Им овладевает равнодушие, он спокоен, словно это уже произошло. И дюйм за дюймом он продолжает ползти вперед.
Через какое-то время он упирается макушкой во что-то большое и мягкое. Похоже, это мешки с песком. Мешки с песком! Он не может этому поверить. Но его испытания на этом не кончились. Он слегка поворачивается и тело у него на спине соскальзывает на землю. Ему предстоит теперь рискнуть последний раз. Он должен приподняться и подбросить раненого – который уже не стонет, лишь тяжело, прерывисто дышит – на мешки с песком и перекатить его в окоп, надеясь, что там его кто-нибудь подхватит, прежде чем он рухнет на землю. А затем, собравшись с последними силами, взобраться на бруствер и сползти вниз.
Вот сейчас, думает он, это и произойдет. Надеюсь, они попадут мне прямо в голову, так что я ничего не почувствую и не останусь на всю жизнь калекой. В тот момент, когда я вскарабкаюсь наверх, это и случится.
Но ничего не происходит, и мгновение спустя он уже стоит в траншее и сердце его колотится с такой силой, что ему кажется, он ощущает во рту солоновато-кислый привкус собственной крови.
Раненый лежит на земле лицом вверх. Небо совсем черное – вот почему меня не задело, мрачно думает он, а совсем не потому, что они плохо целились – и в темноте лица почти не видно. Но никто и не смотрит на него – взгляды всех прикованы к животу бедняги, где зияет дыра размером в две ладони. Кровь бьет из нее струей, как из фонтана, и стоны несчастного, стоны и бульканье в его горле становятся все тише.
– Санитары сейчас придут, сэр, – говорит Кослински.
Кто-то подкладывает под голову раненого скатанную в трубку шинель в качестве импровизированной подушки. Гуманный жест, но совершенно ненужный и бесполезный. Стоны стихают.
Кто-то спрашивает Пола:
– С вами все в порядке, сэр?
– Да, но я кажется весь промок от пота, – отвечает он, ощупывая свою прилипшую к лопаткам рубашку.
– Это не пот, сэр, это кровь того парня, которого вы притащили, – говорит Кослински, бросая на него взгляд, в котором застыло неприкрытое изумление.
Подходят торопливым шагом санитары и склоняются над раненым, который сейчас не издает ни малейшего звука. Лежащее на земле тело абсолютно неподвижно.
– Он мертв, – говорит один из санитаров то, что всем и так ясно.
Никто ему не отвечает. Санитары кладут тело на носилки и в следующее мгновение исчезают с ним в траншее сообщения. Какое-то время все молчат. Сколько мертвых тел они уже видели? Сколько их еще им предстоит увидеть? И, однако, сегодняшний случай совершенно особый.
Затем кто-то приносит ему кофе. Ему не хочется пить, но все-таки это какое-никакое занятие. Все они стоят вокруг него, глядя, как он пьет.
– Черт подери, сэр, – говорит вдруг «малыш» Маккарти, – он вполне мог оказаться и немцем. Вы не могли этого знать.
Внезапно Пол слишком потрясен, чтобы отвечать. Ответ, который он дал бы, если бы мог, был: «Какая разница!» Одни поняли бы его, другие – нет. Таков мир.
Он видит по их лицам, что все они поражены его поступком. Это вызывает у него смущение. Они разошлись и больше уже не теснятся вокруг него, но он слышит их голоса.
– Его следовало бы уже завтра утром произвести в капитаны.
– В капитаны? Да он заслуживает быть командующим объединенной армии! Господи, какое мужество! – голос сержанта Кослински. – Кто бы мог подумать…
Все это ужасно его смущает. Мужество? Сначала я сходил с ума со страха, думает он, потом словно весь одеревенел от него. Просто я не мог больше слышать криков этого несчастного. Бедняга! Хотелось бы мне знать, сильно ли он страдал. Говорят, обычно ты ничего не чувствуешь, когда у тебя такая рана, ты в шоке. Не знаю… Бедняга. И все же… я не оказался трусом.
Внезапно на память ему приходит строчка из одного из первых писем Фредди, присланных им с фронта: «Я рад, что я не оказался трусом». И хотя эти слова глубоко, почти до слез тронули его тогда, он в сущности их не понял; они показались ему детскими и наивными. Сейчас он понимает и видит, с каким неоправданным высокомерием судил тогда эти слова: «Я рад, что я не оказался трусом».
Это было три года назад. Бедный Фредди, где ты сейчас? Но я не сомневаюсь, что с тобой все будет в порядке. Не погибнуть в течение столь долгого времени означает только то, что ты неуязвим и останешься жив.
Внезапно на северо-западе небо озаряется яркими вспышками. Оттуда доносится далекое громыханье, как в летнюю грозу, и перед его мысленным взором вновь возникает место, которое он так любил: домик в Адирондакских горах и он, ребенок, лежит в кроватке в комнате, насыщенной запахом сосны.
– Здорово кому-то достается.
Солдаты стоят на стрелковых ступенях и, с опаской приподняв головы, вглядываются в ночь.
– Далеко это, как ты думаешь?
– Миль сорок, пожалуй.
– Значит, это достается англичанам. Похоже, где-то рядом с Армантьером.
Пол обращает взор к небу на севере. Фонтаны огня взметаются вверх и низвергаются, как водопад; подобно серебристо-алым цветам, они расцветают в вышине снова и снова в своем нескончаемом великолепии. Странно, что все это выглядит так прекрасно, думает он.
Когда великолепный фейерверк над Армантьером гаснет, становится ясно, что этот суматошный день не принес ни победы, ни поражения, и, как и прежде, обе стороны находятся в тупике. Остается только подготовиться к следующему дню, отремонтировать то, что разрушено, доставить боеприпасы на передовую и отвезти раненых и убитых в тыл.
На перевязочном пункте в расположении британских войск санитары готовят раненых к отправке.
– Да, здорово досталось этому парню. Ты только посмотри.
– Оторвало ногу.
– Похоже, обе, черт подери, как ты считаешь?
– Да уж, двух мнений тут быть не может.
– Это ведь тот самый американец?
– Не знаю. Хотя, может и так. Как его зовут?
– Кажется, Фред. А вот фамилия… Росс? Что-то вроде этого.
– Чего ты гадаешь, взгляни на его бирку! Мы не можем с ним возиться всю ночь.
– Подожди, подожди секунду. А, вот она. Я был прав. Его зовут Фред, Фред Р-о-т. Рот.
– Ладно, поднимай его. Времени у нас в обрез.
ГЛАВА 4
По мере того, как проходили дни, изумление и неверие, охватившие Анжелику в первый момент, сменились негодованием.
– Куда, черт возьми, он ушел? – спросила она.
– Он живет сейчас в комнате над лабораторией, – ответила ей Лия, бросив взгляд на Хенни. – Он велел мне сказать вам об этом, Хенни, если вы спросите.
– Я не спрашивала, – подала голос Хенни.
Итак, он вернулся в ту комнату, что была когда-то его домом; туда, где был зачат Фредди, где на подоконник наметало столько снега, что его можно было видеть, не вставая с кровати; где занавеси колыхались под порывами горячего летнего ветра и на крышке пианино лежали вперемешку ноты…
Страдай там, подумала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Через какое-то время он упирается макушкой во что-то большое и мягкое. Похоже, это мешки с песком. Мешки с песком! Он не может этому поверить. Но его испытания на этом не кончились. Он слегка поворачивается и тело у него на спине соскальзывает на землю. Ему предстоит теперь рискнуть последний раз. Он должен приподняться и подбросить раненого – который уже не стонет, лишь тяжело, прерывисто дышит – на мешки с песком и перекатить его в окоп, надеясь, что там его кто-нибудь подхватит, прежде чем он рухнет на землю. А затем, собравшись с последними силами, взобраться на бруствер и сползти вниз.
Вот сейчас, думает он, это и произойдет. Надеюсь, они попадут мне прямо в голову, так что я ничего не почувствую и не останусь на всю жизнь калекой. В тот момент, когда я вскарабкаюсь наверх, это и случится.
Но ничего не происходит, и мгновение спустя он уже стоит в траншее и сердце его колотится с такой силой, что ему кажется, он ощущает во рту солоновато-кислый привкус собственной крови.
Раненый лежит на земле лицом вверх. Небо совсем черное – вот почему меня не задело, мрачно думает он, а совсем не потому, что они плохо целились – и в темноте лица почти не видно. Но никто и не смотрит на него – взгляды всех прикованы к животу бедняги, где зияет дыра размером в две ладони. Кровь бьет из нее струей, как из фонтана, и стоны несчастного, стоны и бульканье в его горле становятся все тише.
– Санитары сейчас придут, сэр, – говорит Кослински.
Кто-то подкладывает под голову раненого скатанную в трубку шинель в качестве импровизированной подушки. Гуманный жест, но совершенно ненужный и бесполезный. Стоны стихают.
Кто-то спрашивает Пола:
– С вами все в порядке, сэр?
– Да, но я кажется весь промок от пота, – отвечает он, ощупывая свою прилипшую к лопаткам рубашку.
– Это не пот, сэр, это кровь того парня, которого вы притащили, – говорит Кослински, бросая на него взгляд, в котором застыло неприкрытое изумление.
Подходят торопливым шагом санитары и склоняются над раненым, который сейчас не издает ни малейшего звука. Лежащее на земле тело абсолютно неподвижно.
– Он мертв, – говорит один из санитаров то, что всем и так ясно.
Никто ему не отвечает. Санитары кладут тело на носилки и в следующее мгновение исчезают с ним в траншее сообщения. Какое-то время все молчат. Сколько мертвых тел они уже видели? Сколько их еще им предстоит увидеть? И, однако, сегодняшний случай совершенно особый.
Затем кто-то приносит ему кофе. Ему не хочется пить, но все-таки это какое-никакое занятие. Все они стоят вокруг него, глядя, как он пьет.
– Черт подери, сэр, – говорит вдруг «малыш» Маккарти, – он вполне мог оказаться и немцем. Вы не могли этого знать.
Внезапно Пол слишком потрясен, чтобы отвечать. Ответ, который он дал бы, если бы мог, был: «Какая разница!» Одни поняли бы его, другие – нет. Таков мир.
Он видит по их лицам, что все они поражены его поступком. Это вызывает у него смущение. Они разошлись и больше уже не теснятся вокруг него, но он слышит их голоса.
– Его следовало бы уже завтра утром произвести в капитаны.
– В капитаны? Да он заслуживает быть командующим объединенной армии! Господи, какое мужество! – голос сержанта Кослински. – Кто бы мог подумать…
Все это ужасно его смущает. Мужество? Сначала я сходил с ума со страха, думает он, потом словно весь одеревенел от него. Просто я не мог больше слышать криков этого несчастного. Бедняга! Хотелось бы мне знать, сильно ли он страдал. Говорят, обычно ты ничего не чувствуешь, когда у тебя такая рана, ты в шоке. Не знаю… Бедняга. И все же… я не оказался трусом.
Внезапно на память ему приходит строчка из одного из первых писем Фредди, присланных им с фронта: «Я рад, что я не оказался трусом». И хотя эти слова глубоко, почти до слез тронули его тогда, он в сущности их не понял; они показались ему детскими и наивными. Сейчас он понимает и видит, с каким неоправданным высокомерием судил тогда эти слова: «Я рад, что я не оказался трусом».
Это было три года назад. Бедный Фредди, где ты сейчас? Но я не сомневаюсь, что с тобой все будет в порядке. Не погибнуть в течение столь долгого времени означает только то, что ты неуязвим и останешься жив.
Внезапно на северо-западе небо озаряется яркими вспышками. Оттуда доносится далекое громыханье, как в летнюю грозу, и перед его мысленным взором вновь возникает место, которое он так любил: домик в Адирондакских горах и он, ребенок, лежит в кроватке в комнате, насыщенной запахом сосны.
– Здорово кому-то достается.
Солдаты стоят на стрелковых ступенях и, с опаской приподняв головы, вглядываются в ночь.
– Далеко это, как ты думаешь?
– Миль сорок, пожалуй.
– Значит, это достается англичанам. Похоже, где-то рядом с Армантьером.
Пол обращает взор к небу на севере. Фонтаны огня взметаются вверх и низвергаются, как водопад; подобно серебристо-алым цветам, они расцветают в вышине снова и снова в своем нескончаемом великолепии. Странно, что все это выглядит так прекрасно, думает он.
Когда великолепный фейерверк над Армантьером гаснет, становится ясно, что этот суматошный день не принес ни победы, ни поражения, и, как и прежде, обе стороны находятся в тупике. Остается только подготовиться к следующему дню, отремонтировать то, что разрушено, доставить боеприпасы на передовую и отвезти раненых и убитых в тыл.
На перевязочном пункте в расположении британских войск санитары готовят раненых к отправке.
– Да, здорово досталось этому парню. Ты только посмотри.
– Оторвало ногу.
– Похоже, обе, черт подери, как ты считаешь?
– Да уж, двух мнений тут быть не может.
– Это ведь тот самый американец?
– Не знаю. Хотя, может и так. Как его зовут?
– Кажется, Фред. А вот фамилия… Росс? Что-то вроде этого.
– Чего ты гадаешь, взгляни на его бирку! Мы не можем с ним возиться всю ночь.
– Подожди, подожди секунду. А, вот она. Я был прав. Его зовут Фред, Фред Р-о-т. Рот.
– Ладно, поднимай его. Времени у нас в обрез.
ГЛАВА 4
По мере того, как проходили дни, изумление и неверие, охватившие Анжелику в первый момент, сменились негодованием.
– Куда, черт возьми, он ушел? – спросила она.
– Он живет сейчас в комнате над лабораторией, – ответила ей Лия, бросив взгляд на Хенни. – Он велел мне сказать вам об этом, Хенни, если вы спросите.
– Я не спрашивала, – подала голос Хенни.
Итак, он вернулся в ту комнату, что была когда-то его домом; туда, где был зачат Фредди, где на подоконник наметало столько снега, что его можно было видеть, не вставая с кровати; где занавеси колыхались под порывами горячего летнего ветра и на крышке пианино лежали вперемешку ноты…
Страдай там, подумала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135