змея. Она зашевелилась, гибко и медленно поднялась над краем зыбки. Как завороженные смотрели друг на друга человек и змея. Поразили Кузьму глаза ее – маленькие, острые, неподвижные, как две черные гадкие капельки.
То, что он сделал в следующее мгновение, было опасно не столько для него, сколько для ребенка: можно было не успеть подскочить.
Об этом Кузьма не подумал. Подскочил к зыбке, схватил змею, кажется, прямо за голову кинул на землю.
В этот момент из-за балагана вышел Никон.
– Змея! – крикнул Кузьма.
– Где?
– Вон!… Вон она!
Змея стремительно уползала по выкошенной плешине к высокой траве.
– А-а… Это – сичас… Черня! Черня! – позвал Никон.
Откуда– то вылетел большой красивый пес, вопросительно уставился на хозяина.
– Вон, – показал Никон.
Пес в несколько прыжков настиг гадюку, схватил ее, трепанул и отпрыгнул, загородив ей путь к траве. Змея поднялась чуть не наполовину, разинула рот и грозно зашипела. Пес изготовился к прыжку. Мах!… – промазал, вернулся. На несколько секунд змея и пес непонятно скрутились. Черня раза три высоко подпрыгнул. Змея успела свернуться в кольцо и вдруг с молниеносной быстротой развернулась. Прозевай Черня долю секунды, ему пришлось бы плохо: она целила в голову. Гадюка мягко шлепнулась, тотчас опять вздыбилась и поползла к траве. Черня, не давая ей опомниться, прыгнул. Присев на задние лапы, быстро закрутился на месте, не позволяя ей дотянуться до своей головы. Бросил, отпрыгнул. Змея была уже сильно изранена и разъярена. Она кинулась сама. Тут-то и настиг ее Черня. Он обрушился на змею с такой силой, что сам не устоял, перевернулся, вскочил и принялся рвать ее и крутиться… Через минуту со змеей было покончено.
Кузьма и Никон наблюдали за этим сражением. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Только когда Черня подбежал к ним, Никон поласкал его за ухом и сказал:
– Умница.
Кузьма сел на землю. Колени противно тряслись от пережитого страха.
– Дед… ведь змея-то в зыбке была.
– Чего-о?!
– Так. Смотреть надо… Вам поручили, елки зеленые!
Никон тоже сел на землю.
– Ах ты, господи… грех-то какой! Только отлучился по нуждишке – и вот… Как же ты ее?
– Выбросил.
– Как выбросил?
– Сам не знаю. Рукой выбросил.
– Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил?
Кузьма внимательно осмотрел ладонь.
– Нет, ничего.
– Господи, грех какой мог быть! – опять заговорил Никон. – Ты уж не говори никому, а то мать-то с ума сойдет.
– Ладно. Только ты смотри все же!… – Кузьма поднялся. – Забыл, зачем пришел… А-а! Вилы. Вилы сломались.
Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке.
В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок-другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку – поесть костяники.
Ему нравилась эта ягода – кисленькая, холодная, с косточкой в середине.
Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор… Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили «ножки», беседовали.
– Давно хотел узнать у тебя… Это правда, что ли?
– Что?
– Что черти увозили.
Никон как-то странно хмыкнул.
– Так и знал, – сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. – Здоров!… А как было-то?
– Зачем тебе?
– Пошел ты к едрене-фене. Умирать скоро, а у его все секреты!
Никон сдвинул фуражку на затылок.
– Заблудился с пьяных глаз. Хотел в Куйрак, а попал… вон куды.
– Так. А зачем в Куйрак?
– Ну вот… расскажи ему все! Ты что – поп?
– Хэх, ты, бес! Да ведь ты к этой, наверно… черная бабенка там жила… Забыл теперь, как звать ее было, греховодницу. Цыганиста така… Ворожейка.
– Может, к ней, – согласился Никон.
Дед Махор некоторое время молчал, потом тронул темной, как высохшее дерево, рукой морщинистую шею, сказал негромко:
– Я тоже бывал там, язви ее.
– Ворожил?
– Ага.
Долго тихонько хохотали, не глядя друг на друга.
– Ну и ну!… Как на тот свет-то явимся?
Никон подумал и в тон приятелю сказал:
– Попросимся, может, пустят. А не пустят – здесь тоже неплохо.
Кузьма неслышно выбрался из березника и пошел к стану.
«Вот черти!… Надо же такое придумать! И ведь как складно врал вчера!»
Когда стали собираться на работу, Кузьма не выдержал, отвел Никона в сторону.
– Я давеча невзначай подслушал ваш разговор… Так вышло. Я не хотел. Скажи, пожалуйста: для чего ты вчера так здорово… выдумал? Я не осуждаю… просто хочется знать. А? Я никому не скажу.
Никон ничуть не смутился. Заулыбался.
– А для антиресу. Скажи людям, что заблудился пьяный, – скучно. Они это давно знают, что пьяный может заблудиться. А так… редко бывает… Теперь узнал?
После обеда, благословясь, заложили первый стог.
Кузьма с ребятишками подвозил копны.
Федя Байкалов стоял под стогом. Без рубахи, бугристый, с неимоверно широкой грудью. Бабам он не нравился такой:
– Прямо смотреть страшно… Господи! Куда уж так?
Стогоправом стоял дед Махор – дело это не тяжелое, но искусное. Надо суметь так вывершить стог, чтобы он не скособочился через недельку и не подставил запавшие бока проливным осенним дождям, – иначе пиши пропало сено. Сгниет.
Бабы накладывали на волокушу большущие копны (чтобы окаянный Федя надорвался, а то вздохнуть не дает – все ждет), перехватывали копну веревкой, и копновоз волок ее к стогу. Федя показывал, где остановиться. Развязывал веревку, придерживал копну вилами, лошадь выдергивала из-под нее волокушу… Плевал на руки, некоторое время примеривался, с какого боку лучше взять! Всаживал вилы, подгибался рывком и…
– Опп!
Огромная копна с непонятной легкостью вздымается высоко вверх. Федя некоторое время танцует с ней, выискивая устойчивое положение.
Весь напрягся…
– Держи! – толчок – копна на стогу.
Там ее долго растаскивает, раскладывает, утаптывает дед Махор. А Федя выбирает из волос насыпавшееся сено. Ждет следующую.
– Чего там? Заснули? – кричит бабам.
Кузьма захотел пить, но воды в ведре не оказалось.
– Съезди напейся и нам заодно привезешь, – попросила Клавдя.
Кузьма поехал к ручью.
Еще издалека узнал Марью. Сердце подпрыгнуло и словно провалилось куда-то…
Он остановил коня, хотел повернуть, но Марья уже увидела его. Быстро надернула юбку на голые колени – она стирала мужнину рубаху – распрямилась.
Кузьма подъехал к ручью.
– Здравствуй… те, – сказал он и улыбнулся.
– Здравствуешь, – Марья тоже улыбнулась.
Некоторое время молчали, глядя друг на друга.
– Как живешь? – спросил Кузьма, слезая с коня. Он сделал это как во сне – будто перелетел с горы на гору.
– Живем… Ты как?
– Да тоже.
Лошадь потянулась к воде, ссыпая глинистый край берега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
То, что он сделал в следующее мгновение, было опасно не столько для него, сколько для ребенка: можно было не успеть подскочить.
Об этом Кузьма не подумал. Подскочил к зыбке, схватил змею, кажется, прямо за голову кинул на землю.
В этот момент из-за балагана вышел Никон.
– Змея! – крикнул Кузьма.
– Где?
– Вон!… Вон она!
Змея стремительно уползала по выкошенной плешине к высокой траве.
– А-а… Это – сичас… Черня! Черня! – позвал Никон.
Откуда– то вылетел большой красивый пес, вопросительно уставился на хозяина.
– Вон, – показал Никон.
Пес в несколько прыжков настиг гадюку, схватил ее, трепанул и отпрыгнул, загородив ей путь к траве. Змея поднялась чуть не наполовину, разинула рот и грозно зашипела. Пес изготовился к прыжку. Мах!… – промазал, вернулся. На несколько секунд змея и пес непонятно скрутились. Черня раза три высоко подпрыгнул. Змея успела свернуться в кольцо и вдруг с молниеносной быстротой развернулась. Прозевай Черня долю секунды, ему пришлось бы плохо: она целила в голову. Гадюка мягко шлепнулась, тотчас опять вздыбилась и поползла к траве. Черня, не давая ей опомниться, прыгнул. Присев на задние лапы, быстро закрутился на месте, не позволяя ей дотянуться до своей головы. Бросил, отпрыгнул. Змея была уже сильно изранена и разъярена. Она кинулась сама. Тут-то и настиг ее Черня. Он обрушился на змею с такой силой, что сам не устоял, перевернулся, вскочил и принялся рвать ее и крутиться… Через минуту со змеей было покончено.
Кузьма и Никон наблюдали за этим сражением. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Только когда Черня подбежал к ним, Никон поласкал его за ухом и сказал:
– Умница.
Кузьма сел на землю. Колени противно тряслись от пережитого страха.
– Дед… ведь змея-то в зыбке была.
– Чего-о?!
– Так. Смотреть надо… Вам поручили, елки зеленые!
Никон тоже сел на землю.
– Ах ты, господи… грех-то какой! Только отлучился по нуждишке – и вот… Как же ты ее?
– Выбросил.
– Как выбросил?
– Сам не знаю. Рукой выбросил.
– Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил?
Кузьма внимательно осмотрел ладонь.
– Нет, ничего.
– Господи, грех какой мог быть! – опять заговорил Никон. – Ты уж не говори никому, а то мать-то с ума сойдет.
– Ладно. Только ты смотри все же!… – Кузьма поднялся. – Забыл, зачем пришел… А-а! Вилы. Вилы сломались.
Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке.
В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок-другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку – поесть костяники.
Ему нравилась эта ягода – кисленькая, холодная, с косточкой в середине.
Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор… Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили «ножки», беседовали.
– Давно хотел узнать у тебя… Это правда, что ли?
– Что?
– Что черти увозили.
Никон как-то странно хмыкнул.
– Так и знал, – сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. – Здоров!… А как было-то?
– Зачем тебе?
– Пошел ты к едрене-фене. Умирать скоро, а у его все секреты!
Никон сдвинул фуражку на затылок.
– Заблудился с пьяных глаз. Хотел в Куйрак, а попал… вон куды.
– Так. А зачем в Куйрак?
– Ну вот… расскажи ему все! Ты что – поп?
– Хэх, ты, бес! Да ведь ты к этой, наверно… черная бабенка там жила… Забыл теперь, как звать ее было, греховодницу. Цыганиста така… Ворожейка.
– Может, к ней, – согласился Никон.
Дед Махор некоторое время молчал, потом тронул темной, как высохшее дерево, рукой морщинистую шею, сказал негромко:
– Я тоже бывал там, язви ее.
– Ворожил?
– Ага.
Долго тихонько хохотали, не глядя друг на друга.
– Ну и ну!… Как на тот свет-то явимся?
Никон подумал и в тон приятелю сказал:
– Попросимся, может, пустят. А не пустят – здесь тоже неплохо.
Кузьма неслышно выбрался из березника и пошел к стану.
«Вот черти!… Надо же такое придумать! И ведь как складно врал вчера!»
Когда стали собираться на работу, Кузьма не выдержал, отвел Никона в сторону.
– Я давеча невзначай подслушал ваш разговор… Так вышло. Я не хотел. Скажи, пожалуйста: для чего ты вчера так здорово… выдумал? Я не осуждаю… просто хочется знать. А? Я никому не скажу.
Никон ничуть не смутился. Заулыбался.
– А для антиресу. Скажи людям, что заблудился пьяный, – скучно. Они это давно знают, что пьяный может заблудиться. А так… редко бывает… Теперь узнал?
После обеда, благословясь, заложили первый стог.
Кузьма с ребятишками подвозил копны.
Федя Байкалов стоял под стогом. Без рубахи, бугристый, с неимоверно широкой грудью. Бабам он не нравился такой:
– Прямо смотреть страшно… Господи! Куда уж так?
Стогоправом стоял дед Махор – дело это не тяжелое, но искусное. Надо суметь так вывершить стог, чтобы он не скособочился через недельку и не подставил запавшие бока проливным осенним дождям, – иначе пиши пропало сено. Сгниет.
Бабы накладывали на волокушу большущие копны (чтобы окаянный Федя надорвался, а то вздохнуть не дает – все ждет), перехватывали копну веревкой, и копновоз волок ее к стогу. Федя показывал, где остановиться. Развязывал веревку, придерживал копну вилами, лошадь выдергивала из-под нее волокушу… Плевал на руки, некоторое время примеривался, с какого боку лучше взять! Всаживал вилы, подгибался рывком и…
– Опп!
Огромная копна с непонятной легкостью вздымается высоко вверх. Федя некоторое время танцует с ней, выискивая устойчивое положение.
Весь напрягся…
– Держи! – толчок – копна на стогу.
Там ее долго растаскивает, раскладывает, утаптывает дед Махор. А Федя выбирает из волос насыпавшееся сено. Ждет следующую.
– Чего там? Заснули? – кричит бабам.
Кузьма захотел пить, но воды в ведре не оказалось.
– Съезди напейся и нам заодно привезешь, – попросила Клавдя.
Кузьма поехал к ручью.
Еще издалека узнал Марью. Сердце подпрыгнуло и словно провалилось куда-то…
Он остановил коня, хотел повернуть, но Марья уже увидела его. Быстро надернула юбку на голые колени – она стирала мужнину рубаху – распрямилась.
Кузьма подъехал к ручью.
– Здравствуй… те, – сказал он и улыбнулся.
– Здравствуешь, – Марья тоже улыбнулась.
Некоторое время молчали, глядя друг на друга.
– Как живешь? – спросил Кузьма, слезая с коня. Он сделал это как во сне – будто перелетел с горы на гору.
– Живем… Ты как?
– Да тоже.
Лошадь потянулась к воде, ссыпая глинистый край берега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139