– Они контролируют деньги. Никарагуанское правительство.
– Правительство? Но я считал – это деньги нашей старушки.
– Да, так и есть. Но… Я думала, вы знаете…
– Никто мне ничего не сказал.
И это была правдой.
Она нахмурилась.
– Хорошо. Как много вы знаете о Никарагуа?
– Чертовски мало. Взглянул в энциклопедию как раз перед отъездом. Похоже, это страна босоногих крестьян. Как-то все это совершенно не вяжется. Я имею ввиду, что там нужно проделать множество вещей, прежде чем приступать к созданию художественной галереи.
Она кивнула.
– Ну вот как обстоят дела. Муж донны Маргариты был крупным землевладельцем. Представитель старинной семьи. У них не было детей и он был последним отпрыском в роду, так что когда он умер, она унаследовала огромное состояние. Как будто он был консерватором, а к власти пришли либералы, хотя я не знаю, что эти ярлыки там могут означать. Так или иначе, они пришли к власти и провели что-то вроде национализации земель. А это было основным источником доходов семьи.
– Ей выплатили компенсацию?
– Да, в какой-то мере. Она могла ее тратить, как заблагорассудится, но только в Никарагуа. Вот почему она десять лет не покидала страну.
Я сидел и восхищался этой схемой. Нет ничего особенного в привязке ваших денег к Никарагуа. Ничего, если вы приобретете пару роскошных вилл, время от времени – новый автомобиль, будете содержать уйму слуг. И в тоже время другие владеют вашей землей и пользуются основной частью вашего богатства. Причем все, вероятно, вполне легально. Черт, впрочем и Британия осуществила что-то похожее.
– И что произошло? – спросил я.
– Она убедила правительство позволить ей истратить большую часть средств на коллекцию, обещая преподнести ее в дар нации. А частным образом она мне рассказала… – здесь она умолкла и посмотрела на меня. – Вы можете об этом не распространяться?
Я одарил ее ослепительной улыбкой.
– Жулики могут хранить секреты лучше всех.
Она нахмурилась, но тем не менее решила продолжать.
– Ладно, в общем она хочет начать заниматься политикой и вероятно, я полагаю, заполучить обратно земли. И подарив коллекцию живописи народу, рассчитывает обеспечить себе хороший старт.
Я уставился на нее.
– Она с ума сошла. Галерея живописи даже в Европе не принесет ни единого голоса, так что оставьте в покое страну, где половина голосующих отродясь не носит обуви. Почему бы не построить электростанцию или соорудить систему орошения? Уверен, народ в этом нуждается куда больше.
Она кивнула.
– Может быть, правительство не разрешает ей предпринимать шаги, имеющие политический вес. Они ведь не сумасшедшие. В любом случае они получают коллекцию, и если в ней будут ценные вещи, купленные по разумной цене, – это отличное вложение капитала. И наконец, вы не можете продать электростанцию или систему орошения, если хотите увеличить капитал, не правда ли?
Спустя несколько секунд она добавила:
– А галерея искусств все же лучше, чем ничего. Особенно для политика. В Америке мы выбираем людей за то, что они были ранены во время войны. Не за победу в ней. Только за то, что человек был ранен. Один политик даже хвастался, что если откроется происхождение его фронтовой раны, то обнаружится, что это след пробки от шампанского.
Я усмехнулся.
– Она, должно быть, помешалась на политике.
– С вами могло бы произойти то же самое в стране, где вашу землю стоимостью в 7 000 000 долларов вдруг национализируют.
– Это идея. И может быть, я даже к ней примкну; потом смогу сойти за Министра Защиты Чего-нибудь.
Она задумчиво смотрела не Рембрандта.
– Думаю, ваши заслуги по защите никарагуанской собственности довольно далеки от идеала. Другими словами, ваша деятельность отнюдь не безупречна.
Браво! Я иронически парировал:
– В конце концов, я был ранен, верно? – и прикоснулся к повязке.
Она взглянула на меня. Всего только бросила взгляд. Не пустой, но лишенный какого-то особого выражения. Просто я увидел ее обычное лицо, округлое, довольно юное. Глаза ее казались старше лица и мудрее. Мне померещилась во взгляде какая-то неуверенность.
Спустя какое-то время она спросила:
– Вы украли Сезанна?
– Я уже начинаю желать, чтобы это был я.
– Но вы ведь жулик, правда?
– Ну, может быть и да. Но жулик не того сорта.
– Простите. Я не понимаю разницы между жуликами разных сортов.
Поскольку я не пустился в объяснения классификации различий, она просто слегка кивнула и встала. Я потянулся за ней по длинным, высоченным галереям с картинами, картинами и картинами. И негде было найти уголок, чтобы приткнуться.
Иногда она останавливалась взглянуть на картины. Она просто глядела на них, так же, как разглядывала меня. Не подходила близко, чтобы оценить мазки, не кивала, не улыбалась, изображая мудрость и сокровенное знание. Короче, не уподоблялось людям, обозревающим шедевры, когда они предполагают, что на них смотрят. Она просто останавливалась и смотрела.
Когда мы уже добрались до конца, я спросил:
– Что вы здесь делаете? Я думал, вас интересует только то, что продается.
– Я сегодня утром заглянула к нескольким продавцам, и завтра увижу остальных. Понадобится несколько дней, чтобы все обговорить. А здесь я просто чтобы освежить в памяти курс по голландской школе. Можете это так расценивать.
Разумно.
– Я полагаю, что Манагуа настаивало на вашем участии, чтобы не попасть впросак со старой жабой?
– Я думаю, им в любом случае были нужны или мы с Анри, или кто-то еще.
Тут меня озарила новая мысль. Довольно поздно, но вероятно вину, по крайней мере сегодня, можно было отнести на счет моей травмированной головы.
– Я полагаю, в Манагуа согласовывали и мою кандидатуру?
– Догадываюсь, что да.
– Так что остаюсь я в деле или выхожу из него, не зависит от нашей хозяйки?
– Скорее всего – да.
– Любопытно, как там воспримут это событие.
В этот раз ее голос звучал чуть суше.
– Я тоже хотела бы знать.
Когда мы вышли, было около четырех, как раз стало смеркаться. На улице продолжал свирепствовать сырой безжалостный ветер. Конечно, она не слышала о голландской традиции употребления в такой день можжевеловой. Может быть потому, что я только что его изобрел. Так что мы стояли на широкой Стандхаускаде и ждали такси.
Через какое – то время я спросил:
– Как вы думаете, не ведет ли эта парочка двойную игру?
– Что?
– Карлос и донна Маргарита. Не ведут ли они двойную игру?
Она уставилась на меня.
– Я не могу…
– Ладно-ладно. Я имею в виду, что он мог использовать ее, как большой барабан, и под шум исполнять свое соло. Ну, я не знаю, замешан он или нет…
Она наконец поняла, что я имею в виду, как раз когда я уже пришел к выводу, что ей не справиться. Но даже она должна была наконец задуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70