Он использует тебя в своих интересах, как проститутку.
– Назовем это иначе: я участвую в игре, но с открытыми глазами и с собственными планами.
– Ты был школьным товарищем Лутца. Его другом, ведь так? Вы ведь всегда были вместе… до недавнего времени.
– Да, ты же знаешь.
– Лутц был хорошим парнем, правда? И ты славный мальчик, Гельмут. Один этот Баррайс – исчадие ада! Ты тоже считаешь, что Лутц вел машину и наскочил на скалу?
– Нет.
– Нет? Ты так не считаешь? – Эрнст Адамс вскочил. С отчаянием человека, всю свою жизнь поставившего на одно-единственное дело и рискующего проиграть, он обнял Хансена и прижал его к себе с такой силой, что тому с трудом удалось освободиться из его объятий. – Ты веришь мне? Ты единственный, кто мне верит! – Вера – еще не доказательство, папаша Адамс. С одной лишь верой можно попасть в сумасшедшие – ты теперь это знаешь.
– Но кто-то ведь должен сказать правду! Если ее не выкрикнуть, никто же не услышит. Ведь у них у всех мешки с деньгами в ушах, позолоченная баррайсовская вата! Кто-то должен ее выдернуть, чтобы хотя бы один-единственный звук правды проник в их сердца и умы. Кто еще способен на это, кроме меня? Я отец! Я отдал своего сына! Он сгорел! Сгорел в разбитом автомобиле… – Он закрыл лицо обеими руками и отчаянно всхлипнул.
Гельмут Хансен отвернулся. Вид плачущего старика вызвал в его памяти Боба Баррайса. Он вспомнил, как встретил его тогда в Монте-Карло, элегантного, с декоративно забинтованными руками, которого все чествовали как героя дня, наконец занявшего свое место в фаланге дорогих плейбоев. Сбылась мечта Боба – его принимали как равного, а рядом с ним была аристократическая супершлюха Пия Коккони, позволившая потом ему, Гельмуту Хансену, у бассейна «Писсин де Террас» гладить ей грудь, потому что у него были такие роскошные мозолистые руки… И все это происходило в то время, когда Лутц Адамс еще лежал в морге и не успели остыть обломки машины. Теперь же напротив него сидел отец, который сердцем чувствовал преступление, а за ним охотились, как за волком, и хотели навсегда упрятать за решетку.
Вот она, олицетворенная власть Баррайсов!
Это было редкое везение, что Гельмут Хансен в то утро ехал по просеке. На дороге он задел своей машиной перебегавшую косулю и, поскольку опасался, что серьезно поранил ее, поехал вслед. Косуля исчезла, а вместо нее из кустов выскочил старый Адамс, который размахивал руками и вопил:
– Возьмите меня с собой! Скорей! Скорей! Я вам потом все объясню. – Когда он узнал Хансена, он бросился ему на шею и заплакал: – Бог существует! Вот доказательство! Тебя мне Бог послал. Увези меня, мальчик, мой дорогой мальчик… Они хотят запрятать меня в психбольницу…
Хансен не задавал лишних вопросов. Кто такие были «они», он догадывался, и ему не нужно было объяснений. Он втянул Адамса на сиденье рядом с собой, захлопнул дверь и нажал на газ. А потом он сделал нечто, что сначала повергло Адамса в отчаяние. Хансен поехал к загородному дому Теодора Хаферкампа, расположенному в романтических моренных горах.
Адамс не противился. Он откинулся на сиденье и безнадежно закрыл глаза.
– Значит, ты уже вошел в семью? – грустно спросил он. – Конечно, ты теперь сидишь в дирекции. Они все могут купить, так? Земли, дома, законы, людей, души… в общем все. Только не Бога и не судьбу! Я заклинаю обоих, они мои союзники.
– Этот дом – сейчас самое безопасное место, папаша Адамс. – Гельмут Хансен подъехал к вилле, которая пустовала уже несколько недель. Хаферкамп переехал в замок Баррайсов, чтобы быть поближе к центру событий. С ним вместе перебрался и дворецкий Джеймс, после того как он по доброй английской традиции покрыл всю мебель белыми льняными чехлами. Было очевидно, что Хаферкамп не покинет поля боя и не уединится для заслуженного отдыха, пока не выиграет великую битву.
– У тебя есть ключ, Гельмут?
– Да, но тебе придется пожить в подвале.
– Я не буду резать мебель.
– Не поэтому. Джеймс приходит время от времени, проветривает и проверяет, все ли в порядке. В подвал наверняка не спустится. Там есть три помещения для прислуги, и ты сможешь спокойно переждать все события.
– Я не хочу ждать, я хочу всем поведать правду.
Гельмут Хансен положил Адамсу руки на плечи. Они смотрели в глаза друг другу: старик, жизнь которого утратила всякий смысл, и юноша, который начинал наводить порядок в своей и чужих жизнях. И вдруг оба поняли, что цель у них одна, только идут они к ней разными путями.
– Я был другом Лутца, – тихо проговорил Хансен.
– Да, Гельмут.
– Мы оба знаем, что скрывается за красивым фасадом Боба Баррайса.
– Ты дважды спасал ему жизнь!
– Я бы и в третий раз это сделал, папаша Адамс. Это из другой оперы, справедливость – это не правосудие мести. Нельзя искоренить преступление, совершив новое. Но я обещаю тебе, что Боб заплатит за все свои грехи.
– Приятно слышать это, мой мальчик, – старый Адамс погладил Гельмута по щеке. В этом жесте было столько трогательной нежности, что Хансен заскрипел зубами. – Ты совсем как мой Лутц. Ты слишком хороший, на этом ты сломаешься. Они сильнее, эти Баррайсы, поверь мне, они способны позолотить и небо, и преисподнюю, под их дудку поют и ангелы и черти. И ты сломаешь себе шею…
Теодор Хаферкамп перестал понимать этот мир. Поскольку этот мир назывался Вреденхаузен и принадлежал ему, то нарушение равновесия было особенно разительным.
– Старик не появляется, – сказал он доктору Дорлаху и Гельмуту Хансену через восемь дней после исчезновения старого Адамса. – Но он здесь, в городе! Я чувствую это! Он не мог далеко убежать, и машина, подобравшая его, местная. Кто-то один шагает не в ногу, кто-то прячет старика. О Боже, как это меня огорчает! Делаешь тут все для своих рабочих: самая высокая зарплата, пакет добровольных социальных ассигнований, поселки с чисто символической квартплатой, кредиты через наше собственное кредитное бюро, бесплатные экскурсии… Я им создаю рай на земле, и вот среди них находится кто-то, кто предает меня. Это больно!
– Выпей, дядя, – Гельмут Хансен налил рюмку так любимого Хаферкампом красного вина «Шато Лафит Ротшильд», которым надо наслаждаться с закрытыми глазами. – Люди всегда будут разочаровывать.
– И это говоришь ты, Гельмут. – Хаферкамп потягивал хорошо подогретое вино. Доктор Дорлах сидел в стороне, за письменным столом баррайсовской библиотеки, и работал над деловыми бумагами. Он пил чистое виски. Хаферкамп находил это кощунством, когда другие пьют «Лафит Ротшильд». – Как отнесся Роберт к идее Дорлаха жениться на этой кабатчице?
– Да, вы же были сегодня в тюрьме, Гельмут. Расскажите, – откликнулся Дорлах из глубины.
– Боб в восторге. Он готов немедленно жениться на Марион Цимбал, если это возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Назовем это иначе: я участвую в игре, но с открытыми глазами и с собственными планами.
– Ты был школьным товарищем Лутца. Его другом, ведь так? Вы ведь всегда были вместе… до недавнего времени.
– Да, ты же знаешь.
– Лутц был хорошим парнем, правда? И ты славный мальчик, Гельмут. Один этот Баррайс – исчадие ада! Ты тоже считаешь, что Лутц вел машину и наскочил на скалу?
– Нет.
– Нет? Ты так не считаешь? – Эрнст Адамс вскочил. С отчаянием человека, всю свою жизнь поставившего на одно-единственное дело и рискующего проиграть, он обнял Хансена и прижал его к себе с такой силой, что тому с трудом удалось освободиться из его объятий. – Ты веришь мне? Ты единственный, кто мне верит! – Вера – еще не доказательство, папаша Адамс. С одной лишь верой можно попасть в сумасшедшие – ты теперь это знаешь.
– Но кто-то ведь должен сказать правду! Если ее не выкрикнуть, никто же не услышит. Ведь у них у всех мешки с деньгами в ушах, позолоченная баррайсовская вата! Кто-то должен ее выдернуть, чтобы хотя бы один-единственный звук правды проник в их сердца и умы. Кто еще способен на это, кроме меня? Я отец! Я отдал своего сына! Он сгорел! Сгорел в разбитом автомобиле… – Он закрыл лицо обеими руками и отчаянно всхлипнул.
Гельмут Хансен отвернулся. Вид плачущего старика вызвал в его памяти Боба Баррайса. Он вспомнил, как встретил его тогда в Монте-Карло, элегантного, с декоративно забинтованными руками, которого все чествовали как героя дня, наконец занявшего свое место в фаланге дорогих плейбоев. Сбылась мечта Боба – его принимали как равного, а рядом с ним была аристократическая супершлюха Пия Коккони, позволившая потом ему, Гельмуту Хансену, у бассейна «Писсин де Террас» гладить ей грудь, потому что у него были такие роскошные мозолистые руки… И все это происходило в то время, когда Лутц Адамс еще лежал в морге и не успели остыть обломки машины. Теперь же напротив него сидел отец, который сердцем чувствовал преступление, а за ним охотились, как за волком, и хотели навсегда упрятать за решетку.
Вот она, олицетворенная власть Баррайсов!
Это было редкое везение, что Гельмут Хансен в то утро ехал по просеке. На дороге он задел своей машиной перебегавшую косулю и, поскольку опасался, что серьезно поранил ее, поехал вслед. Косуля исчезла, а вместо нее из кустов выскочил старый Адамс, который размахивал руками и вопил:
– Возьмите меня с собой! Скорей! Скорей! Я вам потом все объясню. – Когда он узнал Хансена, он бросился ему на шею и заплакал: – Бог существует! Вот доказательство! Тебя мне Бог послал. Увези меня, мальчик, мой дорогой мальчик… Они хотят запрятать меня в психбольницу…
Хансен не задавал лишних вопросов. Кто такие были «они», он догадывался, и ему не нужно было объяснений. Он втянул Адамса на сиденье рядом с собой, захлопнул дверь и нажал на газ. А потом он сделал нечто, что сначала повергло Адамса в отчаяние. Хансен поехал к загородному дому Теодора Хаферкампа, расположенному в романтических моренных горах.
Адамс не противился. Он откинулся на сиденье и безнадежно закрыл глаза.
– Значит, ты уже вошел в семью? – грустно спросил он. – Конечно, ты теперь сидишь в дирекции. Они все могут купить, так? Земли, дома, законы, людей, души… в общем все. Только не Бога и не судьбу! Я заклинаю обоих, они мои союзники.
– Этот дом – сейчас самое безопасное место, папаша Адамс. – Гельмут Хансен подъехал к вилле, которая пустовала уже несколько недель. Хаферкамп переехал в замок Баррайсов, чтобы быть поближе к центру событий. С ним вместе перебрался и дворецкий Джеймс, после того как он по доброй английской традиции покрыл всю мебель белыми льняными чехлами. Было очевидно, что Хаферкамп не покинет поля боя и не уединится для заслуженного отдыха, пока не выиграет великую битву.
– У тебя есть ключ, Гельмут?
– Да, но тебе придется пожить в подвале.
– Я не буду резать мебель.
– Не поэтому. Джеймс приходит время от времени, проветривает и проверяет, все ли в порядке. В подвал наверняка не спустится. Там есть три помещения для прислуги, и ты сможешь спокойно переждать все события.
– Я не хочу ждать, я хочу всем поведать правду.
Гельмут Хансен положил Адамсу руки на плечи. Они смотрели в глаза друг другу: старик, жизнь которого утратила всякий смысл, и юноша, который начинал наводить порядок в своей и чужих жизнях. И вдруг оба поняли, что цель у них одна, только идут они к ней разными путями.
– Я был другом Лутца, – тихо проговорил Хансен.
– Да, Гельмут.
– Мы оба знаем, что скрывается за красивым фасадом Боба Баррайса.
– Ты дважды спасал ему жизнь!
– Я бы и в третий раз это сделал, папаша Адамс. Это из другой оперы, справедливость – это не правосудие мести. Нельзя искоренить преступление, совершив новое. Но я обещаю тебе, что Боб заплатит за все свои грехи.
– Приятно слышать это, мой мальчик, – старый Адамс погладил Гельмута по щеке. В этом жесте было столько трогательной нежности, что Хансен заскрипел зубами. – Ты совсем как мой Лутц. Ты слишком хороший, на этом ты сломаешься. Они сильнее, эти Баррайсы, поверь мне, они способны позолотить и небо, и преисподнюю, под их дудку поют и ангелы и черти. И ты сломаешь себе шею…
Теодор Хаферкамп перестал понимать этот мир. Поскольку этот мир назывался Вреденхаузен и принадлежал ему, то нарушение равновесия было особенно разительным.
– Старик не появляется, – сказал он доктору Дорлаху и Гельмуту Хансену через восемь дней после исчезновения старого Адамса. – Но он здесь, в городе! Я чувствую это! Он не мог далеко убежать, и машина, подобравшая его, местная. Кто-то один шагает не в ногу, кто-то прячет старика. О Боже, как это меня огорчает! Делаешь тут все для своих рабочих: самая высокая зарплата, пакет добровольных социальных ассигнований, поселки с чисто символической квартплатой, кредиты через наше собственное кредитное бюро, бесплатные экскурсии… Я им создаю рай на земле, и вот среди них находится кто-то, кто предает меня. Это больно!
– Выпей, дядя, – Гельмут Хансен налил рюмку так любимого Хаферкампом красного вина «Шато Лафит Ротшильд», которым надо наслаждаться с закрытыми глазами. – Люди всегда будут разочаровывать.
– И это говоришь ты, Гельмут. – Хаферкамп потягивал хорошо подогретое вино. Доктор Дорлах сидел в стороне, за письменным столом баррайсовской библиотеки, и работал над деловыми бумагами. Он пил чистое виски. Хаферкамп находил это кощунством, когда другие пьют «Лафит Ротшильд». – Как отнесся Роберт к идее Дорлаха жениться на этой кабатчице?
– Да, вы же были сегодня в тюрьме, Гельмут. Расскажите, – откликнулся Дорлах из глубины.
– Боб в восторге. Он готов немедленно жениться на Марион Цимбал, если это возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101