– Что делают! Злость-то какая несусветная!
– Они-то они, а как счас докажешь? – рассудил Пронька. – Не прихватили же…
– Вот как, – Кузьма остановился. – Сейчас зайдем к старику, так?… Пока я буду с ним говорить, вы кто-нибудь незаметно возьмете его шапку. Потом пойдем к Кондрату. Скажем: «Узнаешь, чья шапка? У школы нашли». А?
– Попытаем. Не верится что-то.
…Ворота у Любавиных закрыты. Постучали.
Никто не вышел, не откликнулся, только глухо лаяли псы. Еще раз постучали – бухают псы.
– Давай ломать, – приказал Кузьма.
Втроем навалились на крепкие ворота. Толкнули раз, другой – ворота нисколько не подались.
– Погоди, я перескочу, – предложил Пронька.
– Собаки ж разорвут.
– А-а…
Еще постучали, – все трое барабанили.
– Стой, братцы… я сейчас, – Кузьма вынул наган, подпрыгнул, ухватился за верх заплота. – Пронька, подсади меня!
– Собаки-то!…
– Я их постреляю сейчас.
Пронька подставил Кузьме спину, Кузьма стал на нее, навалился на заплот.
– Кузьма! – позвал Федя.
– Что?
– Собак-то… это… не надо.
– Собак пожалел! – воскликнул Сергей Федорыч. – Они людей не жалеют…
– Не надо, Кузьма, – повторил Федя, – они невиновные.
– Хозяин! – крикнул Кузьма.
На крыльцо вышел Емельян Спиридоныч.
– Чего? Кто там?
– Привяжи собак.
– А тебе чего тут надо?
– Привяжи собак, а то я застрелю их.
Емельян Спиридоныч некоторое время поколебался, спустился с крыльца, отвел собак в угол двора.
Кузьма спрыгнул по ту сторону заплота, выдернул из пробоя ворот зуб от бороны.
– Пошли в дом, гражданин Любавин!
Емельян Спиридоныч вгляделся в остальных троих, молчком пошел впереди.
В темных сенях Кузьму догнал Сергей Федорыч, остановил и торопливо зашептал в ухо:
– Ведерко… Счас запнулся об его, взял, а там керосин был. У крыльца валялось. На. Припрем…
Федя и Пронька были уже в доме. Ждали, когда Емельян Спиридоныч засветит лампу.
Вошли Кузьма с Сергеем Федорычем.
Лампа осветила прихожую избу.
Кузьма вышел вперед:
– Ведро-то забыли…
– Како ведро?
– А вот – с керосином было… Вы его второпях у школы оставили.
Емельян Спиридоныч посмотрел на ведро.
– Ну что, отпираться будешь? – вышагнул вперед Сергей Федорыч. – Скажешь, не ваше? А помнишь, я у вас керосин занимал – вот в этом самом ведре нес. Память отшибло, боров?
– Собирайся, – приказал Кузьма.
Михайловна заплакала на печке:
– Господи, господи, отец небесный…
– Цыть! – строго сказал Емельян Спиридоныч. Ему хотелось хоть сколько-нибудь выкроить время, хоть самую малость, чтоб вспомнить: нес Кондрат ведро домой или нет? И никак не мог вспомнить. А эти торопили:
– Поживей!
– Ты не разоряйся шибко-то…
– Давай, давай, а то там сыну одному скучно. Он уже все рассказал нам.
Емельян Спиридоныч долго смотрел на Кузьму. И сказал вроде бы даже с сожалением:
– Но ты, парень, тоже недолго походишь по земле. Узнает Егорка, про все узнает… Не жилец ты. И ты, гнида, не радуйся, – это к Сергею Федорычу, – и тебя не забудем…
– Тебе сказали – собираться? – оборвал Сергей Федорыч. – Собирайся, не рассусоливай.
– Построили школу?… Это вам за хлебушек. Дорого он вам станет… – Емельян Спиридоныч сел на припечье, начал обуваться. – Не раз спомните. Во сне приснится…
Пронька остался в сельсовете, караулить у кладовой Емельяна Спиридоныча и Кондрата.
Сергей Федорыч, Кузьма и Федя медленно шли по улице. Думы у всех троих были невеселые.
Светало. В воздухе крепко пахло свежей еще, неостывшей гарью. Кое-где уже закучерявился из труб синий дымок. День обещал быть ясным, теплым.
У ворот своей избы Сергей Федорыч приостановился, подал руку Кузьме, Феде:
– Пока.
Федя молча пожал руку старика, Кузьма сказал:
– До свидания. Отдыхай, Сергей Федорыч.
Сергей Федорыч посмотрел на него… Взгляд был короткий, но горестный и угасший какой-то. Не осуждал этот взгляд, не кричал, а как будто из последних сил, тихо выговаривал: «Больно…».
Кузьму как в грудь толкнули.
– Сергей Федорыч, я…
Сергей Федорыч повернулся и пошел в избу.
Кузьма быстрым шагом двинулся дальше.
– Пошли. Видел, как он посмотрел на меня?… Аж сердце чуть не остановилось. Сил нет, поверишь? На людей – еще туда-сюда, а на него совсем не могу глаз поднять. И зачем я зашел к ней?…
Федя помолчал. Потом тихо произнес:
– Да-а, – и вздохнул. – Это ты… вобчем… это… Не надо было.
– Разве думал, что так получится!…
– Знамо дело. Да уж так оно, видно… А вот хуже, что Егорка ушел. Ему, гаду, башку надо бы отвернуть. Теперь не найдешь…
– 22 -
Егор проспал на вышке до обеда. Выспался. Слез, посмотрел коня и стал собираться в дорогу.
Гринька сидел на завалинке, грелся на солнышке.
– Как теперь в деревне-то? – спросил он.
– Ничего, – откликнулся Егор, зашивая несмоленой дратвой лопнувшую подпругу.
– Отпахались?
– Давно уж.
Гринька задумался. Долго молчал.
– А ты чего дернул оттуда?
– Надо.
– Какой скрытный! – Гринька засмеялся хрипло.
Егор поднял голову от подпруги, посмотрел на него.
– Выкладывай, – сказал тот, – легче станет, по себе знаю. Убил кого-нибудь?
– Жену, – не сразу ответил Егор. Он подумал: может, правда, легче будет?
– Жену – это плохо, – Гринька сразу посерьезнел. – Баб не за что убивать.
– Значит, было за что.
– Сударчика завела, что ли?
– Завела, – Егор жалел, что начал этот разговор.
– Паскудник ты, – спокойно сказал Гринька. – Падали кусок. Самого бы тебя стукнуть за такое дело.
Егор, не поднимая головы и не прекращая работы, прикинул: если Гринька будет и дальше так же вякать, можно – как будто по делу – сходить в избушку, взять обрез и заткнуть ему хайло.
– А сударчик-то ее что же, испугался?
У Егора запрыгало в руках шило, он сдерживался из последних сил.
– Чья у тебя жена была?
– Ты что это, допрос, что ли, учинил? – Егор поднял глаза на Гриньку, через силу улыбнулся.
– Поганая у тебя душа, парень. Не любит таких тайга. Я бы тебя первый осудил. Хворый вот только… Эх, падаль!
Егор для отвода глаз осмотрел внимательно седло и направился в избушку.
Малышев был у своих пчел.
Егор вынул из мешка обрез, зарядил его и вышел к Гриньке. Подошел к нему, пнул больно в грудь.
– Говори теперь.
Гринька никак не ожидал этого. Он даже не поднялся, сидел и смотрел снизу на Егора удивленными глазами.
– Неужели я сгину от такой подлой руки? – спросил он серьезно. – Даже не верится. Ты что, сдурел?
Егор проверил взведенный курок, – отступать некуда, надо стрелять. А убивать Гриньку расхотелось – слишком уж спокойно, бесстрашно смотрит он. Самому Егору не верилось, что вытянется сейчас Гринька на завалинке и уснет вечным сном. Но и оставлять его живым опасно. Кто знает, сколько придется пробыть в тайге, – и все время будет за спиной Гринька или его товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
– Они-то они, а как счас докажешь? – рассудил Пронька. – Не прихватили же…
– Вот как, – Кузьма остановился. – Сейчас зайдем к старику, так?… Пока я буду с ним говорить, вы кто-нибудь незаметно возьмете его шапку. Потом пойдем к Кондрату. Скажем: «Узнаешь, чья шапка? У школы нашли». А?
– Попытаем. Не верится что-то.
…Ворота у Любавиных закрыты. Постучали.
Никто не вышел, не откликнулся, только глухо лаяли псы. Еще раз постучали – бухают псы.
– Давай ломать, – приказал Кузьма.
Втроем навалились на крепкие ворота. Толкнули раз, другой – ворота нисколько не подались.
– Погоди, я перескочу, – предложил Пронька.
– Собаки ж разорвут.
– А-а…
Еще постучали, – все трое барабанили.
– Стой, братцы… я сейчас, – Кузьма вынул наган, подпрыгнул, ухватился за верх заплота. – Пронька, подсади меня!
– Собаки-то!…
– Я их постреляю сейчас.
Пронька подставил Кузьме спину, Кузьма стал на нее, навалился на заплот.
– Кузьма! – позвал Федя.
– Что?
– Собак-то… это… не надо.
– Собак пожалел! – воскликнул Сергей Федорыч. – Они людей не жалеют…
– Не надо, Кузьма, – повторил Федя, – они невиновные.
– Хозяин! – крикнул Кузьма.
На крыльцо вышел Емельян Спиридоныч.
– Чего? Кто там?
– Привяжи собак.
– А тебе чего тут надо?
– Привяжи собак, а то я застрелю их.
Емельян Спиридоныч некоторое время поколебался, спустился с крыльца, отвел собак в угол двора.
Кузьма спрыгнул по ту сторону заплота, выдернул из пробоя ворот зуб от бороны.
– Пошли в дом, гражданин Любавин!
Емельян Спиридоныч вгляделся в остальных троих, молчком пошел впереди.
В темных сенях Кузьму догнал Сергей Федорыч, остановил и торопливо зашептал в ухо:
– Ведерко… Счас запнулся об его, взял, а там керосин был. У крыльца валялось. На. Припрем…
Федя и Пронька были уже в доме. Ждали, когда Емельян Спиридоныч засветит лампу.
Вошли Кузьма с Сергеем Федорычем.
Лампа осветила прихожую избу.
Кузьма вышел вперед:
– Ведро-то забыли…
– Како ведро?
– А вот – с керосином было… Вы его второпях у школы оставили.
Емельян Спиридоныч посмотрел на ведро.
– Ну что, отпираться будешь? – вышагнул вперед Сергей Федорыч. – Скажешь, не ваше? А помнишь, я у вас керосин занимал – вот в этом самом ведре нес. Память отшибло, боров?
– Собирайся, – приказал Кузьма.
Михайловна заплакала на печке:
– Господи, господи, отец небесный…
– Цыть! – строго сказал Емельян Спиридоныч. Ему хотелось хоть сколько-нибудь выкроить время, хоть самую малость, чтоб вспомнить: нес Кондрат ведро домой или нет? И никак не мог вспомнить. А эти торопили:
– Поживей!
– Ты не разоряйся шибко-то…
– Давай, давай, а то там сыну одному скучно. Он уже все рассказал нам.
Емельян Спиридоныч долго смотрел на Кузьму. И сказал вроде бы даже с сожалением:
– Но ты, парень, тоже недолго походишь по земле. Узнает Егорка, про все узнает… Не жилец ты. И ты, гнида, не радуйся, – это к Сергею Федорычу, – и тебя не забудем…
– Тебе сказали – собираться? – оборвал Сергей Федорыч. – Собирайся, не рассусоливай.
– Построили школу?… Это вам за хлебушек. Дорого он вам станет… – Емельян Спиридоныч сел на припечье, начал обуваться. – Не раз спомните. Во сне приснится…
Пронька остался в сельсовете, караулить у кладовой Емельяна Спиридоныча и Кондрата.
Сергей Федорыч, Кузьма и Федя медленно шли по улице. Думы у всех троих были невеселые.
Светало. В воздухе крепко пахло свежей еще, неостывшей гарью. Кое-где уже закучерявился из труб синий дымок. День обещал быть ясным, теплым.
У ворот своей избы Сергей Федорыч приостановился, подал руку Кузьме, Феде:
– Пока.
Федя молча пожал руку старика, Кузьма сказал:
– До свидания. Отдыхай, Сергей Федорыч.
Сергей Федорыч посмотрел на него… Взгляд был короткий, но горестный и угасший какой-то. Не осуждал этот взгляд, не кричал, а как будто из последних сил, тихо выговаривал: «Больно…».
Кузьму как в грудь толкнули.
– Сергей Федорыч, я…
Сергей Федорыч повернулся и пошел в избу.
Кузьма быстрым шагом двинулся дальше.
– Пошли. Видел, как он посмотрел на меня?… Аж сердце чуть не остановилось. Сил нет, поверишь? На людей – еще туда-сюда, а на него совсем не могу глаз поднять. И зачем я зашел к ней?…
Федя помолчал. Потом тихо произнес:
– Да-а, – и вздохнул. – Это ты… вобчем… это… Не надо было.
– Разве думал, что так получится!…
– Знамо дело. Да уж так оно, видно… А вот хуже, что Егорка ушел. Ему, гаду, башку надо бы отвернуть. Теперь не найдешь…
– 22 -
Егор проспал на вышке до обеда. Выспался. Слез, посмотрел коня и стал собираться в дорогу.
Гринька сидел на завалинке, грелся на солнышке.
– Как теперь в деревне-то? – спросил он.
– Ничего, – откликнулся Егор, зашивая несмоленой дратвой лопнувшую подпругу.
– Отпахались?
– Давно уж.
Гринька задумался. Долго молчал.
– А ты чего дернул оттуда?
– Надо.
– Какой скрытный! – Гринька засмеялся хрипло.
Егор поднял голову от подпруги, посмотрел на него.
– Выкладывай, – сказал тот, – легче станет, по себе знаю. Убил кого-нибудь?
– Жену, – не сразу ответил Егор. Он подумал: может, правда, легче будет?
– Жену – это плохо, – Гринька сразу посерьезнел. – Баб не за что убивать.
– Значит, было за что.
– Сударчика завела, что ли?
– Завела, – Егор жалел, что начал этот разговор.
– Паскудник ты, – спокойно сказал Гринька. – Падали кусок. Самого бы тебя стукнуть за такое дело.
Егор, не поднимая головы и не прекращая работы, прикинул: если Гринька будет и дальше так же вякать, можно – как будто по делу – сходить в избушку, взять обрез и заткнуть ему хайло.
– А сударчик-то ее что же, испугался?
У Егора запрыгало в руках шило, он сдерживался из последних сил.
– Чья у тебя жена была?
– Ты что это, допрос, что ли, учинил? – Егор поднял глаза на Гриньку, через силу улыбнулся.
– Поганая у тебя душа, парень. Не любит таких тайга. Я бы тебя первый осудил. Хворый вот только… Эх, падаль!
Егор для отвода глаз осмотрел внимательно седло и направился в избушку.
Малышев был у своих пчел.
Егор вынул из мешка обрез, зарядил его и вышел к Гриньке. Подошел к нему, пнул больно в грудь.
– Говори теперь.
Гринька никак не ожидал этого. Он даже не поднялся, сидел и смотрел снизу на Егора удивленными глазами.
– Неужели я сгину от такой подлой руки? – спросил он серьезно. – Даже не верится. Ты что, сдурел?
Егор проверил взведенный курок, – отступать некуда, надо стрелять. А убивать Гриньку расхотелось – слишком уж спокойно, бесстрашно смотрит он. Самому Егору не верилось, что вытянется сейчас Гринька на завалинке и уснет вечным сном. Но и оставлять его живым опасно. Кто знает, сколько придется пробыть в тайге, – и все время будет за спиной Гринька или его товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139