– О, Анна! Куда ты идешь?
– В музей.
– Одна, в воскресенье?
– Мой друг не смог сегодня прийти.
– Ты не станешь возражать, если я немного пройдусь с тобой?
– Нет, пожалуйста. Я хочу сказать, да, конечно.
– Ну, как, – начал он, – тебе понравились книги по искусству?
– О, да! Простите, что держу их так долго. Я верну их завтра, – она покраснела.
Бедняжка! Он понял, что ей неловко и поспешил ее разуверить.
– Я совсем не это имел в виду, Анна! Держи их у себя сколько захочешь. – Он так и не понял, что толкнуло его в следующий момент сказать: – Так как мы все равно гуляем, может ты сходишь со мной в «Армэри Шоу»? Это очень интересная выставка современной живописи, – поспешил он добавить, – картины в основном из Европы. Возможно, она тебе и не понравится. Но о ней все говорят, и так как ты любишь картины, тебе следует ее посетить.
– Ну… я…
Он не дал ей договорить.
– Ее действительно стоит посмотреть. Во всяком случае, мне так показалось.
– Вы там уже были? Тогда вам вряд ли захочется пойти туда снова.
– Совсем наоборот. Именно поэтому я и хочу сходить туда еще раз. Это нечто удивительное и совершенно необычное.
Девушка все еще колебалась. Ее бледное лицо, с которого только что сошла краска смущения, вновь порозовело.
Он понял.
– Если мы кого-нибудь увидим, мы… знаешь, я скажу, что мы встретились случайно. Это будет только правдой. Пойдем. В этом нет ничего плохого, Анна.
Они свернули в сторону Лексингтон-авеню.
– Она на Двадцать пятой улице, пешком туда довольно далеко. Мы поедем на трамвае.
– А может мы прогуляемся? Я не против, даже если и далеко. Воздух такой свежий. И небо! Такое прекрасное.
Он взглянул вверх, туда, где сквозь рваные облака проглядывало далекое и холодное бледно-голубое небо; однако, в нем угадывался более густой синий цвет, говоривший о скором приходе весны. Он посмотрел вниз, на нее, и встретился с ее обращенным на него взглядом.
– Я так много времени провожу в доме. Мне бы хотелось побыть на воздухе подольше, – сказала она и быстро добавила: – не то чтобы я возражала, совсем нет, это чудесный дом и я рада, что в нем работаю.
Извинение заставило его очень мягко произнести:
– Тебе нравится Нью-Йорк? Ты много гуляешь по городу?
– О, да, я хожу везде. От могилы Гранта до «Вулворт-билдинга».
– Вижу, ты не теряешь времени даром. «Вулворт-билдинг» только что закончен.
– Самое высокое здание в мире! – воскликнула она. В ее глазах застыло изумление.
Это изумление слегка рассмешило его и в то же время доставило ему истинное удовольствие. Ее все удивляло: проезжавшие мимо автомобили, окно цветочного магазина с выставленными в нем тюльпанами, огромная желтовато-коричневая собака.
– Это афганская борзая. – Сказал Пол. – Очень редкая порода.
В «Армэри» она изумленно ойкнула сначала при виде длинного ряда автомобилей, затем огромного зала и пышно разодетых знаменитостей, разглядывающих скульптуры и картины.
– Посмотри сюда, Анна. Это знаменитый американский художник, Джон Слоун. Представитель реалистической школы. Ты меня понимаешь?
– Что он рисует то, что существует на самом деле? Конечно. «Девушки, высушивающие волосы», – прочла она. Ветер полоскал белое белье на залитой солнечным светом крыше многоквартирного дома. – Я знаю, что они чувствуют. Рады выбраться из темных комнат. Это правда. Уж мне-то это хорошо известно.
Они двинулись дальше, к Ван Гогу, Матиссу, Сезанну.
– «Богадельня на холме», – прочла Анна. Она сказала это так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова в шуме толпы. – Прекрасная земля! Круглые холмы. В Польше, откуда я приехала, земля такая ровная. Как бы мне хотелось когда-нибудь воочию увидеть холмы!
Почему ее столь простое желание так его растрогало? Внезапно в нем пробудилось любопытство.
– Иди-ка сюда, я хочу тебе кое-что показать.
Небольшая толпа, собравшаяся перед полотном, к которому он ее увлек, загораживала вид, так что им пришлось потратить несколько минут, чтобы наконец отыскать место, откуда они могли его видеть.
– Марсель Дюшан, француз. Картина называется «Обнаженная, спускающаяся по лестнице», – объяснил Пол.
Люди смеялись у них за спиной.
– Идиотизм! Не стоит даже тех денег, что пошли на краски и холст.
– Это же неприлично. Им должно быть самим стыдно, что они выставили такую дрянь.
– Скажи мне, Анна, что ты думаешь об этой картине? – спросил Пол.
Она слегка нахмурилась, явно находясь в нерешительности.
– Она тебе нравится или нет?
– Не знаю. В общем, все это не так уж и красиво, все эти линии и квадраты, но…
– Но что?
– Ну, это… как бы вам сказать… оригинально, что ли. Я имею в виду, что, как мне кажется, никто никогда не делал ничего подобного.
– Да, это несомненно оригинально. И это называется кубизмом; не квадраты, как ты сказала, а кубы.
– А, понимаю, как маленькие ящики. Снова и снова. Кажется, что все движется, не так ли? Как странно! Ты отворачиваешься, и тут же тебе хочется взглянуть снова, увидеть, как она спускается по лестнице.
– Я с тобой абсолютно согласен. Критики высмеяли эту картину, потому что Америка еще к этому не готова. Но поверь мне, очень скоро все изменится.
Несколько дней назад он стоял здесь вместе с Мими.
– Это, – заявила она, – самая глупая вещь, какую мне когда-либо доводилось видеть в жизни. Отвратительная мазня. Такое мог бы нарисовать даже ребенок. Разве можно называть это искусством?!
И, однако, подумал сейчас Пол, справедливости ради следовало сказать, что большинство критиков и даже такая личность, как Теодор Рузвельт, полностью разделяли ее мнение.
– Я даже думаю, что это… это аморально, – добавила Мими, явно имея в виду название картины, в котором фигурировало слово «обнаженная». Он ничего на это не ответил.
Да и что он мог сказать, если до сих пор средние американцы, которые не могли позволить себе оригиналы, украшали стены своих домов коричневыми фотографиями картин известных мастеров?! «Голубым мальчиком» Гейнсборо, например. Да, Америка определенно была еще к этому не готова.
Но Анна, эта необразованная девушка, сумела увидеть, сумела понять и принять новое.
Она все еще изучала картину. Он стоял позади нее, глядя не на полотно, а на ее затылок. Небольшая шляпка прикрывала лишь макушку, позволяя видеть почти половину головы и пышные волосы, свернутые узлом на шее. Сколько же оттенков рыжего было в этой блестящей массе! Красно-коричневый, цвета меди и красного дерева; там же, где несколько волосков выбились из прически, к рыжему примешивалось золото.
Она что-то сказала. С усилием он заставил себя отвлечься от своих мыслей.
– Я тебя не слышал. Извини.
– Я сказала, что уже становится поздно, – произнесла она твердо. – Нам пора идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135