– Не надо. Пройдет. Побудь со мной, если не торопишься.
– Ладно. Мотор только заглушу пойду… – Иван вышел на улицу, заглушил мотор. А когда вернулся в квартиру, Ивлев без кителя, в одной нижней рубахе стоял на коленях перед тазом – его опять рвало. Причем рвать уже нечем было, и все равно выворачивало всего.
– Схожу за врачом?
Ивлев замотал головой.
– Чаю согрей… И затопи камелек.
Иван затопил камелек, поставил на плиту чайник с водой… Присел к столу. Ивлев лежал на кровати, вытянув руки вдоль тела, шевелил пальцами.
– Лучше становится, – сказал он.
– Ты сними сапоги-то и ложись как следует.
Ивлев сел, склонился к сапогам. У него, наверно, закружилась голова. Он схватился за спинку кровати.
– Эхх… Помоги, Иван.
Иван стащил с него сапоги. Ивлев лег, показал глазами на тулуп. Иван накрыл его тулупом.
Потом пили чай с медом. Ивлев сидел на кровати, глотал кипяток, обжигался, крутил головой и смешно морщился.
– Ничего, ничего, – говорил Иван. – Пусть продерет. Зато легче станет.
– Уже легче… чую. Вон, видишь? – Ивлев шаркнул ладонью по лицу, показал ладонь – на лице выступил пот, но очень слабо.
– Пей, пей.
– Хоть жилым духом запахло в комнате… Верно?
– Да… уже прохладно становится. Зима скоро.
– Зима, да. Черт с ней.
Говорилось легко, но говорить было не о чем, да и особой нужды в этом не испытывали оба. В комнате действительно стало тепло и уютно. Гудело в камельке, пощелкивало… Чуть припахивало дымком.
– Дом строишь? – спросил Ивлев.
– Ага.
– Зачем?
– Охота пожить по-человечески.
– Это надо… Я тоже, наверно, когда-нибудь себе дом выстрою.
– Тебе-то зачем? Тебе дадут.
– Нет, сам, в том-то и дело. По-моему, каждый человек должен построить хотя бы один дом на земле.
– Хм…
– Ты стихи любишь?
– Нет.
– Зря. Я б тебе прочитал…
– Прочитай.
Ивлев отставил пустой стакан, лег, натянул на грудь тулуп.
– Еще налить?
– Нет, все. Легче стало… Такое состояние сейчас, как будто водки стакан выпил.
– Читай стихи.
Электрическая лампочка трижды мигнула.
– Лампешка есть?
– Не надо. В камелек вот подкинь.
Иван подкинул в камелек. Свет погас. Только на полу и на потолке играли красноватые мягкие блики. У Ивана сделалось отчего-то очень хорошо на душе.
– Читай.
– Значит, так…
Тары– бары-растабары…
Чары– чары -
очи – ночь.
Кто не весел,
Кто в печали, -
Уходи с дороги прочь.
Во лугах,
под кровом ночи,
Радость даром раздают.
Очи– очи…
Сердце хочет…
Поманите -
я пойду.
Тары– бары-растабары…
Всхлип гармони.
Тихий бред.
Разбазарил…
Тары– бары…
Чары были,
Счастья нет.
– Ничего, – одобрил Иван.
– Да?
– А еще знаешь?
– Знаю.
И разыгрались же кони в поле,
Поископытили всю зарю.
Что они делают!
Чью они долю
Мыкают по полю?
Уж не мою ль?…
Тихо в поле. Устали кони.
Тихо в поле -
зови, не зови.
В сонном озере,
как в иконе, -
Красный оклад зари.
– Это мне больше поглянулось.
– Правильно. Ты спать хочешь?
– Нет.
– Тогда полежим просто так. Устал маленько. Ложись на диван вон.
Иван прилег на диван и стал смотреть, как на потолке играют призрачные пятна света. Стихи разбудили какое-то затаенное чувство безболезненной грусти…
Утром Родионов вызвал врача к Ивлеву.
Молодой розовощекий врач деловито осмотрел Ивлева, обстукал, обслушал… Посмотрел значительно на Родионова. Тот вышел на улицу. За ним вышел врач.
– Ну?
– Воспаление легких. В самой такой… свирепой форме. Или в больницу надо, или здесь, но обязательно с врачом…
Родионов вернулся в комнату.
– В больницу ляжешь?
Ивлев хмуро смотрел на первого секретаря.
– Что у меня?
– Воспаление легких.
– Здесь можно лежать?
– Лучше в больницу…
– Я не могу в больнице. Мне там хуже будет.
– Давай здесь. Как же ты достукался до этого? В Барнауле-то можно было сходить… Нет, надо какой-то дурацкий героизм проявить.
Ивлев молчал. Смотрел на ковер, который висел над кроватью: Красная Шапочка и Серый Волк на поляне. А вдали, между деревьев, виднеется избушка с красной крышей, а в углу, справа, струится синий ручеек. А на полянке солнечно и много цветов. И волк на редкость нестрашный.
Иван был тут же. Смотрел на Ивлева и думал о Марии:
«Дура ты, дура… От такого мужика отбрыкиваешься».
А вечером к Ивлеву пришла Мария. Он лежал один (старушка-сиделка пошла домой взять вязанье). Коротко скыргнула сеничная дверь… Незнакомые шаги по сеням. Легкий стук в дверную скобу.
Ивлев промолчал – лень было говорить «да!». Нужно было говорить громко, а он громко не мог. Дверь открылась… Вошла Мария.
– Здравствуй.
Ивлев приподнялся на локтях, некоторое время оставался в таком положении – трясся, потом опустился в изнеможении.
– Здравствуй. Садись.
Мария присела к нему на кровать.
– Как дела?
Ивлев усмехнулся, глотнул пересохшим горлом.
– Как сажа бела.
– Ничего, поправишься, – Мария положила ладонь на горячий лоб его… Сухие воспаленные глаза Ивлева зияли из подсиненных кругов глазниц напряженным, до жути серьезным блеском. Мария прикрыла их ладонью, склонилась и начала исступленно целовать Ивлева в губы. Шептала: – Милый ты мой, хороший… Стерженек ты мой железненький… Устал? Занемог…
Ивлев чувствовал, как на лицо ему падают теплые тяжелые капли. Одна капля сползла к губам, он ощутил вкус ее – солоновато-горький.
– Зачем ты плачешь?
– Я тоже устала… Я пришла к тебе совсем.
Ивлев обнял ее, прижал к груди слабыми руками.
– Ну, вот…
– Я тебя выхожу. Мы с тобой будем хорошо-хорошо жить.
К горлу Ивлева подкатил твердый комок.
– Конечно.
– Дураки мы, чего мы мучаемся?… Можно так хорошо жить.
– Конечно.
Пришла старушка-сиделка и ушла.
– Вот и хорошо, – сказала она на прощанье. – Так-то оно лучше.
После старушки пришел Иван с одеялом и книжкой. И тоже ушел. Этот на прощание спросил только:
– Ничего не надо сделать?
– Ничего, – ответила Мария. – Спасибо.
«Вот и все, – думал Иван, шагая от Ивлева домой. – Так всегда и бывает. Мне, что ли, жену свою попробовать вызвать сюда? Не поедет, ведьма…».
И дом расхотелось строить, и о будущем своем расхотелось думать… Захотелось напиться.
С Майей у Пашки так ничего и не вышло. Он не на шутку закручинился. Не радовал новый дом, не веселили мелкие любовные похождения. Опять пришла как будто настоящая большая любовь, и опять ее увели.
Жили они с Иваном пока в одной половине дома. Вечерами, если не ходили в кино или на танцы, сидели дома. Иван читал книги, Пашка крутил патефон. Один раз Иван пожаловался:
– Слушай, я уже озверел от этого «паренька кудрявого». Отдохни ты маленько.
Пашка остановил патефон, долго смотрел в черное окно, думал о чем-то – все о том же, наверно.
– Ваня, – заговорил он грустно, – у меня в кабине под сиденьем лежит «злодейка с наклейкой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139