Семейство слушало Верди в грустном одиночестве. Николау попытался произнести несколько вежливых фраз, но сбился от смущения и почувствовал себя неловко.
– После Парижа все это должно вам показаться слишком провинциальным, – любезно заметила сеньора, принимая поднос из рук слуги и предлагая Николау отведать бутерброд.
– Ни в коей мере, сеньора, напротив, я в полном восхищении, – ответил юноша, жестом поблагодарив хозяйку за любезность.
Слуга разлил шампанское в бокалы, и все выпили за приятное пребывание молодого человека в Барселоне.
– Надеюсь, оно будет столь же счастливым, сколь и продолжительным, – проворковала сеньора, многозначительно прищурив глаза, меж тем как Николау думал про себя: «Он – заурядный мерзавец, ничем не выделяющийся среди прочих, она – рыбная торговка с претензиями на аристократичность, а дочка похожа на начинающую cocotte,которую родители пытаются продать как можно выгоднее».
Прозвучал гонг, ознаменовавший возобновление спектакля. Николау воспользовался предлогом и засобирался. Дон Умберт подхватил молодого человека под локоть.
– Ни в коем случае, вы должны остаться с нами, – сказал он. – Места достаточно, и здесь вам будет в тысячу раз удобнее, чем в партере. Нет, нет! Возражения не принимаются.
Ему ничего не оставалось, как уступить, и он занял место за стулом Маргариты. Когда потухли люстры и занавес поднялся, он смог в свете рампы рассмотреть нежный изгиб ее плеч. Волосы девушки были уложены в высокую прическу, скрепленную диадемой из мелкого, но очень ровного и искусно подобранного жемчуга, что позволяло Николау видеть ее затылок и часть спины, выступавшую из-под пышных кружев бального платья. Устремив взгляд на ее оголенные плечи, он весь отдался музыке; шампанское погрузило его в приятную истому. После спектакля Николау вынес на балкон гостиницы столик и плетеное кресло, в котором обычно сидел, когда завтракал, потом взял письменный прибор, зажег масляную лампу и полной грудью вдохнул теплый воздух Рамблас. Стояла ранняя осень. Тишину ночи нарушал лишь стук редких фиакров. Он стал писать: Сегодня вечером, пока мы слушали «Отелло» Верди в ложе Ваших достопочтенных родителей, меня обуревало неудержимое желание нагнуться и припасть губами к Вашим плечам. Это выглядело бы совершеннейшей нелепостью, и я этого не сделал. Но вместе с тем мною был упущен единственный шанс обратить на себя Ваше внимание и, может быть, со временем добиться Вашей любви. Все это могло бы произойти, будь я другим человеком, отличным от того, каким создал меня Господь, и при условии, что я был бы способен отдаться страстному порыву вместо того, чтобы трусливо его сдерживать и теперь проявлять еще большую робость, доверяя мою исповедь бумаге. Но ничего не может измениться, и поэтому я сейчас скажу Вам правду: я был вынужден дать согласие на наш брак, замышляемый – я в этом абсолютно уверен– против Вашей воли, и решился на этот шаг с глубоким отвращением. Но тогда у меня и в помыслах не было, что во время представления «Отелло» Верди я глубоко и страстно полюблю Вас и что это случится помимо моей воли и желания.Он задумался на мгновение, поднес перо к губам, потом продолжил: Это сильно осложняет мое теперешнее положение.Николау положил перо, поднялся, взял лампу и вошел в комнату, затем пересек ее по диагонали и поднял лампу над головой так высоко, насколько позволила рука. Зеркало отразило его фигуру – на нем все еще был надет фрак. Впервые в жизни он почувствовал зависть ко всем нормальным людям, которые не имели заметных физических недостатков. По отношению к себе в этот момент он не испытывал жалости, лишь сильное раздражение:
– Хорош красавчик! Ну и вид у тебя! – говорил он вполголоса, обращаясь к своему двойнику в зеркале. – Ты похож на человека, обмочившего штаны… – Он вернулся на балкон и вновь взялся за перо. Сейчас я знаю одно, –продолжил он, – мне уже не суждено вернуться в Париж. Никогда.
Закончив излагать беспорядочно теснившиеся в голове мысли и ощущения, он обнаружил, что письмо растянулось на много страниц. Светало, и он накинул на себя купальный халат, чтобы уберечься от ночной сырости и выпавшей росы. Было без пятнадцати восемь, на улице появились первые прохожие. Он сложил исписанные листки пополам и не перечитывая засунул в конверт. Вошла горничная с подносом.
– Сеньор желает позавтракать, как и всегда, на балконе? – спросила она.
– Не беспокойтесь, – ответил он. – Можете оставить завтрак здесь. Я сам все сделаю. А вы, будьте любезны, доставьте это письмо по адресу, указанному на конверте, и постарайтесь, чтобы оно попало лично в руки сеньориты.
– Для сеньора тоже есть письмо, – сказала горничная, указывая на поднос.
Наверное, от матери, подумал он. Но его писала Маргарита, и ему было достаточно одного взгляда, чтобы в этом убедиться.
– Можете идти, – сказал он горничной.
– А письмо, сеньор? – спросила она.
– Я сам снесу его в comptoir,– ответил он.
Письмо от Маргариты было длинным. «Она тоже не спала этой ночью», – промелькнуло у него в голове. Девушка извинялась за дерзость, признавалась, что имела на его счет, вернее, на счет порядочности его намерений сомнения, но во время встречи в ложе «Лисеу» он показался ей человеком в высшей степени воспитанным, искренним и добрым. Поэтому она осмеливается просить его о помощи. Далее Маргарита писала: Уже много лет я люблю одного мужчину, а он любит меня. Мой избранник низкого происхождения, но я втайне ото всех отдала ему свое сердце и кое-что еще, о чем я не могу Вам сказать.Далее она писала о том ложном положении, в которое поставила ее мать, безусловно, из лучших побуждений,и она не видит способа разрешить этот конфликт самостоятельно. Если Вы откажетесь помочь мне выйти из этого затруднительного положения, моя жизнь кончится – одна я уже не смогу бороться с судьбой. Это выше моих сил.И кончала словами: Дорогой друг! Вы сделаете это для меня, не правда ли?Он порвал свое письмо, на которое потратил всю ночь, и написал коротенькую записку. В ней он благодарил девушку за откровенность и умолял относиться к нему, начиная с этого момента, как к верному бескорыстному другу. Я запрещаю Вам употреблять в отношении меня просительный тон – я ни в коей мере не могу считать себя достойным его. Напротив, это я Ваш должник, это я должен молить Вас оставить мысли о смирении и фатализме. Мы все имеем право на счастье, более того, быть счастливыми– это наш священный долг, даже если для этого мы вынуждены иногда противостоять сложившимся обстоятельствам.Он перечитал письмо и нашел его неискренним и претенциозным. Сделал еще несколько безрезультатных попыток, вымылся, облачился в будничный костюм и спустился в вестибюль гостиницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
– После Парижа все это должно вам показаться слишком провинциальным, – любезно заметила сеньора, принимая поднос из рук слуги и предлагая Николау отведать бутерброд.
– Ни в коей мере, сеньора, напротив, я в полном восхищении, – ответил юноша, жестом поблагодарив хозяйку за любезность.
Слуга разлил шампанское в бокалы, и все выпили за приятное пребывание молодого человека в Барселоне.
– Надеюсь, оно будет столь же счастливым, сколь и продолжительным, – проворковала сеньора, многозначительно прищурив глаза, меж тем как Николау думал про себя: «Он – заурядный мерзавец, ничем не выделяющийся среди прочих, она – рыбная торговка с претензиями на аристократичность, а дочка похожа на начинающую cocotte,которую родители пытаются продать как можно выгоднее».
Прозвучал гонг, ознаменовавший возобновление спектакля. Николау воспользовался предлогом и засобирался. Дон Умберт подхватил молодого человека под локоть.
– Ни в коем случае, вы должны остаться с нами, – сказал он. – Места достаточно, и здесь вам будет в тысячу раз удобнее, чем в партере. Нет, нет! Возражения не принимаются.
Ему ничего не оставалось, как уступить, и он занял место за стулом Маргариты. Когда потухли люстры и занавес поднялся, он смог в свете рампы рассмотреть нежный изгиб ее плеч. Волосы девушки были уложены в высокую прическу, скрепленную диадемой из мелкого, но очень ровного и искусно подобранного жемчуга, что позволяло Николау видеть ее затылок и часть спины, выступавшую из-под пышных кружев бального платья. Устремив взгляд на ее оголенные плечи, он весь отдался музыке; шампанское погрузило его в приятную истому. После спектакля Николау вынес на балкон гостиницы столик и плетеное кресло, в котором обычно сидел, когда завтракал, потом взял письменный прибор, зажег масляную лампу и полной грудью вдохнул теплый воздух Рамблас. Стояла ранняя осень. Тишину ночи нарушал лишь стук редких фиакров. Он стал писать: Сегодня вечером, пока мы слушали «Отелло» Верди в ложе Ваших достопочтенных родителей, меня обуревало неудержимое желание нагнуться и припасть губами к Вашим плечам. Это выглядело бы совершеннейшей нелепостью, и я этого не сделал. Но вместе с тем мною был упущен единственный шанс обратить на себя Ваше внимание и, может быть, со временем добиться Вашей любви. Все это могло бы произойти, будь я другим человеком, отличным от того, каким создал меня Господь, и при условии, что я был бы способен отдаться страстному порыву вместо того, чтобы трусливо его сдерживать и теперь проявлять еще большую робость, доверяя мою исповедь бумаге. Но ничего не может измениться, и поэтому я сейчас скажу Вам правду: я был вынужден дать согласие на наш брак, замышляемый – я в этом абсолютно уверен– против Вашей воли, и решился на этот шаг с глубоким отвращением. Но тогда у меня и в помыслах не было, что во время представления «Отелло» Верди я глубоко и страстно полюблю Вас и что это случится помимо моей воли и желания.Он задумался на мгновение, поднес перо к губам, потом продолжил: Это сильно осложняет мое теперешнее положение.Николау положил перо, поднялся, взял лампу и вошел в комнату, затем пересек ее по диагонали и поднял лампу над головой так высоко, насколько позволила рука. Зеркало отразило его фигуру – на нем все еще был надет фрак. Впервые в жизни он почувствовал зависть ко всем нормальным людям, которые не имели заметных физических недостатков. По отношению к себе в этот момент он не испытывал жалости, лишь сильное раздражение:
– Хорош красавчик! Ну и вид у тебя! – говорил он вполголоса, обращаясь к своему двойнику в зеркале. – Ты похож на человека, обмочившего штаны… – Он вернулся на балкон и вновь взялся за перо. Сейчас я знаю одно, –продолжил он, – мне уже не суждено вернуться в Париж. Никогда.
Закончив излагать беспорядочно теснившиеся в голове мысли и ощущения, он обнаружил, что письмо растянулось на много страниц. Светало, и он накинул на себя купальный халат, чтобы уберечься от ночной сырости и выпавшей росы. Было без пятнадцати восемь, на улице появились первые прохожие. Он сложил исписанные листки пополам и не перечитывая засунул в конверт. Вошла горничная с подносом.
– Сеньор желает позавтракать, как и всегда, на балконе? – спросила она.
– Не беспокойтесь, – ответил он. – Можете оставить завтрак здесь. Я сам все сделаю. А вы, будьте любезны, доставьте это письмо по адресу, указанному на конверте, и постарайтесь, чтобы оно попало лично в руки сеньориты.
– Для сеньора тоже есть письмо, – сказала горничная, указывая на поднос.
Наверное, от матери, подумал он. Но его писала Маргарита, и ему было достаточно одного взгляда, чтобы в этом убедиться.
– Можете идти, – сказал он горничной.
– А письмо, сеньор? – спросила она.
– Я сам снесу его в comptoir,– ответил он.
Письмо от Маргариты было длинным. «Она тоже не спала этой ночью», – промелькнуло у него в голове. Девушка извинялась за дерзость, признавалась, что имела на его счет, вернее, на счет порядочности его намерений сомнения, но во время встречи в ложе «Лисеу» он показался ей человеком в высшей степени воспитанным, искренним и добрым. Поэтому она осмеливается просить его о помощи. Далее Маргарита писала: Уже много лет я люблю одного мужчину, а он любит меня. Мой избранник низкого происхождения, но я втайне ото всех отдала ему свое сердце и кое-что еще, о чем я не могу Вам сказать.Далее она писала о том ложном положении, в которое поставила ее мать, безусловно, из лучших побуждений,и она не видит способа разрешить этот конфликт самостоятельно. Если Вы откажетесь помочь мне выйти из этого затруднительного положения, моя жизнь кончится – одна я уже не смогу бороться с судьбой. Это выше моих сил.И кончала словами: Дорогой друг! Вы сделаете это для меня, не правда ли?Он порвал свое письмо, на которое потратил всю ночь, и написал коротенькую записку. В ней он благодарил девушку за откровенность и умолял относиться к нему, начиная с этого момента, как к верному бескорыстному другу. Я запрещаю Вам употреблять в отношении меня просительный тон – я ни в коей мере не могу считать себя достойным его. Напротив, это я Ваш должник, это я должен молить Вас оставить мысли о смирении и фатализме. Мы все имеем право на счастье, более того, быть счастливыми– это наш священный долг, даже если для этого мы вынуждены иногда противостоять сложившимся обстоятельствам.Он перечитал письмо и нашел его неискренним и претенциозным. Сделал еще несколько безрезультатных попыток, вымылся, облачился в будничный костюм и спустился в вестибюль гостиницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154