– Правильно, – сказала Эльвира. – А то мне ехать не на что. И еще ведь надо как-то выглядеть… После плацкартного вагона я не могу идти на фирму. Давай, выбивай из них бабки.
– Выбью. Не сомневайся. У меня уже все на мази. Я тут познакомилась с ребятами, так классно…
– Ладно, потом расскажешь, – усмехнулась Эльвира, представляя, как выглядело это «познакомилась». – Тащи башли, а то мы тут загибаемся.
Однако прошла неделя, а Вики все не было. Она позвонила еще раз, сказала, что деньги получила, но возникли какие-то непредвиденные вопросы по альбому и ей нужно задержаться еще на несколько дней.
У Эльвиры между тем подошли к концу все заначки, оставшиеся после работы в «Гаранте», не было денег не то что на бензин, но даже на еду.
– Привет!
Эльвира почувствовала на своем плече чью-то руку, быстро обернулась и увидела запыхавшегося Моню. Моня – Игорь Монин – работал старшим администратором у Гольцмана, занимался молодыми группами, но пока что от фирмы «Норд» никаких предложений «Совам» не поступало, а при том, что группой заинтересовались могущественные люди из «ВВВ», Эльвира решила и не обращаться к питерским продюсерам.
– Элька! Ты с бодуна, что ли?
– Не без этого. Слушай, Моня, у тебя как с деньгами?
– А у тебя что, совсем голяк? – вопросом на вопрос ответил Моня.
– Типа того.
– Что же, на ловца и зверь бежит. У меня как раз к тебе разговорчик есть.
– Тогда пошли в клуб, купишь даме водки, заодно и поговорим.
– Пошли, пошли. И водки тебе куплю, и пива. Чего захочешь, все куплю.
– Что это ты разгулялся?
– Я разгулялся? Нет, я не разгулялся, Элька. У меня к тебе предложение… Предложение, от которого невозможно отказаться!
3
Борис Дмитриевич сидел в своем любимом кресле в новой квартире Ольги Стадниковой.
Он бывал здесь не слишком часто, но тем не менее уже мог называть это кресло «своим любимым», говорил, что к виду из окна «быстро привык», что щели в коробке железной двери пора бы заделать специальным наполнителем.
– Как врач? – спросил он у Ольги, которая стояла у окна с чашечкой кофе.
– Нормально.
– Что – нормально? Расскажи, мне ведь интересно. Никогда не кодировался.
– Да ничего особенного. Сначала сеанс гипноза. Ну, на меня эта беда не действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал… Мол, все умрем, мол, выпьешь рюмочку – смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.
– А потом?
– Потом – по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел – второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел – он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.
– Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
– Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было – в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»
– А потом?
– А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
– Да… Пугаешь ты меня.
– Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
– Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
– Это точно.
– Ну а сам процесс-то как?
– Процесс – минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом – меня чуть не вырвало, – и все.
– Что – все?
– Не хочется бухать.
– Совсем?
– Ни капельки.
– Слушай, а как это – не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
– Ну, так как это – не хочется?
– А ты представь, что тебе года четыре.
– Не могу, – сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. – В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…
– Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…
Гольцман расстегивал Олины джинсы.
– Боря! Ну что ты делаешь!
– Ты говори, говори…
– Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…
– Все рефлексы?
Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.
– Нет… Не все…
– Слава богу, – сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. – Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…
– Из окон же увидят, – засмеялась Ольга.
– Пусть видят!
Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
– Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!
– Как там твой Митя? – спросила Ольга, стоя под горячим душем.
Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.
– А что тебе Митя?
– Ревнуешь? – Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. – Старый хрыч…
Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.
– Ты чего? – усмехнулась Ольга.
– Я? Ничего… А что такое?
– Танцуешь так смешно…
Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы – чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.
– Да перестань ты на себя любоваться, – сказала Ольга. – Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…
Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.
– Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я – все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.
Борис Дмитриевич убрал руку.
– Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
– До вечера? А ты домой разве не собираешься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111