В памяти вставал образ отца, и Онофре ненавидел его за предательство тех призрачных мечтаний, которыми он подпитывал себя во время его отсутствия, и крушение тех надежд, которые существовали лишь и его воображении. Тем не менее он расценивал эти мечтания и надежды как свое неотъемлемое право и еще больше ненавидел отца. И сейчас он обвинял его в том, что отец лишил его этого естественного права, принадлежавшего ему по рождению. «Это из-за него я убежал из дому и оказался здесь. Именно он в ответе за все, что со мной может произойти», – думал Онофре. Но эта ненависть носила поверхностный характер: в глубине души еще теплилось восхищение, всегда испытываемое им к отцу. Сам не зная почему и не имея никаких доводов в поддержку этого убеждения, он был совершенно уверен, что его отец отнюдь не неудачник, а жертва тайного заговора, в результате чего отца несправедливо лишили состояния и того успеха, который должен был сопутствовать ему в жизни. Именно основываясь на этом убеждении, Онофре присвоил себе право возместить свою потерю и без обиняков завладеть тем, что по справедливости должно принадлежать ему. Потом эти нелепые идеи войдут в противоречие с его натурой и природой окружавших его вещей. Сейчас он был свободен в средствах, омерзительный пансион и воспоминания о Дельфине постепенно растворялись в вихре прожитых месяцев. Теперь у него были друзья, он пожинал богатый урожай успехов, и, когда ему удавалось забыть про мстительное чувство, испытываемое им ко всему миру, он ощущал полнокровный пульс жизни и был почти счастлив. И чтобы заглушить душевную горечь, в эти летние ночи он выходил на балкон и с жадностью прислушивался к знакомым звукам, доносившимся с улицы: стуку тарелок и супниц, звону стаканов, отрывистому смеху, крикам спорщиков, трелям щеглов и канареек в клетках, далеким звукам фортепьяно, экзерцициям начинающей певицы, упорному лаю собаки, мычанию пьяниц, прилипших к фонарным столбам, жалобам слепых нищих, которые просили подаяние Христа ради. «Я смог бы так простоять всю ночь напролет, – умиротворенно думал он, убаюканный звуками безликого в темноте города, и был не в силах покинуть свой наблюдательный пункт. – Да что там ночь! Целую вечность!» Но им снова овладевало страстное желание успеха. Лесть и подобострастие окружавшего его сброда были слишком жалки, чтобы смыть с Души оскорбление, занозой засевшее в памяти, ту печать позора, которая, как ему казалось, была оттиснута у него на лбу. «Я должен добиться большего, – убеждал он себя, – здесь мне не место. Если в ближайшем будущем мне не удастся ничего изменить, – думал он, – моя жизнь кончится и судьба сделает из меня еще одного проходимца». Как бы ни привлекала его легкая жизнь подонков и дешевых шлюх, разум настойчиво твердил: эти маргиналы, в сущности, живут взаймы, общество терпело их постольку, поскольку они были ему выгодны и избавиться от них было бы слишком дорогим удовольствием. Общество благоразумно держит их в определенных рамках, на расстоянии от себя, использует в своих целях и оставляет за собой право покончить с ними раз и навсегда, когда ему это будет угодно. Они же, в свою очередь, наивно считают весь мир собственной вотчиной только оттого, что носят за поясом нож и дешевые шлюхи якобы падают в обморок от одного их взгляда. Онофре все это понимал, однако у него не хватало силы воли покинуть это разудалое братство фанфаронов и веселых плутов. Он не мог отказаться от этой жизни, в которой начинал чувствовать себя словно рыба в воде. Так проходил день за днем, а он все откладывал на потом решение о радикальном изменении своего существования и смене покровителей. Подобные изменения происходят, как правило, по велению сердца, но Онофре этого еще не знал, а поскольку он решил больше никогда не влюбляться и не позволять себе отклоняться от намеченной цели ради женщины, у него отсутствовали побуждения романтического характера для того, чтобы преобразить свою жизнь. Так бы он и продолжал жить год за годом, потеряв ощущение мира, как это произошло с другими, и кончил бы тем же, что и они: был зарезан соперником, замучен в тюрьме или казнен на плахе, а может, и сам превратился бы в профессионального убийцу или алкоголика, если бы не ставший у него на пути Арнау Пунселья. В конце концов, ему пришлось измениться ради того, чтобы выжить.
2
В те годы тайные рычаги управления политической жизнью Барселоны держал в своих руках дон Алещандре Каналс-и-Формига. Это был мужчина сурового вида, скупой на слова и жесты, с большим открытым лбом и черной бородкой клинышком; одевался он в высшей степени опрятно, и от него всегда исходил запах дорогого одеколона. Он почти никогда не покидал свой кабинет, куда каждое утро приходили цирюльник, маникюрша и массажистка, чтобы доставить ему то единственное удовольствие, какое он мог себе позволить в жизни. Остальную часть рабочего дня, кончавшегося, как правило, далеко за полночь, он проводил за принятием ответственных решений и мер, которые самым серьезным образом влияли на жизнь городской общины: манипулировал результатами выборов, покупал и продавал голоса, возносил людей на головокружительную высоту по политическим лестницам и потом сам же сбрасывал их оттуда. Беспринципный и никогда ни в чем не сомневавшийся, он с головой погружался в эти нечистоплотные дела, отдавая им все время и энергию, и таким образом стал обладателем беспредельной власти, однако никогда ей не пользовался до конца и, подобно скупому рыцарю, копил свои сокровища, наслаждаясь их видом и сознанием того, что они у него есть. Политики и влиятельные люди, испытывая к нему страх и одновременно уважение, без колебаний прибегали к его помощи. Самые дальновидные из них уже ощущали, как на горизонте появилась грозная туча синдикалистского движения, и поговаривали, что он был единственным, кто мог остановить или по меньшей мере направить разбушевавшийся поток в нужное русло. Однако сам дон Алещандре проявлял по этому поводу сдержанность.
Если для достижения цели надо было употребить насилие, он делал это, не сомневаясь ни на мгновение. Для этого он держал наготове банду убийц и террористов под предводительством некоего Жоана Сикарта. Его жизненный путь был извилист и драматичен: он жил в Барселоне, но родился и вырос на Кубе, куда его родителей, как и отца Онофре Боувилы, занесло в поисках счастья; когда Жоан Си-карт был еще ребенком, оба они умерли от лихорадки и оставили его брошенным на произвол судьбы без средств к существованию. Мальчика с юных лет влекли к себе насилие и дисциплина, поэтому он выбрал карьеру военного, но из-за пустяковой болезни легких его не приняли в военную академию. Ожесточившись из-за неудачи, он вернулся в Испанию, некоторое время жил в Кадисе, несколько раз сидел в тюрьме, пока, наконец, не всплыл в Барселоне, оказавшись во главе нечистого воинства дона Алещандре Каналса-и-Формиги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154