дескать, тут все согласны с таким мнением, но кричать об этом не следует: — Есть указание закреплять кадры в строительном управлении.
Возле подъезда Василий Ярцев спохватился, что на почту не зашел: уже второй месяц мать ждет перевода, «Надо поскорее умыться и сбегать, до закрытия успею»,— спланировал он.
Дома умылся, переоделся и только тогда обнаружил на тумбочке открытку от матери.
«Дорогой сынок! Получила от тебя сразу два телеграф-пых перевода по 25 рублей. Зачем так тратишься на почтовые расходы? Если оставлял себе, а потом передумал,
то вря. Я и так перебьюсь. Не смущай меня на тревожные думы. Если у тебя трудно с деньгами, напиши, я подожду ремонтировать крышу.
Мама».
Прочитав открытку, Василий нахмурился: значит, ребята заметили, как он пропажу обнаружил, и решили складчину устроить. Переводы делали в два приема. Кто с кем? Рустам и Витя — один перевод, Володя — второй. Телеграф принимает деньги без предъявления документов. Можно написать любой адрес, оплатить перевод — и до свидания. Однако кто-то должен хранить квитанции... Открытку надо положить на стол — увидят, сами обо всем расскажут.
— Где Огородников? — спросил Василий.
— Зачем он тебе?
— Нужен, может, теперь сознается. Вот вам пятьдесят рублей, которые перевели в два йриема по четвертной. Матерей обманывать нельзя. Зачем вы. это сделали?
После субботника Афоня Яманов будто сразу стал выше ростом в глазах жильцов девятой и уже не вызывал недоумения, что осмелился пойти в бетонщики. Не такой уж он хилый и беспомощный очкарик. Ведь как измывался над ним Огородников, а он выдержал. И хоть к утру следующего дня правое плечо у него припухло, над ключицей появился синяк, вроде погона с розовым кантом из живой кожи, он будто забыл, чем это вызвано. Встал, накинул на больное плечо полотенце и ушел умываться, улыбаясь близорукими глазами, отчего всем стало стыдно за себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Его игриво-ироническое осуждение нашего «давай-давай» означало, что сегодня он пришел на субботник тоже добровольно и настроен хорошо. Это как-то сразу передалось всем присутствующим. В самом деле, разве можно за счет одного недоразумения свести на нет всю суть такого трудового дня, названного субботником. Подготовка агрегатов к пуску закончилась. . Начался разогрев поковочного материала — полосового железа, из какого обычно куют тесаки, подплужники, полозья, пещ-ии, ухваты. Здесь этому железу суждено превратиться в ажурные диски роликов, по которым будут скользить бесконечные цепи конвейера. Над козырьком прессов вспыхнули зеленые лампочки. Кузнецы заняли свои места. Каждый положил руки на стол, будто готовясь к собеседованию, отдыхая. И только после этого сработали механизмы. Все получилось как-то неожиданно быстро и красиво. Без оглушительного грохота, без искрометных вспышек заработал кузнечный цех. Каждый агрегат будто играл сам с собой в ладошки. Хлоп-хлоп — и готовая деталь катится к тележке транспортера. Снова кузнецы кладут ладони на свои столики — и снова хлоп-хлоп! Под ладонями у них контактные линейки. Руки заняты — не нажмешь... И если
один нажал, или даже трое, а четвертый смахивает окалину — хлопка не жди.
Постепенно темп работы прессов стал возрастать, но не за счет быстроты взлета и падения подвижных частей -они работают на своем режиме, их ничем не подгонишь, как маятник часов,— а за счет слаженности экипажей. И действительно, послышалась какая-то музыка, ритмичная и мягкая, с напевным металлическим звоном. В такт с этой музыкой легко и непринужденно покачивались кузнецы — каждый экипаж в своем ритме.
Ярцев, еще не успев подавить раздражение, вызванное встречей с Шатуновым, окинул . взглядом своих друзей. Они стояли возле коменданта общежития, как завороженные, ничего не замечая, кроме слаженных действий экипажей и удивительных преобразований красной ленты полосового железа в бордовые бантики, затем в сизые сдвоенные диски. На лицах друзей читалось восхищение слаженностью экипажей кузнечных агрегатов: эх, нам бы достигнуть такого понимания между собой, но что-то мешает. Что же? Собрались в одной квартире разные по профессиям и по взглядам на жизнь парни. Да, разные. Но ведь и эти кузнецы, как видно, родились, росли и воспитывались не в одной избе...
Кажется, об этом же думает комендант Федор Федорович. Он, как под гипнозом, качает головой — вверх-вниз — вслед за взлетом и падением «молотов». По-другому он не мог назвать эти части кузнечно-преесовых агрегатов. Молоток, кувалда, зубило, лопата, топор. В былую пору именно этими инструментами его поколение утверждало коллективизм в труде, не думая о психологической несовместимости людей в труде. Копай себе лопатой сколько копается, руби железо зубилом сколько вырубится, хоть на общее дело, но гонишь норму в одиночку, а здесь...
Федор Федорович любит пофилософствовать и наверняка сейчас мысленно заглядывает в свое прошлое и перешагивает в завтрашний день. Экипажи, автоматика и труд — радость и гордость человека за свой разум... Восхищенный взгляд Федора Федоровича устремлен куда-то вдаль, складки над переносьем не распрямляются.
Перед ним прошел тоже чем-то озабоченный синьор Беллини: ждет заводское начальство вместе с представителями шеф-монтаяшой фирмы, но их все нет и нет. Возле Беллини топчется Мартын Огородников. Тянет Мартына
к иностранцам, прямо хлебом не корми. Не зря же еще до приезда на стройку нарядился под итальянца. И сейчас, называя Беллини тезкой, похлопывает его по плечу, как равный равного.
— Давай, тезка, давай, Мартино, еще наддай...
— Нет тавай, нет. Ритмо есть, ритме.
И, вероятно, такое поведение Огородникова тоже заботило сейчас Федора Федоровича.
Наступил вечер, но никто не покидал кузнечно-прес-совый цех. Рустам, Витя, Володя, Афоня, Василий наблюдали за работой экипажей кузнецов до остановки агрегатов.
— Говорят, ни физической усталости, ни морального утомления от такой работы нет,— заметил Володя Волко-резов после разговора с кузнецами, когда возвращались в общежитие.
— А почему не все Участники субботника пришли посмотреть на работу агрегатов? — спросил коменданта Витя Кубанец.— Ведь генеральный директор говорил: показать... |
— Себя спросите,— уклончиво ответил Федор Федорович и, помолчав, напомнил: — Жемчугов сказал, ваша бригада сорвала пуск кондиционеров, «нечего смотреть, одно раздражение».
— Жемчугов?! — удивился Володя Волнорезов.— Впрочем, может быть. Покажи всем такую красоту труда, и начнется утечка людей из котлованов и с автобаз. Я инструментальщик, но даже меня потянуло на такую работу...
— Тихо, дезертиром объявят,— одернул его Витя Кубанец, подкашливая, дескать, тут все согласны с таким мнением, но кричать об этом не следует: — Есть указание закреплять кадры в строительном управлении.
Возле подъезда Василий Ярцев спохватился, что на почту не зашел: уже второй месяц мать ждет перевода, «Надо поскорее умыться и сбегать, до закрытия успею»,— спланировал он.
Дома умылся, переоделся и только тогда обнаружил на тумбочке открытку от матери.
«Дорогой сынок! Получила от тебя сразу два телеграф-пых перевода по 25 рублей. Зачем так тратишься на почтовые расходы? Если оставлял себе, а потом передумал,
то вря. Я и так перебьюсь. Не смущай меня на тревожные думы. Если у тебя трудно с деньгами, напиши, я подожду ремонтировать крышу.
Мама».
Прочитав открытку, Василий нахмурился: значит, ребята заметили, как он пропажу обнаружил, и решили складчину устроить. Переводы делали в два приема. Кто с кем? Рустам и Витя — один перевод, Володя — второй. Телеграф принимает деньги без предъявления документов. Можно написать любой адрес, оплатить перевод — и до свидания. Однако кто-то должен хранить квитанции... Открытку надо положить на стол — увидят, сами обо всем расскажут.
— Где Огородников? — спросил Василий.
— Зачем он тебе?
— Нужен, может, теперь сознается. Вот вам пятьдесят рублей, которые перевели в два йриема по четвертной. Матерей обманывать нельзя. Зачем вы. это сделали?
После субботника Афоня Яманов будто сразу стал выше ростом в глазах жильцов девятой и уже не вызывал недоумения, что осмелился пойти в бетонщики. Не такой уж он хилый и беспомощный очкарик. Ведь как измывался над ним Огородников, а он выдержал. И хоть к утру следующего дня правое плечо у него припухло, над ключицей появился синяк, вроде погона с розовым кантом из живой кожи, он будто забыл, чем это вызвано. Встал, накинул на больное плечо полотенце и ушел умываться, улыбаясь близорукими глазами, отчего всем стало стыдно за себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55