– Вот он, родимый. Боксер.
– Заткнись, Юра, – рявкнул Буров.
Шурик быстро отметил про себя, что капитан, оказывается, довольно близко знаком с санитарами – интонация, с которой следователь обратился к «монаху», была допустима только между людьми, давно друг друга знающими.
– Ну? Что скажете? – снова спросил Буров у Шурика.
– А черт его знает… Это точно он?
Александр Михайлович разглядывал то, что лежало в раскрытом теперь блестящем пластиковом мешке.
Очевидно было, что эта черная масса, в которой отчетливо угадывались очертания человеческой фигуры, и была некогда человеком, только вот определить, мужчина это или женщина, молодой парень или взрослый мужчина, с первого взгляда представлялось совершенно невозможным.
Неровный, словно неряшливо вылепленный детской рукой из смеси черного и коричневого пластилина, мятый шар вместо головы, переплетения немыслимо изогнутых толстых змей вместо рук и ног, спутавшихся липким клубком на месте груди, короткий, неправильной формы прямоугольный обрубок вместо тела…
Мертвец лежал в так называемой «позе боксера» – остатки рук прижаты к груди, ноги, согнутые в коленях, подтянуты к животу…
– Да-а, – зажав нос, наконец-то выдавил из себя Шурик. – Так, на взгляд, и не скажешь – он, не он…
– Я боюсь, что и не только на взгляд, – покачал головой Буров. – Можно основываться на показаниях свидетелей.
– А что они там показывают? – спросил Шурик, продолжая разглядывать обгоревший труп.
– Свидетели, Александр Михайлович, говорят, что точно уверены – Леков был один в доме. Вот… – Буров достал из папки лист бумаги. – Львова Екатерина Семеновна… Она, по ее словам, день и ночь наблюдала за домом Кудрявцева. Пенсионерка, делать нечего. Кудрявцев уехал ночью, на своей машине, с девчонками. Леков утром вышел, посидел на лавочке, покурил, она еще ругалась, кричала на него, что окурки бросает вокруг, запалить может. Вот, как она говорит, и запалил, наверное. Только изнутри.
– Пьяный был?
– Пьяный, пьяный, – поглядывая на блестящее черное месиво, утвердительно кивнул Буров. – Не просыхал несколько дней. Запойный он, что ли, у вас был?
– Не то слово, – ответил Шурик. – Такой кадр поискать еще надо.
– А чего искать? – растягивая слова, спросил подошедший на разговор молоденький санитар. – Нашли уже. Вот он, родная душа. Лежит сми-ирно. Больше выпивать не будет. Спокойный стал…
Следователь внимательно посмотрел в лицо санитара, потом повернулся к его коллеге.
– Юра! Сделай так, чтобы я этого торчка больше здесь не видел.
– Пойдем, Сулим, в машине посидим. – Старший санитар обнял младшего за плечи, увлек в глубь «скорой», усадил там на лавку и, снова вынырнув на свет божий, встал рядом с носилками.
– Ты, Юрик, не охуевай так-то уж… – Буров взглянул на санитара – словно ледяной водой из ведра окатил. Однако санитар Юрик, видимо, был закаленным человеком. Тяжелый арктический взгляд следователя его не смутил. Юрик улыбнулся и вставил в рот новую папиросу.
– Слушай, ну чего ты, Петрович? – ответил он следователю. – Ну чего ты?
– Не въезжаешь? Борзеете впрямую!
– Петрович, у нас работа адовая!
– Чего?
– Работа адовая! Маяковский прямо про нас написал. Помните, Андрей Петрович, поэму великого советского поэта?
– Помню, помню. Я все помню, ты не волнуйся… А у меня, ты, значит, считаешь, райская жизнь?
– Не-е. Какое там! У тебя, Петрович, тоже не фунт изюму. Город-сад строишь, тут не на одно поколение…
Шурик, потоптавшись на месте, кашлянул и посмотрел на санитара.
– Слушай, мастер, может, закроешь его уже?
– Жмура-то? Закроем, конечно. Что, запах достал?
– Есть немного.
Александр Михайлович совершенно спокойно переносил вид крови и не смущался видом мертвецов, которых за свою насыщенную самыми невероятными событиями жизнь видел во множестве и самых разных. От утопленников и повешенных до сбитых машинами, выпавших из окна высотного дома и вот таких, обгоревших до неузнаваемости. Был даже один случай, когда Александру Михайловичу пришлось лицезреть поле, на котором были разбросаны останки некоего администратора, зашедшего за ограждение и попавшего под невидимые в своем бешеном вращении лопасти ветродуя на киносъемке.
Снимали клип мурманской группы «Молоток». Группа Шурику не нравилась, она вообще никому не нравилась – парни в черной коже извлекали из своих гитар старомодный скрежет, грохотали барабаны, длинноволосый солист на ломаном английском выкрикивал строчки своих незамысловатых сочинений, в переводе на родной язык звучащих примерно как «Ты меня не любишь, а я тебя люблю, хорошая девочка Маша…»
Деньги у ребят были, и были в достаточном количестве для того, чтобы настоять на собственном сценарии клипа. Им нужен был ветер, раздувавший их гривы (то, что представляли собой волосы музыкантов, сложно было назвать прическами), и местный, мурманский администратор раздобыл для натурных съемок древний ветродуй, переделанный из старенького авиационного мотора, который был укреплен в кузове побитого временем, русскими дорогами и шалопаями-водителями грузовичка-"зилка".
Процесс съемок шел уныло и нервно, музыканты «Молотка» принялись командовать, выдвигая такие идеи, от невыразимой пошлости которых даже у Шурика, привыкшего ко всему и поставившего себе за правило вообще не обращать внимания на то, что касалось творческой стороны работы, даже у него, испытывавшего полное равнодушие к художественной части, ползли по телу мурашки.
Кроме того, группа исповедовала настоящий культ алкоголя и отказывалась делать что-либо, предварительно не выпив. Шурик не привык так работать, но, поглядев на мурманских музыкантов и посчитав деньги, плюнул на собственные принципы. Кто платит, в конце концов, тот и заказывает. Музыку, не музыку – в общем, то, что ему в данный момент больше по душе. А душе «Молотка» больше всего требовалась, как убедился Шурик, выпивка.
В процессе съемок, которые все затягивались и затягивались – главные действующие лица постоянно поправляли здоровье, – съемочная группа, включая и Александра Михайловича, махнула рукой на творческий процесс и разделила способ времяпрепровождения артистов. Кончилось это тем, что бедолага администратор, совсем еще молодой и слабый на алкоголь, дождавшись того момента, когда артисты начали действовать по сценарию и камера наконец включилась, решил посмотреть на игру своих земляков поближе и шагнул за ограждение.
Лопастями ветродуя его буквально разнесло на куски и разметало по всей съемочной площадке. Отдельные части администратора попали и в артистов, и в представителей технического персонала, забрызгали кровью камеру, испачкали декорации.
Александр Михайлович тогда пережил один из сильнейших в своей жизни стрессов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111