– Нет пока.
– У Авдотьи Холманской запоносила девчонка. Говорят, поветрие ходит. Если прохватит, поите черемуховым отваром. У Маньки-то нет, наверно, черемухи? Пусть придет, я дам.
– Кондрат бывает здесь?
– Редко. С Феклой анадысь зашли посидели… Не любит наш ее чегой-то. Зря, – баба хорошая, работящая.
– Он всех их не любит, – Егор бросил в шайку недокуренную папироску, поднялся. – Не придет скоро, однако. Он не загулял?
– Нет вроде. А там бес его знает.
На крыльце заскрипели знакомые шаги. Зашуршал по валенкам березовый веник.
– Вон он… идет.
Емельян Спиридоныч вошел раскрасневшийся с мороза. Долго раздевался, кряхтел.
– Моро-оз, язви тя в душу! До костей пробирает. Скотине давала?
– Давала, – откликнулась Михайловна.
– Сейчас поболе давать надо. Такой навалился, черт те что… Воробьи падают. Поправился? – обратился к сыну.
– Поправился.
– Заходил к тебе раза два… Думали уж, каюк пришел. А чего училка около тебя сидела?
Егор нахмурился, полез за кисетом.
– Пойдем в горницу, поговорить хочу.
Отец искоса, вопросительно глянул на сына, прошел в горницу.
– Вызывали сейчас в сельсовет, – сказал Егор, прикрывая за собой дверь.
– Зачем?
– Думают, я убил Яшку.
Емельян опять внимательно посмотрел на сына.
Егор присел на подоконник.
– Ну? – спросил отец.
– Допросили.
– А ты что?
– Что? Ничего.
– А почто сразу к тебе пришли?
– А я откуда знаю? Патроны какие-то нашли в полушубке, привязались. Я в тот день тоже на охоте был.
– А Яшку видал? На охоте-то?
– Стречались, – уклончиво ответил Егор, не выдержав отцовского откровенного взгляда.
– А больше ничего? Кромя патронов-то, ничего больше не нашли?
– Ничего не нашли.
– Посылай их подальше. Нет такого закона, чтобы зазря клепать на человека.
– Ты, когда был у меня, не слышал, я бредил?
– Нет вроде. Не помню. А что?
– Сидела там эта городская… Боюсь, не слыхала ли она чего.
– У Маньки-то не спрашивал?
– Нет, я только сейчас подумал про это.
– А чего она там сидела? – опять поинтересовался Емельян Спиридоныч.
– Черт ее душу знает! Я думаю, ее подослали.
Емельян Спиридоныч долго молчал, посасывая рыжую усину… Сплюнул, полез за кисетом.
– Жись, мать ее… – и вдруг пришла ему в голову такая мысль: – Вот чего: прикинься опять хворым, она, эта училка, снова придет, а ты турусь чего попало. Про хлеб скажи… Поговаривают, ишо будут нас облагать, сверху налогу. А я налог не отвез. Придут скоро. Налог, конечно, придется отвезти, а этот я зарыл. Под баней. Чижало догадаться, но все же… опасно. А ты, когда туруситъ-то будешь, дык вроде под пол мне советываешь. А я вроде не соглашаюсь – в завозню велю. Вроде ругаемся с тобой. Пусть тогда роются. Нету, – и все – съели.
– Не получится у меня, – с сомнением сказал Егор, удивляясь про себя отцовской хитрости.
– А тут же, – продолжал увлеченный Емельян Спиридоныч, – брякни насчет Яшки: мол, не убивал я его, чего зря привязались!… Нет. Вроде опять со мной говоришь: жалуйся мне, что на тебя такой поклеп возводют, – старик даже устал от таких вывертов, но был доволен.
– Не получится, – еще раз сказал Егор.
– Получится! Чего тут не суметь-то? Только не все подряд рассказывай, а вперемежку. А то догадаются.
Егор ушел от отца с нетерпеливым желанием немедленно увидеть учительницу.
Марья подрубала топором ледок на крыльце.
– Давеча чуть не брякнулась, – сказала она. – Наросло черт те сколько.
– Пойдем в избу, – буркнул Егор.
Марья положила топор, вошла в избу с недобрым предчувствием.
– Я хворый турусил или нет?
– Турусил чего-то…
– Ну и что?
– Чего ты?
– Что говорил-то? – почти крикнул Егор.
– Господи, чего ты орешь-то? Неразборчиво было… Да я и не слушала.
– А эта… твоя слушала? Учительша-то?
– А я откуда знаю! Она тут много раз одна оставалась. Может, слушала.
Егор с ненавистью глянул на жену.
– Не можешь, чтоб кого-нибудь не тащить в дом.
– Господи!… Да она ко всем ходит читать. А когда ты захворал, она сказала, что умеет выхаживать. Училась, говорит, этому делу. Спасибо надо…
– Вот что, – оборвал Егор. – Призови ее счас, а сама куда-нибудь выйди…
– Зачем это?
– Надо! Не разговаривай много!
Марья пошла к учительнице.
…Галина Петровна пришла сразу.
– Здравствуйте!
Егор молча кивнул.
– Как вы себя чувствуете?
– Где Манька-то? – спросил Егор, чувствуя, что скоро может сорваться; особенно злили большие, чистые глаза девушки. «Сука… Святая».
– Она сказала, что зайдет на минутку к соседям, – Галина Петровна присела на табуретку. – А почему вы ее так – Манька?
– Я слышал, что тебе надо уехать отсюда, – негромко заговорил Егор. – Пока живая. А то у нас тут… есть ухари – враз оторвут голову.
Большие глаза Галины Петровны сделались еще больше.
– Как это?… Вы что?
– Уезжать, говорю, надо, откуда приехала! Нечего наших баб от дела отваживать. В городе надо книжки читать. А здесь надо работать. А ишо ребята обижаются, что девки по вечерам с тобой сидят – им тоскливо одним, ребятам-то.
– Пусть тоже приходят…
– Я ей одно, она другое. Уезжать, говорю, надо!
– Но почему?
– Да потому, что ты, змея ползучая, суешь нос куда не надо, – оттого ли, что он ослаб здорово, или оттого, что давеча в сельсовете сильно перепугался, Егор уже не мог сдерживать себя. – Последний раз тебе говорю: не уедешь – пеняй на себя.
Галина Петровна словно онемела, только моргала голубыми глазами.
– Два дня тебе на сборы, дальше… смотри сама, – подытожил Егор. – Жалеючи говорю. Все. Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел.
– Вы в своем уме? Как вы смеете…
– Еще раз говорю: хлопнут – и концов не найдешь.
Галина Петровна поднялась с табуретки. И молча вышла из избы.
Через два дня она уехала. Вместе с Кузьмой, которого вызвали в район, и следователем. О причине отъезда сказала неопределенно:
– Нужно…
В Баклань больше не вернулась.
– 9 -
Из района Кузьма ехал с заданием: срочно, кто не отвез хлеб по продналогу, чтоб вывезли. И поговорить на сходке с крестьянами: может, кто сверх налога раскошелится. Хотя бы помаленьку. Богачей, если не дадут, обыскивать. Спрятанный хлеб считать достоянием государства. Задача нелегкая. Это не то, что собрать ворчливых мужиков на лесозаготовку на семь дней или на строительство школы на день. Это – хлеб. Хлеб есть, но… половина по ямам, половина – семенной, неприкосновенный. В районе строго-настрого предупредили: не махать наганом без дела, убеждать словами. Сознательность крестьян повысилась, этим надо пользоваться. Богачей, зажимающих хлеб, всенародно осуждать.
«Ты сперва найди его, а потом считай достоянием государства», – невесело думал Кузьма.
Первое, о чем позаботился Кузьма, – чтобы от каждого семейства на сходке присутствовали глава семьи и старшие сыновья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139