Именно это произошло с неким Стурмом, обосновавшимся в Барселонете морским волком, который доскрипел почти до столетнего возраста и сделался местной достопримечательностью. Никто не знал, откуда он прибыл, и никто не понимал, на каком языке он говорит, даже маститые профессора факультета философии и филологии, куда однажды привели старика соседи по кварталу, – как выяснилось, напрасно. Весь его капитал составляла пухлая пачка банкнот, никогда не уменьшавшаяся в размерах, поскольку ни один банк не принимал эти странные деньги, и старик, чтобы прослыть богатым, важно выставлял ее на всеобщее обозрение каждый раз, когда заходил в какой-нибудь бар или магазинчик, и все верили ему в долг. О нем ходили разные слухи: говорили, например, что он язычник и поклоняется солнцу, что у него в комнате якобы живет тюлень, а может, и ламантин – никто толком этого не знал.
Барселонета – рыбацкий поселок, стихийно возникший в XVIII веке за городскими стенами Барселоны. Позже он стал частью города и был подвержен ускоренному процессу индустриализации. В то время в Барселонете находилась самая крупная судоверфь. Проходя мимо, Онофре Боувила обратил внимание на группу женщин деревенского вида, грузных и приземистых. Они сортировали рыбу, время от времени взрываясь хохотом. Воодушевленный хорошим настроением работниц, он направился прямо к ним, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию. «Может, подскажут, где я смогу найти работу, – подумал он. – Женщины падки на таких желторотых, как я, и обычно относятся к ним с сочувствием». Но вскоре он убедился, что кажущаяся веселость есть не что иное, как своеобразное проявление нервного расстройства, заставляющее этих женщин помимо воли и без видимой причины заливаться истерическим смехом. Их души клокотали горечью и гневом: они по каждому пустяку принимались угрожающе размахивать ножами, а то вдруг швырялись омарами и крабами, норовя попасть прямо в голову своей товарке. Вовремя разобравшись в ситуации, Онофре Боувила счел за благо побыстрее ретироваться. Ему опять не повезло, когда он попытался завербоваться на одно из судов, стоявших в гавани Барселонеты на якоре и пока еще не подверженных карантину. Матросы, перевесившись через борт, дружно принялись уговаривать его не ввязываться в это дело.
– Эй, парень! – кричали они ему, обнажая изъеденные язвами окровавленные десны. – Если хочешь остаться в живых, лучше сюда не суйся.
Потом рассказали, как стали жертвой страшной болезни, которая называется цингой. На железнодорожном вокзале, куда он затем отправился, носильщики, едва волочившие ревматические ноги, объяснили ему, что только члены какой-то там ассоциации могут рассчитывать получить эту каторжную работу. И так везде. Онофре Боувила вернулся в пансион только к вечеру и совершенно опустошенный. Пока он с жадностью поглощал скудный ужин, сеньор Браулио, порхавший бабочкой от стола к столу, притормозив, поинтересовался у него результатами поисков. Онофре ответил, что на этот раз ему не повезло. Разговор услышал тип, у которого в вестибюле пансиона была оборудована цирюльня, и посчитал своим долгом немедленно вмешаться.
– У тебя на лице написано, что ты деревенский, – сказал он. – Отправляйся на овощной рынок – там тебе место.
Оставив без внимания ту часть замечания, где явно чувствовался сарказм, Онофре Боувила вежливо поблагодарил цирюльника за совет и дал хорошего пинка коту Дельфины, вцепившемуся ему в ногу когтями. Прислуживавшая за столом девушка метнула на него злобный взгляд и немедленно получила ответный, исполненный надменности и пренебрежения. Хотя он и не хотел себе в этом признаваться, перипетии сегодняшнего дня оставили в его душе неприятный осадок. «Вот уж никогда бы не подумал, что мои дела могут быть настолько плохи, – сетовал он и тут же возражал сам себе: – Ладно, ничего страшного. Завтра пойду опять и попытаюсь что-нибудь найти. Терпение – и у меня все получится. Лишь бы не возвращаться домой». Похоже, эта перспектива тревожила его более всего остального.
Следуя наставлениям цирюльника, на следующий день Онофре Боувила отправился в Борне: так назывался центральный рынок, где торговали овощами и фруктами. Однако поход ничего не дал; то же самое произошло и в других местах. Час за часом, день за днем протекали без каких-либо результатов и надежды на будущее. Он исходил пешком весь город вдоль и поперек под палящим солнцем и проливным дождем; не осталось ни одной двери, в которую бы он не постучал. Ему и не снилось, что в мире существует столько способов зарабатывать деньги. Онофре пытался наняться продавцом сигар, сыроваром, ныряльщиком, мраморщиком и даже колодезных дел мастером. В большинстве заведений, куда он обращался, просто не было работы, а в остальных требовался опыт. В кондитерской его спросили, умеет ли он делать вафельные трубочки, на верфи поинтересовались, может ли он конопатить. На все вопросы ему приходилось отвечать кратким «нет». Вскоре он с удивлением обнаружил, что самым легким и спокойным считался домашний труд. На тот период им занимались 16 186 жителей Барселоны. Прочие виды деятельности протекали в ужасающих условиях: люди гнули спину от зари до зари, вставали каждый день в пять, а то и в четыре часа утра, чтобы поспеть вовремя к месту работы, получали жалкие гроши. Дети, начиная с пятилетнего возраста, уже были заняты в строительстве, на транспорте и даже помогали могильщикам на кладбище. Порой с Онофре Боувилой обращались любезно, порой – с откровенной враждебностью. На одной ферме его чуть не забодала корова, а угольщики натравили на него огромную собаку. Были районы, полностью пораженные тифом, оспой, рожистым воспалением, скарлатиной. Он также столкнулся со случаями хлороза (бледная немочь), цианоза (синюха), слепоты (темная вода), некроза (омертвение тканей), столбняка, паралича, приливов крови, эпилепсии, дифтерита гортани. Истощение и рахитизм подтачивали детей; туберкулез косил взрослых; сифилис – и тех и других. Как и любой город, Барселона подвергалась нашествию страшных бедствий того времени: в 1834 году разразилась эпидемия холеры, поразив смертью 3 521 человека; двадцать лет спустя, в 1854 году, болезнь повторилась и унесла уже 5 640 человек. В 1870 году в Барселонете распространилась желтая лихорадка, пришедшая с Антильских островов. Весь квартал был эвакуирован, а пристань Риба – та и вовсе сожжена дотла. В этих условиях сначала всех охватывала паника, потом наступало отчаяние. Устраивались религиозные процессии и покаянные массовые молебны. На них собирались как те, кто в недавнем прошлом принимал участие в сожжении монастырей во время стихийного бунта, так и те, кто считал эти акты варварством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154