На связи. Как только что-то будет происходить, звони мне на трубу. Будет, будет, не волнуйся. Не волнуешься? Ну, ты молодец у меня… Давай, работай. Это будет наша тема, ты понял? Никого на дух не подпускай. Все, жду информации.
Гольцман положил трубку.
– Что-то случилось?
Митя пристально смотрел Гольцману в лицо, пытаясь угадать, с кем из их общих знакомых случилось несчастье. Сам факт смерти был для него ясен из коротких фраз, которые Гольцман только что произнес, – про тело, про больницу, про автобус в Питер. Только – кто? И какие последствия это событие принесет? Чем обернется для работы «Норда»? За время своей деятельности на ниве шоу-бизнеса Митя уже привык к тому, что любые происшествия в городе, любые политические катаклизмы, пожары, землетрясения, свадьбы и разводы, рождения и смерти, войны и захваты самолетов – все это и еще многое другое может быть с легкостью использовано в работе. Так или иначе, но из всего этого можно извлечь прибыль.
«Бойцы невидимого фронта», – говорил Борис Дмитриевич, когда речь заходила о сотрудниках «Норда». Люди видят внешнюю сторону события, а какие оно вызывает последствия и кто умудряется на этом заработать – для них тайна за семью замками.
– Что случилось? – повторил вопрос Митя.
– Случилось, – с интонацией Штирлица ответил Гольцман. – Максим не знал, смеяться или плакать…
– Какой Максим?
– Не читал?… Не знаешь ты, Матвеев, современной классики. Это из книжки одной. Митьковской. Но не важно. Короче говоря, Василек наш концы отдал.
– Как это – концы отдал?
– Кеды выставил. Умер, одним словом.
– Умер?
– Слушай, Митя, кончай дурачком прикидываться. Умер. Он же не бог. Он человек. А человек, бывает, умирает.
– Да, случается… А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?
– Почему ты так подумал?
Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.
– Ну… – Митя пожал плечами. – Ну, не знаю… Время такое. Да и сам он был парень заводной. И здоровый… И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.
– Молодец!
– Кто?
– Ты. Не он же… Он уже теперь никто… Хотя, в общем… Время покажет.
– Что?
Лицо Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил. Губы Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.
– Какой ты тупой, Митя…
– Извините.
– Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть «Норд», занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.
– Что?!
Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.
– Что – «расскажи»?! Почему я? Что я знаю? Нет… Не-ет!
– Да! Ты сейчас, милый мой, поедешь. И не говори, что у тебя тачка сломана.
– Я и не говорю…
– Чудненько. Сгорел он по пьяни. Курил, наверное, в постели или что-нибудь вроде этого… Как это обычно бывает? Вполне традиционная алкогольная смерть.
– Или под кайфом, – высказал предположение Митя.
– Нет. Никаких «под кайфом». Пьяный был, ты понял?
– Понял.
– Так и скажешь. А она… Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая. Я ее давно знаю, у них уже несколько лет не все в порядке. Так что истерик не будет. И скажи… – мягко так, сам сообразишь как – скажи, что все расходы по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего делать не придется. Понял?
– Ага… Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич…
– Ну, наконец-то. Смышленый ты все-таки, Митя. Только прикидываешься дуриком. Ты понимаешь, Митенька, что для нас все это значит?
– Ну…
Матвеев смутно догадывался, куда клонит Гольцман, но не решался высказать свои предположения. Слишком уж цинично. Для него, продюсера. А для генерального – что позволено Юпитеру, не позволено быку…
– Вижу, что понимаешь. Главное, чтобы ты правильно это понимал. И языком не болтал.
– Борис Дмитриевич, я что, первый год замужем, что ли?
– Было б так, я бы с тобой это не обсуждал. Все, погнали. Время не ждет. Сейчас каждая секунда на счету.
Гольцман схватился за телефонную трубку и забарабанил по клавишам, набирая очередной номер, а Митя выскочил в коридор и, не обращая внимания на посетителей, как по команде привставших с длинного кожаного дивана и подавшихся к Матвееву в надежде выяснить, когда же Сам их примет, выбежал на лестницу.
2
Матвеев остановил машину возле дома Василька.
«Вот сволочь, – думал Митя, выходя из своего „Опеля“. – Нашел время. Взял аванс, понимаешь. Наверное, это его и подкосило. У него давно таких денег в руках не было… Пять штук. Не бог весть что, но для такой воинствующей нищеты, как Василек, это, конечно, сумма. Можно вусмерть упиться. Что он и сделал, сука. Как теперь Ольге все это сказать? Гольцману легко, он подобные вещи никогда на себя не вешает. Небось уже сидит, бабки подсчитывает, которые срубит на Васильке. Ну, собственно, если срубит, то и я без штанов не останусь. Так что пусть его, пусть считает».
Митя зашел в магазин, располагавшийся в первом этаже нужного ему дома. Купил литровую бутылку водки, шоколадок, подумал и взял еще пива, вспомнив, что Ольга всегда с несказанной теплотой относилась к этому фирменному напитку всех питерских музыкантов. Затем, стараясь не думать о предстоящем разговоре, вышел из магазина, нырнул в воняющий мочой и какой-то тухлятиной подъезд и быстро взбежал на пятый этаж.
Ольга открыла сразу, словно ждала Митю под дверью.
– Я уже все знаю, – сказала она, глядя Матвееву прямо в глаза. – Так что не напрягайся, Митенька. Проходи, садись на кухне. В комнате у меня не прибрано. Бардак, одним словом.
Матвеев осторожно, стараясь не зацепиться ногой за обрезки досок, которыми был уставлен коридор, за угол тумбочки, неловко установленной рядом с вешалкой, за велосипед, подвешенный к стене очень низко и, кажется, очень ненадежно, пробрался в конец коридора и умудрился достичь кухни без видимых физических повреждений. О моральных этого нельзя было сказать – в последнее время Митя стал не в меру брезглив, и один вид запущенных квартир или грязных подъездов вызывал у него кислую гримасу и даже порой тихую, сквозь зубы, ругань.
– Ты что, принес там, что ли, чего?
Ольга вошла вслед за Матвеевым и встала у окна, дымя сигаретой. Митя осмотрелся.
«В комнате у нее не прибрано, – подумал он. – „Не прибрано“! Это у нее называется – „не прибрано“. Конечно. Можно себе представить. Если здесь такое, то там, наверное, вообще полный мрак».
Пустые бутылки на полу – это еще полбеды. Это, можно сказать, даже нормально. Дом, в кухне которого нет пустых пивных бутылок, всегда казался Мите подозрительным, и хозяева его вызывали какое-то необъяснимое недоверие. Нет, бутылки – это пустяк. Даже если из-за них приходится поджимать ноги и сидеть скрючившись. Но все остальное…
Кухня когда-то была оклеена обоями – моющимися, прочными и вполне кондиционными, о чем свидетельствовала грязная чересполосица их обрывков и серой штукатурки, местами обвалившейся и обнажившей решетку дранки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Гольцман положил трубку.
– Что-то случилось?
Митя пристально смотрел Гольцману в лицо, пытаясь угадать, с кем из их общих знакомых случилось несчастье. Сам факт смерти был для него ясен из коротких фраз, которые Гольцман только что произнес, – про тело, про больницу, про автобус в Питер. Только – кто? И какие последствия это событие принесет? Чем обернется для работы «Норда»? За время своей деятельности на ниве шоу-бизнеса Митя уже привык к тому, что любые происшествия в городе, любые политические катаклизмы, пожары, землетрясения, свадьбы и разводы, рождения и смерти, войны и захваты самолетов – все это и еще многое другое может быть с легкостью использовано в работе. Так или иначе, но из всего этого можно извлечь прибыль.
«Бойцы невидимого фронта», – говорил Борис Дмитриевич, когда речь заходила о сотрудниках «Норда». Люди видят внешнюю сторону события, а какие оно вызывает последствия и кто умудряется на этом заработать – для них тайна за семью замками.
– Что случилось? – повторил вопрос Митя.
– Случилось, – с интонацией Штирлица ответил Гольцман. – Максим не знал, смеяться или плакать…
– Какой Максим?
– Не читал?… Не знаешь ты, Матвеев, современной классики. Это из книжки одной. Митьковской. Но не важно. Короче говоря, Василек наш концы отдал.
– Как это – концы отдал?
– Кеды выставил. Умер, одним словом.
– Умер?
– Слушай, Митя, кончай дурачком прикидываться. Умер. Он же не бог. Он человек. А человек, бывает, умирает.
– Да, случается… А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?
– Почему ты так подумал?
Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.
– Ну… – Митя пожал плечами. – Ну, не знаю… Время такое. Да и сам он был парень заводной. И здоровый… И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.
– Молодец!
– Кто?
– Ты. Не он же… Он уже теперь никто… Хотя, в общем… Время покажет.
– Что?
Лицо Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил. Губы Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.
– Какой ты тупой, Митя…
– Извините.
– Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть «Норд», занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.
– Что?!
Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.
– Что – «расскажи»?! Почему я? Что я знаю? Нет… Не-ет!
– Да! Ты сейчас, милый мой, поедешь. И не говори, что у тебя тачка сломана.
– Я и не говорю…
– Чудненько. Сгорел он по пьяни. Курил, наверное, в постели или что-нибудь вроде этого… Как это обычно бывает? Вполне традиционная алкогольная смерть.
– Или под кайфом, – высказал предположение Митя.
– Нет. Никаких «под кайфом». Пьяный был, ты понял?
– Понял.
– Так и скажешь. А она… Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая. Я ее давно знаю, у них уже несколько лет не все в порядке. Так что истерик не будет. И скажи… – мягко так, сам сообразишь как – скажи, что все расходы по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего делать не придется. Понял?
– Ага… Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич…
– Ну, наконец-то. Смышленый ты все-таки, Митя. Только прикидываешься дуриком. Ты понимаешь, Митенька, что для нас все это значит?
– Ну…
Матвеев смутно догадывался, куда клонит Гольцман, но не решался высказать свои предположения. Слишком уж цинично. Для него, продюсера. А для генерального – что позволено Юпитеру, не позволено быку…
– Вижу, что понимаешь. Главное, чтобы ты правильно это понимал. И языком не болтал.
– Борис Дмитриевич, я что, первый год замужем, что ли?
– Было б так, я бы с тобой это не обсуждал. Все, погнали. Время не ждет. Сейчас каждая секунда на счету.
Гольцман схватился за телефонную трубку и забарабанил по клавишам, набирая очередной номер, а Митя выскочил в коридор и, не обращая внимания на посетителей, как по команде привставших с длинного кожаного дивана и подавшихся к Матвееву в надежде выяснить, когда же Сам их примет, выбежал на лестницу.
2
Матвеев остановил машину возле дома Василька.
«Вот сволочь, – думал Митя, выходя из своего „Опеля“. – Нашел время. Взял аванс, понимаешь. Наверное, это его и подкосило. У него давно таких денег в руках не было… Пять штук. Не бог весть что, но для такой воинствующей нищеты, как Василек, это, конечно, сумма. Можно вусмерть упиться. Что он и сделал, сука. Как теперь Ольге все это сказать? Гольцману легко, он подобные вещи никогда на себя не вешает. Небось уже сидит, бабки подсчитывает, которые срубит на Васильке. Ну, собственно, если срубит, то и я без штанов не останусь. Так что пусть его, пусть считает».
Митя зашел в магазин, располагавшийся в первом этаже нужного ему дома. Купил литровую бутылку водки, шоколадок, подумал и взял еще пива, вспомнив, что Ольга всегда с несказанной теплотой относилась к этому фирменному напитку всех питерских музыкантов. Затем, стараясь не думать о предстоящем разговоре, вышел из магазина, нырнул в воняющий мочой и какой-то тухлятиной подъезд и быстро взбежал на пятый этаж.
Ольга открыла сразу, словно ждала Митю под дверью.
– Я уже все знаю, – сказала она, глядя Матвееву прямо в глаза. – Так что не напрягайся, Митенька. Проходи, садись на кухне. В комнате у меня не прибрано. Бардак, одним словом.
Матвеев осторожно, стараясь не зацепиться ногой за обрезки досок, которыми был уставлен коридор, за угол тумбочки, неловко установленной рядом с вешалкой, за велосипед, подвешенный к стене очень низко и, кажется, очень ненадежно, пробрался в конец коридора и умудрился достичь кухни без видимых физических повреждений. О моральных этого нельзя было сказать – в последнее время Митя стал не в меру брезглив, и один вид запущенных квартир или грязных подъездов вызывал у него кислую гримасу и даже порой тихую, сквозь зубы, ругань.
– Ты что, принес там, что ли, чего?
Ольга вошла вслед за Матвеевым и встала у окна, дымя сигаретой. Митя осмотрелся.
«В комнате у нее не прибрано, – подумал он. – „Не прибрано“! Это у нее называется – „не прибрано“. Конечно. Можно себе представить. Если здесь такое, то там, наверное, вообще полный мрак».
Пустые бутылки на полу – это еще полбеды. Это, можно сказать, даже нормально. Дом, в кухне которого нет пустых пивных бутылок, всегда казался Мите подозрительным, и хозяева его вызывали какое-то необъяснимое недоверие. Нет, бутылки – это пустяк. Даже если из-за них приходится поджимать ноги и сидеть скрючившись. Но все остальное…
Кухня когда-то была оклеена обоями – моющимися, прочными и вполне кондиционными, о чем свидетельствовала грязная чересполосица их обрывков и серой штукатурки, местами обвалившейся и обнажившей решетку дранки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111