Только далеко– далеко, на другом конце деревни, шумит река, да в углу двора хрустит овсом лошадь, да жует свою бесконечную жвачку и глубоко вздыхает сонная корова.
Вдруг дверь из сеней тягуче скрипнула, и чьи-то шаги едва слышно зашуршали по земле. Кузьма приподнялся, высунул голову в пролом крыши. Сперва ничего нельзя было разобрать, потом различилась высокая мужская фигура – Николая. Николай прокрался к погребу, неслышно открыл крышку, спустился, вытащил ящик с маслом и понес к бане.
«Перепрятать хочет, – понял Кузьма. – Весь измучился сегодня с этим маслом, бедный».
Николай перетащил оба ящика в баню, так же тихо, – он даже, кажется, разулся, чтобы не шуметь, – ушел в избу. Он бы так и остался неуслышанным, если бы не проклятая дверь: оба раза она предательски певуче пропела. Николай, наверно, всю изматерил ее.
«Завтра скажет, что масло украли. Надо как-нибудь нечаянно наткнуться на эти ящики», – решил Кузьма, устраиваясь под теплым тулупом Николая. Он только сейчас, когда смотрел через пролом в крыше, вспомнил, что на этом самом сеновале они были с Клавдей год тому назад, и пролом в крыше все такой же. Только тогда через него была видна ярко-красная, праздничная заря, а сейчас – холодное небо и звезды.
«Год прошел, елки зеленые…».
– 12 -
Елизар Колокольников, конечно, не утерпел.
Получив наган, он тут же забыл свои обещания, выждал, когда еще больше стемнеет, и прямехонько направился к старику Любавину. Емельяна Спиридоныча дома не было, он остался ночевать у Кондрата. Елизар постоял, подумал и пошел к Кондрату. По дороге напевал песенку про Хаз-Булата – хорошее было настроение.
У Феклы в избе горел небольшой огонек. Занавески на окнах спущены, а на окно, выходящее на дорогу, навешана шаль.
«Что– то делают», -подумал Елизар и тихонечко перелез через прясло – решил подглядеть на всякий случай. Перелез, сделал два шага и остановился: вспомнил про знаменитых любавинских волкодавов. Он не знал, взял себе Кондрат одного кобеля, когда делился с отцом, или нет. Если взял, тогда не стоило подходить к окну: кобели у Любавиных такие, что впустить он тебя впустит, гад, а когда выходить начнешь, тут он кидается. Послушал-послушал Елизар – вроде тихо. Значит, не взял себе Кондрат собаку. Осторожненько подошел к окну, заглянул под занавеску и видит: Фекла стоит в кухне, оперлась могучей грудью на ухват. На ее и без того красном лице играет красный свет пламени из печки. На полу, на лавке, на столе – всюду крынки, миски, туески.
«Что за хреновина?», – удивился Елизар.
За столом сидят Кондрат и Емельян Спиридоныч. Кондрат сидит ближе к окну, загородил своей широкой спинищей все, что есть на столе. Но, судя по всему, а главное – по выражению лица Емельяна Спиридоныча, пьют. Пьют и о чем-то беседуют. Фекла прислушивается к ним, время от времени улыбается.
Елизар долго смотрел на эту немую странную картину, но так ничего и не понял.
«Не то масло топят, не то сало», – решил он. Ему показалось уютно в избе, тепло, чистенько. А главное – на столе прозрачная, как ручеек, водочка. Булькает она, милая, из горлышка – буль-буль-буль… От одного вида под сердцем теплеет. Сидят за столом два умных мужика, с которыми можно про жизнь поговорить, пожаловаться можно, можно нахмурить лоб и сказать, между прочим:
«Я еще про это не слыхал. Узнаю».
Или:
«Вчерась указание прислали…».
И два умных мужика будут слушать. А это ведь не просто – когда тебя слушают.
Елизар так размечтался, что забыл даже, зачем пришел сюда, а когда вспомнил, то обрадовался. И пошел от окна. И тут ему на спину прыгнул кто-то живой и тяжелый… Елизар заорал раньше, чем сообразил, что это собака.
– Мельян! Кондрат!… – дурным голосом закричал он, закрывая от собаки лицо.
Кобель норовил вцепиться в горло. Елизар пинал его ногами и орал:
– Мельян! Кондрат!
Из избы выбежали, оттащили пса. Емельян Спиридоныч держал его, а Кондрат взял Елизара за грудки. Негромко, нисколько не угрожая, спросил:
– Ты что тут, сука, подсматриваешь?
– Кондрат, я это! – взмолился Елизар. – Елизар. Не подсматривал я… С важными вестями к вам… хотел в окно постучать, а он налетел, гад полосатый. Пусти ты меня!
Кондрат отпустил Елизара.
– С какими вестями? – спросил встревоженный Емельян.
– С такими… Наплодили зверей каких-то. Еще немного – и я бы его стукнул здесь, – Елизару было совестно за свой заполошный крик.
– Я б тебя тогда самого на цепь посадил заместо кобеля, – сказал Кондрат. – И лаять заставил.
– Посадишь… Бабку мою Василису посади, она еще резвая. Герой мне, понимаешь…
– Посторонись, Кондрат, я на него Верного спущу, – серьезно сказал Емельян Спиридоныч.
– Э-э! – вскрикнул Елизар. – Пошли, в избе новость скажу.
– Здесь рассказывай.
– Здесь не буду. Нельзя.
– Подожди тут, – Емельян Спиридоныч повел собаку, а Кондрат один зашел в избу.
Когда в избу вошли Елизар с Емельяном Спиридонычем, крынок и туесков на лавках уже не было. Устье печи прикрыто заслонкой.
Фекла встретила незваного гостя настороженным, злым взглядом; удивительно быстро она сделалась Любавиной.
– Раздевайся, проходи, – как ни в чем не бывало пригласил Кондрат Елизара.
Елизар быстренько скинул полушубишко, потер ладони, крякнул.
– Ночи холодные стоят!
– Садись погрейся.
– О-о! Да у вас тут… так сказать…
– Сапоги-то вытри, – сказала Фекла.
Елизар обшмыгнул сапоги о мешковину и устремился к столу.
Емельян Спиридоныч налил ему:
– Держи.
– А себе-то чего же?
Емельян Спиридоныч мельком глянул на сына, налил себе и ему по половинке стакана.
Елизар повеселел, оглянулся на Феклу.
– А я думал, ты блины печешь. Чего, думаю, так поздно?
Фекла подарила его таким взглядом, что Елизар быстро отвернулся и больше не оглядывался.
Выпили.
– Ух-ха! – Елизар для приличия закрутил головой. – Не пошла, окаянная.
Фекла фыркнула в кути:
– У тебя не пойдет!
Кондрат и Емельян Спиридоныч выпили молчком.
Долго все трое хрустели огурцами, рвали зубами холодную розоватую ветчину, блаженно сопели.
– Какая новость? – не выдержал Емельян Спиридоныч.
Елизар смело потянулся к бутылке – хотел налить себе, но Кондрат отодвинул бутылку локтем и уставился на Елизара неподвижным, требовательным взглядом. Елизар сказал резковато:
– Фекла, выдь!
– Куда это? – Фекла строго посмотрела на Елизара, потом вопросительно – на мужа.
– Ну, выйди, – нехотя сказал Кондрат. – Нам поговорить надо.
Фекла послушно накинула шубейку, взяла ведра и вышла из избы.
– Какая новость?
– Новость-то… – Елизар не торопился. – Табачишко есть у кого-нибудь?
Емельян Спиридоныч налил ему полстакана водки, сунул в руку.
– Пей и рассказывай. Выкобенивается сидит тут…
Елизар выпил, громко крякнул, вытащил свой кисет и стал закуривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Вдруг дверь из сеней тягуче скрипнула, и чьи-то шаги едва слышно зашуршали по земле. Кузьма приподнялся, высунул голову в пролом крыши. Сперва ничего нельзя было разобрать, потом различилась высокая мужская фигура – Николая. Николай прокрался к погребу, неслышно открыл крышку, спустился, вытащил ящик с маслом и понес к бане.
«Перепрятать хочет, – понял Кузьма. – Весь измучился сегодня с этим маслом, бедный».
Николай перетащил оба ящика в баню, так же тихо, – он даже, кажется, разулся, чтобы не шуметь, – ушел в избу. Он бы так и остался неуслышанным, если бы не проклятая дверь: оба раза она предательски певуче пропела. Николай, наверно, всю изматерил ее.
«Завтра скажет, что масло украли. Надо как-нибудь нечаянно наткнуться на эти ящики», – решил Кузьма, устраиваясь под теплым тулупом Николая. Он только сейчас, когда смотрел через пролом в крыше, вспомнил, что на этом самом сеновале они были с Клавдей год тому назад, и пролом в крыше все такой же. Только тогда через него была видна ярко-красная, праздничная заря, а сейчас – холодное небо и звезды.
«Год прошел, елки зеленые…».
– 12 -
Елизар Колокольников, конечно, не утерпел.
Получив наган, он тут же забыл свои обещания, выждал, когда еще больше стемнеет, и прямехонько направился к старику Любавину. Емельяна Спиридоныча дома не было, он остался ночевать у Кондрата. Елизар постоял, подумал и пошел к Кондрату. По дороге напевал песенку про Хаз-Булата – хорошее было настроение.
У Феклы в избе горел небольшой огонек. Занавески на окнах спущены, а на окно, выходящее на дорогу, навешана шаль.
«Что– то делают», -подумал Елизар и тихонечко перелез через прясло – решил подглядеть на всякий случай. Перелез, сделал два шага и остановился: вспомнил про знаменитых любавинских волкодавов. Он не знал, взял себе Кондрат одного кобеля, когда делился с отцом, или нет. Если взял, тогда не стоило подходить к окну: кобели у Любавиных такие, что впустить он тебя впустит, гад, а когда выходить начнешь, тут он кидается. Послушал-послушал Елизар – вроде тихо. Значит, не взял себе Кондрат собаку. Осторожненько подошел к окну, заглянул под занавеску и видит: Фекла стоит в кухне, оперлась могучей грудью на ухват. На ее и без того красном лице играет красный свет пламени из печки. На полу, на лавке, на столе – всюду крынки, миски, туески.
«Что за хреновина?», – удивился Елизар.
За столом сидят Кондрат и Емельян Спиридоныч. Кондрат сидит ближе к окну, загородил своей широкой спинищей все, что есть на столе. Но, судя по всему, а главное – по выражению лица Емельяна Спиридоныча, пьют. Пьют и о чем-то беседуют. Фекла прислушивается к ним, время от времени улыбается.
Елизар долго смотрел на эту немую странную картину, но так ничего и не понял.
«Не то масло топят, не то сало», – решил он. Ему показалось уютно в избе, тепло, чистенько. А главное – на столе прозрачная, как ручеек, водочка. Булькает она, милая, из горлышка – буль-буль-буль… От одного вида под сердцем теплеет. Сидят за столом два умных мужика, с которыми можно про жизнь поговорить, пожаловаться можно, можно нахмурить лоб и сказать, между прочим:
«Я еще про это не слыхал. Узнаю».
Или:
«Вчерась указание прислали…».
И два умных мужика будут слушать. А это ведь не просто – когда тебя слушают.
Елизар так размечтался, что забыл даже, зачем пришел сюда, а когда вспомнил, то обрадовался. И пошел от окна. И тут ему на спину прыгнул кто-то живой и тяжелый… Елизар заорал раньше, чем сообразил, что это собака.
– Мельян! Кондрат!… – дурным голосом закричал он, закрывая от собаки лицо.
Кобель норовил вцепиться в горло. Елизар пинал его ногами и орал:
– Мельян! Кондрат!
Из избы выбежали, оттащили пса. Емельян Спиридоныч держал его, а Кондрат взял Елизара за грудки. Негромко, нисколько не угрожая, спросил:
– Ты что тут, сука, подсматриваешь?
– Кондрат, я это! – взмолился Елизар. – Елизар. Не подсматривал я… С важными вестями к вам… хотел в окно постучать, а он налетел, гад полосатый. Пусти ты меня!
Кондрат отпустил Елизара.
– С какими вестями? – спросил встревоженный Емельян.
– С такими… Наплодили зверей каких-то. Еще немного – и я бы его стукнул здесь, – Елизару было совестно за свой заполошный крик.
– Я б тебя тогда самого на цепь посадил заместо кобеля, – сказал Кондрат. – И лаять заставил.
– Посадишь… Бабку мою Василису посади, она еще резвая. Герой мне, понимаешь…
– Посторонись, Кондрат, я на него Верного спущу, – серьезно сказал Емельян Спиридоныч.
– Э-э! – вскрикнул Елизар. – Пошли, в избе новость скажу.
– Здесь рассказывай.
– Здесь не буду. Нельзя.
– Подожди тут, – Емельян Спиридоныч повел собаку, а Кондрат один зашел в избу.
Когда в избу вошли Елизар с Емельяном Спиридонычем, крынок и туесков на лавках уже не было. Устье печи прикрыто заслонкой.
Фекла встретила незваного гостя настороженным, злым взглядом; удивительно быстро она сделалась Любавиной.
– Раздевайся, проходи, – как ни в чем не бывало пригласил Кондрат Елизара.
Елизар быстренько скинул полушубишко, потер ладони, крякнул.
– Ночи холодные стоят!
– Садись погрейся.
– О-о! Да у вас тут… так сказать…
– Сапоги-то вытри, – сказала Фекла.
Елизар обшмыгнул сапоги о мешковину и устремился к столу.
Емельян Спиридоныч налил ему:
– Держи.
– А себе-то чего же?
Емельян Спиридоныч мельком глянул на сына, налил себе и ему по половинке стакана.
Елизар повеселел, оглянулся на Феклу.
– А я думал, ты блины печешь. Чего, думаю, так поздно?
Фекла подарила его таким взглядом, что Елизар быстро отвернулся и больше не оглядывался.
Выпили.
– Ух-ха! – Елизар для приличия закрутил головой. – Не пошла, окаянная.
Фекла фыркнула в кути:
– У тебя не пойдет!
Кондрат и Емельян Спиридоныч выпили молчком.
Долго все трое хрустели огурцами, рвали зубами холодную розоватую ветчину, блаженно сопели.
– Какая новость? – не выдержал Емельян Спиридоныч.
Елизар смело потянулся к бутылке – хотел налить себе, но Кондрат отодвинул бутылку локтем и уставился на Елизара неподвижным, требовательным взглядом. Елизар сказал резковато:
– Фекла, выдь!
– Куда это? – Фекла строго посмотрела на Елизара, потом вопросительно – на мужа.
– Ну, выйди, – нехотя сказал Кондрат. – Нам поговорить надо.
Фекла послушно накинула шубейку, взяла ведра и вышла из избы.
– Какая новость?
– Новость-то… – Елизар не торопился. – Табачишко есть у кого-нибудь?
Емельян Спиридоныч налил ему полстакана водки, сунул в руку.
– Пей и рассказывай. Выкобенивается сидит тут…
Елизар выпил, громко крякнул, вытащил свой кисет и стал закуривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139