Он звучал с готовностью, как голос продавщицы, надеющейся сбыть залежалый товар. – Как хорошо, что ты дома. Это Боб.
– Привет, Боб. – Голос Малу завибрировал. – У тебя есть что-нибудь для меня? Что, Пия Коккони исчезла?
– Нет, она здесь. – Боб Баррайс разглядывал потолок. Солнце рисовало на нем золотые кренделя, как будто копировало Ван Го-га. – У тебя есть время?
– Для тебя – всегда.
– Плохо идут дела?
– Совсем паршиво, Боб. Сезон еще не начался. А твои братья автогонщики привозят с собой своих девчонок. За всю неделю всего два приглашения, и те скучные. Два англичанина. Полночи курили трубки, пили чай и рассказывали о бегах. А что у тебя есть для меня? Вечеринка с гашишем? Танец с семью покрывалами? Или обалденная групповая пирамида?
– Ничего похожего. Ты одета?
– Нет, но могу…
– Одевайся и приходи в мой отель. Возьми с собой теплые вещи. Брюки, свитер, шубу.
– Мы что, будем играть в проводы зимы?
– Не задавай так много вопросов… приходи! Через полчаса отъезжаем.
– А сколько стоит дело?
Бизнес прежде всего. Тоже мне банковский сейф в трусах. Но Боб Баррайс знал цены.
– Две тысячи франков аванс. Если получится, премия еще в четыре тысячи.
– Целая куча денег, Боб. – Голос Малу потерял уверенность. – Надеюсь, это не с кнутом… и все такое… Я в таких делах не участвую. На это есть Констанца.
– Все нормально, детка. – Боб утешительно засмеялся. – Ему только шестьдесят девять лет.
– О Боже, а переживет он это?
– Надеюсь, что нет. – Боб повесил трубку и сладко потянулся. – Надеюсь, что нет… – повторил он. – Таким способом можно смягчить и камни.
Гастон Брилье не привык, чтобы в темноте кто-то стучал в его дверь. Когда ночь опускалась на Лудон, все погружалось в сон. Спали и люди и звери. Может быть, именно поэтому люди в Лудоне жили в среднем по девяносто лет и панихиды были большой редкостью, даже праздником.
Внутри каменной хижины послышались покашливание и шаркающие шаги. Сквозь щели в грубо сколоченных ставнях показался свет. Поеживаясь от холода и с явным страхом Мариэтта Лукка натягивала на себя шубу.
– Не забыла, как все должно произойти? – прошептал Боб из темноты. Малу кивнула.
– Да, Боб. Черт возьми, мне страшно…
– Это не опасно ни на секунду. Я буду за дверью.
– А если он меня действительно…
– Вынесешь! Шесть тысяч франков, куколка…
–, Старый, вонючий крестьянин…
– Тебе не нюхать его надо, а вскружить ему голову. – Боб прижался к шероховатой каменной стене. – Идет. Покажи, на что ты способна, Малу…
Гастон Брилье отворил тяжелую дверь. Но, прежде чем он успел хоть что-то спросить, кто-то юркий в меховой шубе прошмыгнул мимо него и остановился лишь перед огромной старой кроватью. Там незнакомое существо захихикало, сбросило шубу, и Гастон понял, что это была девушка. Он захлопнул дверь, протер обеими руками глаза и неуклюжей медвежьей походкой пошел к печке.
– Мадемуазель, – произнес он. – Нет, вы только подумайте! Кто вы? Откуда? Стойте! Что вам надо на моей постели? Остановитесь, мадемуазель…
Малу начала раздеваться. Сначала брюки и свитер, теперь были сброшены лифчик и пояс для чулок. Она осталась только в прозрачных нейлоновых трусиках, сквозь которые просвечивал черный треугольник. Гастон глазел на девушку, на ее полную красивую грудь, линию бедер, на эту ослепительную наготу, которую он видел в последний раз вот так откровенно, в натуре тридцать девять лет тому назад.
– Вы что, рехнулись, мадемуазель? – спросил он резко. – Нет, вы только подумайте! Ваша одежда промокла? Вы хотите просушить ее? Я сейчас освобожу веревку. Возьмите простыню и завернитесь. Виданное ли это дело?
Он подошел к Малу, чтобы помочь ей стащить простыню с матраса. Но, когда расстояние между ними составляло около метра, она вдруг начала кричать, громко и пронзительно, как сирены в войну, когда в небе появлялись немецкие самолеты.
– Что с вами, мадемуазель? – воскликнул Гастон дребезжащим голосом. – Вам больно?
Его наивность расторгала Малу, но она продолжала кричать, поскольку за внеслужебные чувства деньги не платят. На глазах у потрясенного Гастона она разорвала свое белье, повалилась на кровать и дико задергала ногами. Обеими руками, как щитом, она закрывала промежность.
За Гастоном с грохотом раскрылась дверь. Он обернулся, пригнулся и выставил вперед кулаки. Посреди комнаты стоял Боб Баррайс, на лице которого красноречиво были написаны возмущение и отвращение.
– На помощь! – кричала Малу позади Гастона на кровати. – Боб! Боб! Он сорвал с меня одежду и хотел меня… О Боб! Это было ужасно, он был как зверь… – Потом она заплакала. Ей это удалось замечательно. Ее обнаженное тело буквально сотрясалось от рыданий.
– Ах вы скотина! – произнес Боб угрожающе тихо. – Гнусная скотина! Череп бы вам раскроить…
Гастон Брилье ничего не понимал. Он добрел до печки, искоса поглядывая то на чужую голую девушку, то на Боба. Потом он покачал головой, беспомощно и почти по-детски.
– Я ее вовсе не знаю. Что вы хотите от меня, месье? Вбегает, раздевается…
– Вы хотели изнасиловать мою невесту! – закричал Боб. – Где Лафетт, жандарм? Позвать полицию! Развратник, нападает на девушек, как волк!
– Я не знаю ее! – неожиданно заорал Гастон. До него начало доходить, что эта ситуация набрасывает ему удавку на шею. – Я клянусь вам, месье…
– Швырнул меня на кровать с нечеловеческой силой. И вот… вот… вот… – Малу высоко подняла разорванное в клочья белье. – Как зверь…
– Мозги бы вам вышибить! – кричал Боб Баррайс. И он в совершенстве владел своей ролью. – Оставайся как есть, Малу! Я приведу жандарма! Через несколько минут.
– Месье! – глухо воскликнул Гастон. – Я ничего не делал! Клянусь вам… – Он, шатаясь, прошел по комнате, опустился на деревянную скамью и тупо уставился перед собой. Малу забралась в самый дальний угол огромной постели.
– Не оставляй меня одну, Боб! – лепетала она. – Пожалуйста, подожди минутку. Я пойду с тобой…
– Нет, ты останешься! Ты – вещественное доказательство! – Боб поднял десять пальцев. Малу со вздохом опустилась и скрестила руки перед грудью. «Десять тысяч франков. Не бойся, душечка! Десять тысяч франков. Десять тысяч. Ты сможешь начать новую карьеру. Маленькая квартирка, новые платья. Ты будешь на ступеньку выше на лестнице, ведущей в рай. Подави свой страх, моя куколка…»
Минут через десять Боб вернулся. Вслед за ним в хижину вошел Луи Лафетт и сразу же оценил ситуацию. Гастон все еще тупо сидел на лавке, как неподвижная колода, и пытался защитить себя одной и той же фразой:
– Я ничего не сделал, верьте мне!
– Гастон! – официально произнес Лафетт. Брилье поднял голову. Глаза его были вдвое больше обычного. Вся скорбь гибнущего мира кричала из них, но никто не заметил этого, и меньше всех Лафетт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Привет, Боб. – Голос Малу завибрировал. – У тебя есть что-нибудь для меня? Что, Пия Коккони исчезла?
– Нет, она здесь. – Боб Баррайс разглядывал потолок. Солнце рисовало на нем золотые кренделя, как будто копировало Ван Го-га. – У тебя есть время?
– Для тебя – всегда.
– Плохо идут дела?
– Совсем паршиво, Боб. Сезон еще не начался. А твои братья автогонщики привозят с собой своих девчонок. За всю неделю всего два приглашения, и те скучные. Два англичанина. Полночи курили трубки, пили чай и рассказывали о бегах. А что у тебя есть для меня? Вечеринка с гашишем? Танец с семью покрывалами? Или обалденная групповая пирамида?
– Ничего похожего. Ты одета?
– Нет, но могу…
– Одевайся и приходи в мой отель. Возьми с собой теплые вещи. Брюки, свитер, шубу.
– Мы что, будем играть в проводы зимы?
– Не задавай так много вопросов… приходи! Через полчаса отъезжаем.
– А сколько стоит дело?
Бизнес прежде всего. Тоже мне банковский сейф в трусах. Но Боб Баррайс знал цены.
– Две тысячи франков аванс. Если получится, премия еще в четыре тысячи.
– Целая куча денег, Боб. – Голос Малу потерял уверенность. – Надеюсь, это не с кнутом… и все такое… Я в таких делах не участвую. На это есть Констанца.
– Все нормально, детка. – Боб утешительно засмеялся. – Ему только шестьдесят девять лет.
– О Боже, а переживет он это?
– Надеюсь, что нет. – Боб повесил трубку и сладко потянулся. – Надеюсь, что нет… – повторил он. – Таким способом можно смягчить и камни.
Гастон Брилье не привык, чтобы в темноте кто-то стучал в его дверь. Когда ночь опускалась на Лудон, все погружалось в сон. Спали и люди и звери. Может быть, именно поэтому люди в Лудоне жили в среднем по девяносто лет и панихиды были большой редкостью, даже праздником.
Внутри каменной хижины послышались покашливание и шаркающие шаги. Сквозь щели в грубо сколоченных ставнях показался свет. Поеживаясь от холода и с явным страхом Мариэтта Лукка натягивала на себя шубу.
– Не забыла, как все должно произойти? – прошептал Боб из темноты. Малу кивнула.
– Да, Боб. Черт возьми, мне страшно…
– Это не опасно ни на секунду. Я буду за дверью.
– А если он меня действительно…
– Вынесешь! Шесть тысяч франков, куколка…
–, Старый, вонючий крестьянин…
– Тебе не нюхать его надо, а вскружить ему голову. – Боб прижался к шероховатой каменной стене. – Идет. Покажи, на что ты способна, Малу…
Гастон Брилье отворил тяжелую дверь. Но, прежде чем он успел хоть что-то спросить, кто-то юркий в меховой шубе прошмыгнул мимо него и остановился лишь перед огромной старой кроватью. Там незнакомое существо захихикало, сбросило шубу, и Гастон понял, что это была девушка. Он захлопнул дверь, протер обеими руками глаза и неуклюжей медвежьей походкой пошел к печке.
– Мадемуазель, – произнес он. – Нет, вы только подумайте! Кто вы? Откуда? Стойте! Что вам надо на моей постели? Остановитесь, мадемуазель…
Малу начала раздеваться. Сначала брюки и свитер, теперь были сброшены лифчик и пояс для чулок. Она осталась только в прозрачных нейлоновых трусиках, сквозь которые просвечивал черный треугольник. Гастон глазел на девушку, на ее полную красивую грудь, линию бедер, на эту ослепительную наготу, которую он видел в последний раз вот так откровенно, в натуре тридцать девять лет тому назад.
– Вы что, рехнулись, мадемуазель? – спросил он резко. – Нет, вы только подумайте! Ваша одежда промокла? Вы хотите просушить ее? Я сейчас освобожу веревку. Возьмите простыню и завернитесь. Виданное ли это дело?
Он подошел к Малу, чтобы помочь ей стащить простыню с матраса. Но, когда расстояние между ними составляло около метра, она вдруг начала кричать, громко и пронзительно, как сирены в войну, когда в небе появлялись немецкие самолеты.
– Что с вами, мадемуазель? – воскликнул Гастон дребезжащим голосом. – Вам больно?
Его наивность расторгала Малу, но она продолжала кричать, поскольку за внеслужебные чувства деньги не платят. На глазах у потрясенного Гастона она разорвала свое белье, повалилась на кровать и дико задергала ногами. Обеими руками, как щитом, она закрывала промежность.
За Гастоном с грохотом раскрылась дверь. Он обернулся, пригнулся и выставил вперед кулаки. Посреди комнаты стоял Боб Баррайс, на лице которого красноречиво были написаны возмущение и отвращение.
– На помощь! – кричала Малу позади Гастона на кровати. – Боб! Боб! Он сорвал с меня одежду и хотел меня… О Боб! Это было ужасно, он был как зверь… – Потом она заплакала. Ей это удалось замечательно. Ее обнаженное тело буквально сотрясалось от рыданий.
– Ах вы скотина! – произнес Боб угрожающе тихо. – Гнусная скотина! Череп бы вам раскроить…
Гастон Брилье ничего не понимал. Он добрел до печки, искоса поглядывая то на чужую голую девушку, то на Боба. Потом он покачал головой, беспомощно и почти по-детски.
– Я ее вовсе не знаю. Что вы хотите от меня, месье? Вбегает, раздевается…
– Вы хотели изнасиловать мою невесту! – закричал Боб. – Где Лафетт, жандарм? Позвать полицию! Развратник, нападает на девушек, как волк!
– Я не знаю ее! – неожиданно заорал Гастон. До него начало доходить, что эта ситуация набрасывает ему удавку на шею. – Я клянусь вам, месье…
– Швырнул меня на кровать с нечеловеческой силой. И вот… вот… вот… – Малу высоко подняла разорванное в клочья белье. – Как зверь…
– Мозги бы вам вышибить! – кричал Боб Баррайс. И он в совершенстве владел своей ролью. – Оставайся как есть, Малу! Я приведу жандарма! Через несколько минут.
– Месье! – глухо воскликнул Гастон. – Я ничего не делал! Клянусь вам… – Он, шатаясь, прошел по комнате, опустился на деревянную скамью и тупо уставился перед собой. Малу забралась в самый дальний угол огромной постели.
– Не оставляй меня одну, Боб! – лепетала она. – Пожалуйста, подожди минутку. Я пойду с тобой…
– Нет, ты останешься! Ты – вещественное доказательство! – Боб поднял десять пальцев. Малу со вздохом опустилась и скрестила руки перед грудью. «Десять тысяч франков. Не бойся, душечка! Десять тысяч франков. Десять тысяч. Ты сможешь начать новую карьеру. Маленькая квартирка, новые платья. Ты будешь на ступеньку выше на лестнице, ведущей в рай. Подави свой страх, моя куколка…»
Минут через десять Боб вернулся. Вслед за ним в хижину вошел Луи Лафетт и сразу же оценил ситуацию. Гастон все еще тупо сидел на лавке, как неподвижная колода, и пытался защитить себя одной и той же фразой:
– Я ничего не сделал, верьте мне!
– Гастон! – официально произнес Лафетт. Брилье поднял голову. Глаза его были вдвое больше обычного. Вся скорбь гибнущего мира кричала из них, но никто не заметил этого, и меньше всех Лафетт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101