4 июля 1912 г.
Завтра последний день моего пребывания здесь. После этого я присоединюсь к Полу в Лондоне, потом мы поедем в Париж. Мне хочется в Париж, но в то же время грустно уезжать отсюда.
Вчера мы ездили в Гластонбери, Джеральд, я и двое его друзей по Кембриджу. Я смотрел на Авалонскую долину, бывшую когда-то морем, где, по преданию, находился остров Авалон, на который перед смертью отвезли короля Артура, и чувствовал, что по спине у меня ползут мурашки. Гластонберийское аббатство превратилось в руины; уцелела одна башенная арка, а на месте других башен остались лишь груды камней, поросшие травой. Говорят, здесь похоронены Артур и Гиневра. Мы стояли, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь шумом ветра. Все вокруг внушало благоговение, все было исполнено достоинства и очарования.
Можно подумать, что у меня в роду были англичане, такими знакомыми кажутся мне старинные деревушки, окруженные мирными полями. За них будешь сражаться до последнего, если возникнет такая необходимость.
Всю вторую половину дня мы с Джеральдом провели за разговором; о чем только мы ни говорили – о Дафне, Йеле, Кембридже, моем доме, его доме. Мне трудно было объяснить, какие у меня родители. Я чувствовал, что по моему описанию они ему не понравились, и он сразу понял, что и они его не одобрили бы. Что ж, он прав. Слишком уж он консервативен, сказали бы они. Я словно наяву слышу их голоса, произносящие это слово. Отец бы усмехнулся презрительно и добавил, что Джеральд больно уж изнеженный. Он и меня таким считает, я знаю. Да, все здесь вызвало бы у отца возмущение, особенно слуги.
Я спросил у Джеральда совета относительно своей будущей специализации: средние века или античность. Я уже решил, что буду заниматься историей. По мнению Джеральда, сейчас рано об этом говорить, надо попробовать силы в том и в другом, а уж потом решать.
Пребывание здесь очень на меня повлияло. Я приобрел друга на всю жизнь, хотя скоро мы и окажемся по разные стороны океана. Я никогда и ни с кем не испытывал ничего подобного, такого мгновенного полного взаимопонимания, как будто каким-то непостижимым образом он является моей второй половиной.
Париж, 9 июля 1912 г.
Дорогая Мими!
Мы приехали сюда два дня назад, и только сейчас я смог выкроить время, чтобы написать тебе. Папа надавал мне столько поручений, велел встретиться со столькими людьми, что, едва сойдя с парома, я был вынужден сразу же заняться делами.
Срок моего пребывания в Европе истек почти наполовину, и хотя все идет прекрасно, я уже мечтаю о возвращении домой. Надеюсь, ты догадываешься почему. Я начал скучать по тебе с того самого момента, как очутился на борту корабля. За это время было столько забавных маленьких происшествий, столько интересных знакомств, столько занимательных бесед (признаюсь, что в некоторых из этих бесед я выступал в роли слушателя, причем без ведома их участников, ты ведь знаешь, как я любопытен); мне бы хотелось поделиться с тобой всеми своими наблюдениями, выслушать твое мнение, выговориться самому. Ты изумительно умеешь слушать. Да, мне тебя не хватает. Думаю, что любовь – если дать ей самое простое определение – это и есть полное взаимопонимание и желание быть вместе.
Сегодня утром я разговаривал с одной из наших клиенток – некоей мадам Ламартин. Возможно, ты ее помнишь; вы встречались, когда ты приезжала сюда с родителями несколько лет назад. Она, во всяком случае, тебя помнит.
«А как поживает милая крошка Мариан?» – спросила она, назвав тебя очаровательным ребенком.
Вот видишь, какое впечатление ты на всех производишь. А тебе тогда было, наверное, лет двенадцать. Она очень обрадовалась, когда я по секрету сказал ей, что мы собираемся пожениться. Надеюсь, ты не будешь сердиться, что я проговорился.
Завтра хочу устроить себе отдых, отвлечься от контор и банков и просто побродить по Парижу, побывать в своих любимых местах. Перекушу в «Пре Каталан» в Буа, посмотрю на уличных художников на Пляс дю Тетр, пороюсь в книжных развалах на Левом берегу. Надеюсь, когда-нибудь мы побываем здесь вместе.
А пока я с удовольствием покажу все это Фредди. Он проявляет столько энтузиазма! Должен сказать, я рад, что увез его из Англии. Он тоскует по ней, по крайней мере по тому ее уголку, в который он, судя по всему, влюбился.
Они все там ведут какие-то ненормальные разговоры. Я вспоминаю один вечер, чудесный летний вечер этих ребят в их белых фланелевых костюмах, развалившихся в белых плетеных креслах под усыпанными белыми цветами липами. И о чем, ты думаешь, говорили юный Джеральд и его кембриджские друзья, пока Фредди внимал им с открытым ртом? Они говорили, что «современное общество стало слишком изнеженным»; к этому, по их мнению, привело стабильное процветание и, хочешь-верь хочешь-нет, длительный период мира. Настало время, говорили они, когда нужно идти на жертвы во имя благородных целей; нужны новые герои, такие, как рыцари короля Артура. Ну не чепуха ли это? Я слушал, пытаясь понять, что же они за люди. Самое невероятное, что своими идеями они заразили Фредди. Бедный мальчик рассуждает теперь как наследник британской славы. Порой мне кажется, что я старше его не на шесть, а на шестьдесят лет. В Европе пахнет войной, я чувствую это, и эти блестящие молодые люди тоже. Но я считаю войну величайшим бедствием, а они чуть ли не с радостью ждут ее начала. Я боюсь за этих молодых людей с их тоской по прошлому, вернее по идеализированному варианту прошлого, созданному их воображением. У них в головах страшная путаница и они неспособны к трезвой самооценке.
Конечно, человеку трудно посмотреть на себя как бы со стороны. Возможно, кое в каких вопросах и у меня в голове путаница, хотя я сам, естественно, так не думаю. (Я подозреваю, что твой отец, хотя и относится ко мне с симпатией, но считает радикалом, каковым я не являюсь).
Не пойму, с чего это я так расписался сегодня. Луна светит так ярко, что хоть выключай лампу. Рю де Риволи кажется серебряной в свете луны и уличных фонарей. Может, этот свет гонит от меня сон. Но думаю, что причина не в этом. Просто сегодня я чувствую себя одиноким и тоскую по дому. Я вспоминаю те далекие дни, когда мы, бывало, играли на пляже перед домом моих деда с бабкой. А ты знаешь, тогда они без конца внушали мне, что я не должен тебя обижать. Правду сказать, когда тебе было десять, ты мне страшно надоедала. А потом в один прекрасный день, когда я был в теперешнем возрасте Фредди, я готовился поступать в колледж, а тебе было пятнадцать, я посмотрел на тебя… и не смог отвести глаз. Ты была такой красивой. Вечером я пришел к вам, объяснив свой приход тем, что должен помочь тебе по математике, помнишь? Вот так в один день ты стала в моих глазах взрослой. Если хочешь, я и на слух стал воспринимать тебя по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135