Пуля пробила лобную кость над правой бровью, и в этот миг он увидел и себя, узнал о своем истинном предназначении в пьесе, поставленной теперь уже известными ему режиссерами, и поразился ничтожности собственной роли.
«И это все? Только ради этого я… Нет, все не так! Не так! Я другой… Переиграем… Это даже не „Кушать подано“… Даже не статист… Это же что-то вроде шагов за сценой… Я же могу, я умею, я знаю, как надо… Это не моя роль!… Это ошибка!»
Пуля вошла в мозг, она двигалась, почти не замедлив скорости, крушила серое вещество, превращая его в отвратительную грязную кашу, рвала сосуды и нервные узлы.
«Нет! – кричал он. – Остановите! Назад! Так нельзя! Я не хочу! Верните мне…»
Свет меркнул, и вместе с этим наваливалась невероятная, тупая, с тошнотой и смертельным жаром боль, боль, которую невозможно представить себе живому человеку, каким бы воображением он ни обладал.
«Ад, – подумал он, и это была последняя мысль, которую выдал уже необратимо разрушенный мозг. – Вот он, ад… А я-то думал…»
Убийца посмотрел на дернувшееся, а потом замершее в кресле тело, подошел к окну и стволом пистолета слегка отодвинул в сторону грязную занавеску.
Впервые за последний месяц в небе не было ни облачка. Окна квартиры выходили на запад, и убийца видел, как сверкают на крышах соседних домов яркие полосы солнечного света.
В одном из желтых квадратов, помахивая толстым пушистым хвостом, расположился жирный серый кот. Заметив в окне человека, он несколько раз лениво ударил хвостом по крыше, медленно повернул тяжелую голову и, щурясь от удовольствия, посмотрел на убийцу. Потом кот широко зевнул и отвернулся, потеряв к непрошенному наблюдателю всякий интерес.
БЕЗ ДОГОВОРА НЕТ РАЗГОВОРА
(АВАНС. ПЕРВАЯ ВЫПЛАТА)

1
– Как это – ничего не сделано?
Борис Дмитриевич Гольцман поднял глаза от разложенных на столе бумаг.
– Что значит – ничего не сделано? А когда будет сделано?
– Он сказал, Борис Дмитриевич, что не будет этим заниматься.
– То есть?
– Сказал, что сделает другой альбом. Что эта тема ему уже неинтересна, у него есть новые идеи и то, что он выдаст, будет круче…
– Мне не надо круче, – медленно выдавил Гольцман. – Не надо круче. Надо то, что он обещал. То, что его просили сделать. Вот это и надо. А круче – пускай он для себя делает. И сам продает. Какой аванс ему заплатили?
– Пять тысяч.
– Ничего себе… По нынешним временам… И он, значит, ничего не сделал?
– Ничего.
– Точно?
– Абсолютно.
Гольцман встал и, выйдя из-за стола, прошелся по небольшому кабинету.
Он мог позволить себе гораздо более просторное и удобное помещение, но считал, что выпячивать собственное благосостояние в данный период жизни совершенно ни к чему.
Директор продюсерской фирмы «Норд» Борис Дмитриевич Гольцман давно прошел этап дорогих иномарок и роскошных офисов. Он внутренне сам усмехался над тем, как ухмылялись, не скрывая своего настроения, приезжающие к нему москвичи – коллеги по бизнесу. Правда, далеко не все позволяли себе ухмылки по поводу его, Гольцмана, «шестерки» и небольшого офиса на пятом этаже обычного питерского старого дома. Те, кто знал масштабы работы Бориса Дмитриевича, обходились без ухмылок и подшучиваний. Посмеивались молодые – «молодые да ранние» – те, что не хлебнули еще всех прелестей, которые вываливает на головы новичков отечественная шоу-индустрия, те, для кого средний «Мерседес» был знаком отличия, символом причастности к настоящему, высокому обществу.
Не смеялись над Гольцманом и знакомые бандиты, среди которых было много «настоящих», авторитетных законников. Не смеялись, а, напротив, одобрительно покачивали головами и похлопывали Бориса Дмитриевича по плечу. Мол, сечет поляну Гольцман, не разменивается на мишуру и пыль в глаза не пускает. А значит, с ним по-прежнему можно и нужно иметь дело.
Кабинет директора фирмы выглядел более чем скромно. Черный стол, черный, вечно запертый на ключ шкаф у стены, черный же диван и в углу – высокий, выше человеческого роста, сейф.
На столе Гольцмана всегда лежали бумаги, причем, как правило, ненужные – старые газетные вырезки, макеты прошлогодних афиш, образцы билетов на давным-давно прошедшие концерты, листы бумаги с записями, сделанными впопыхах рукой Бориса Дмитриевича, таинственные стенограммы, которые и сам он в большинстве случаев уже через час после записи не мог расшифровать.
Даже оба телефона, стоявших на его столе, были какие-то невзрачные – «Панасоники» очень старой модели, давно вышедшие не то что из моды, но даже из употребления в кругах, где, как принято говорить, вращался Гольцман.
Компьютеры, факсы, принтеры, вся техника, без которой фирма не могла бы функционировать в современных условиях, особенно при том размахе, который она имела, – все это находилось в соседних помещениях, кабинет же директора дышал милой, теплой, почти советской бюрократической архаикой.
Сейчас кроме Гольцмана в кабинете находился Митя Матвеев – ведущий продюсер «Норда», принесший неприятное известие о подставе, которую устроил фирме Василек.
«Вот получит, сучара, – думал про Василька Митя, откровенно злорадствуя. – Распонтился, гнида! Воинствующая нищета… Рокер-шмокер… Художник… Сейчас Гольц его уделает… С говном смешает…»
– С говном смешаю, – остановившись напротив Мити, веско сказал Гольцман. – Художник, понтярщик…
Митя согласно кивнул.
– Набери-ка мне его номер, – сквозь зубы процедил Гольцман. – Сейчас я сам с ним поговорю.
– А его нет. – Митя развел руками.
– А где же он? – в тон ему спросил Гольцман.
– В Москву уехал. В каком-то клубе концерт ему заделали…
– Сволочь… Это его последний концерт будет.
– Еще в Минске… Через неделю. Палыч делает.
– Палыч? Я свяжусь с этим Палычем. Пусть только попробует. С говном…
Поймав Митин взгляд, Гольцман осекся.
– Афиши уже висят, Борис Дмитриевич, – сказал Митя. – Весь город заклеен.
– Ничего страшного. Мало ли что там висит… Повисит, повисит, и заклеят. Ничего страшного. У нас тоже много чего висит.
– Билеты продаются… На бабки люди влетят.
– Продаются, говоришь? А откуда ты знаешь?
– Палыч говорил. Вчера. Звонил из Минска.
Гольцман подошел к столу и пробежался толстыми пальцами по клавишам телефона.
– Але! Палыч? Привет, это я. Гольцман, да. Что? Сто лет буду жить? Чего, вспоминаешь? Ага, это хорошо. Слушай, разговор у меня к тебе есть. Там на нашего Василька билеты хорошо идут? Не очень? Слушай, давай сделаем так – ты концерт сними… Да сними, сними, не ссы. Все нормально будет. Сколько у тебя продано билетов? Сотня? Две? Ну, верни бабки. Еще не поздно, нормально. С афишами ты на сколько попадаешь? Палыч, разберемся, ничего, это же не деньги. А я тебе сделаю Василька с группой, скажем, месяца через полтора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111