От переносицы до верхней губы неожиданно пролегли две глубокие складки.
– Он наследник баррайсовских фабрик. Послезавтра это будет оформлено у нотариуса. Ваш дядя имеет на это право согласно завещанию вашего отца.
– Знаю. Старик отомстил мне за то, что тетя Эллен, на которую он положил глаз, расстегивала штаны мне, а не ему. – Боб ударил кулаком по кулаку. «Итак, Гельмут, – думал он. – Смелый, добрый, благородный Гельмут со взглядом монаха-бернардинца. Тихоня, которому золотые талеры сами падают в руки. Отвратительный парень со своей собачьей преданностью». – А мама? – спросил Боб охрипшим голосом. – Мама ведь должна распоряжаться своей долей. Ей принадлежит половина – и соответственно опять же мне как единственному ребенку, когда ее не станет.
– Ваша госпожа матушка подписала вчера дарственную. Боб вскочил.
– Она больна! – воскликнул он. – Дядя Тео, эта бестия, воспользовался ее болезнью. Я буду оспаривать подпись!
– И об этом подумано. Профессор доктор Нуссеман также поставил свою подпись и подтвердил, что госпожа Матильда Баррайс в полном обладании умственных сил…
– Дерьмом она обладает. Дерьмом вместо мозгов! Нуссеман – марионетка, раб, сборщик гонораров. Все знают мою мать, она способна только на три вещи: плакать, молиться и читать мораль. То, что она зачала меня, – оплошность моего отца, который случайно нашел у нее нужное место. Дьявол, я буду оспаривать эту бумагу.
– Как адвокат семьи Баррайсов, я должен заявить, что это бесполезно. Дарственная и лишение наследства законны, все имеет юридическую силу.
– А я?
– Вы получите легат, который должен установить господин Хансен. Он будет так рассчитан, чтобы вы не наносили урона заводам.
– Значит, в будущем Гельмут будет определять мой стиль жизни?
– В той мере, в какой он зависит от денег баррайсовских заводов, да.
– Опять ошибка, моя ошибка. Я слишком порядочный, доктор, несмотря ни на что! Мне следовало пару недель тому назад трахнуть Еву Коттман, подружку Гельмута. Я этого не сделал, в нелепом приступе дружбы. И вот вам пожалуйста.
– Ваше место в банкирском доме Кайтеля и Клотца упразднено. Вы будете получать жалованье еще три месяца.
– Пожертвуйте это на аборт.
– Не надо важничать, Боб. Вам будет нужен каждый пфенниг.
– Еще один удар дяди Теодора ниже пояса?
– Если мы выиграем процесс, а процесса не избежать, несмотря на все партийные трюки господина Хаферкампа, он может этим что-то сгладить, но не сможет манипулировать законом, вы должны будете покинуть Вреденхаузен.
– Меня лишают права на жительство? Лишают родины?
– Только не зарыдайте, Боб. Разве родина что-нибудь для вас значит?
– Да. Не смотрите на меня как на говорящую обезьяну, доктор. У меня другое понятие о родине, чем у большинства. Ваше поколение орало «Хайль Гитлер!», вы защищали священную родину с оружием в руках, нападая на других и оставив после себя пятьдесят пять миллионов мертвых… Родина, знамя, которое дороже жизни, и прочая ерунда – нет, это не для меня, такие извращенные понятия. Но я привязан к Вреденхаузену, забавно, не так ли? Я люблю парк за нашим домом. Не потому, что я там в высокой траве трахнул четырех девчонок, а потому, что ребенком я пережил в этом парке самые счастливые минуты моей жизни, когда я мог носиться по нему один, без надзора какой-нибудь няни, пугал птиц веткой и чувствовал себя свободным, свободным от всякого насилия, от опеки, от той ваты, в которую меня упаковывали, как мумию. Я привязан к этому дому, каким бы помпезным и нелепым, напыщенным и набитым китчем он ни был. Я люблю его, черт возьми… а теперь меня вышвыривают из него, как вонючую собаку. – Боб внезапно остановился так близко от доктора Дорлаха, что тому пришлось откинуть голову назад. – Доктор, случай с Ренатой я отрицаю. Это действительно был не я. Но меня вынудят стать убийцей. Я убью дядю Тео и моего дорогого друга Гельмута. Когда-нибудь. И я не промахнусь. Запишите это себе, я посвящаю вас в свой план. Вы ведь должны молчать, как адвокат. Все они видят во мне чудовище, прекрасно, они его получат!
Боб Баррайс подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Сразу же вошел ожидавший снаружи охранник.
– Я хочу в свою камеру. Сто четырнадцатая – просто рай по сравнению с остальным миром.
– Боб! – Доктор Дорлах вскочил. Он слегка побледнел. – Мы еще не закончили.
– Я закончил. А остальное меня не интересует. Мы можем идти, вахмистр?
Доктор Дорлах проводил взглядом Боба Баррайса – как его уводили и как за ним с грохотом захлопнулись толстые решетчатые двери. «Там бы ему и остаться, – подумал он. – Там он в безопасности, а мы в безопасности от него. Это было бы самым элегантным решением. А вместо этого я должен вытаскивать его, тащить на свободу, которую он использует для того, чтобы убить двух человек. Ведь это не было глупой болтовней, это было серьезно».
Доктор Дорлах зажал под мышкой свою папку и зажег сигарету. Пальцы его слегка дрожали. Впервые он видел потрясенного Боба Баррайса.
Посетителем номер два стал Гельмут Хансен. Когда старший вахмистр Шлимке спросил Боба, желает ли он его видеть, Боб ответил – Этому визиту я особенно рад.
Гельмут сразу поднялся, когда в комнату для свиданий ввели Боба. На этот раз около двери внутри помещения остался стоять охранник, поскольку это был не визит адвоката. Боб медленно подошел к столу, отделявшему его от Гельмута.
– Добрый день, Боб, – приветливо сказал Хансен.
– Добрый день, скотина!
– Ошалел в тюрьме?
Боб ухватился за крышку стола. Охранник предупредительно кашлянул.
– Я этого не сделаю, вахмистр, – глухим голосом произнес Боб. – Столом эту тварь не убьешь. Слишком быстро, да и ненадежно. Посмотрите на него, вахмистр. Вот как выглядит человек, который благодаря лизоблюдству становится миллионером, выживает законного наследника из дома, из всех его владений, и при этом весь мир считает его образцом порядочности. Он ходит в церковь, женится, наплодит детей, будет осмотрительно управлять предприятиями Баррайсов, делать пожертвования от излишков, все новые слои общества будут ему обязаны, он будет тайно изменять своей любимой жене Еве – хотя нет, это он не будет, его мораль не позволит ему выходить за рамки супружеской половой жизни, после каждого оргазма он будет громко кричать «Аллилуйя!» и благочестиво смотреть на небо. Он будет приумножать благосостояние своих рабочих и служащих, продолжать традицию дяди Хаферкампа писать изречения на пакетах с деньгами, у него никогда не будет забастовок на фабриках, и в один прекрасный день он умрет в своей постели со сложенными ручками, как и вступил когда-то в этот мир. А кто он такой на самом деле? Негодяй, подлец, гоняющийся за наследством, экскременты которого покроют позолотой, поскольку они так хорошо вписываются в буржуазный ландшафт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Он наследник баррайсовских фабрик. Послезавтра это будет оформлено у нотариуса. Ваш дядя имеет на это право согласно завещанию вашего отца.
– Знаю. Старик отомстил мне за то, что тетя Эллен, на которую он положил глаз, расстегивала штаны мне, а не ему. – Боб ударил кулаком по кулаку. «Итак, Гельмут, – думал он. – Смелый, добрый, благородный Гельмут со взглядом монаха-бернардинца. Тихоня, которому золотые талеры сами падают в руки. Отвратительный парень со своей собачьей преданностью». – А мама? – спросил Боб охрипшим голосом. – Мама ведь должна распоряжаться своей долей. Ей принадлежит половина – и соответственно опять же мне как единственному ребенку, когда ее не станет.
– Ваша госпожа матушка подписала вчера дарственную. Боб вскочил.
– Она больна! – воскликнул он. – Дядя Тео, эта бестия, воспользовался ее болезнью. Я буду оспаривать подпись!
– И об этом подумано. Профессор доктор Нуссеман также поставил свою подпись и подтвердил, что госпожа Матильда Баррайс в полном обладании умственных сил…
– Дерьмом она обладает. Дерьмом вместо мозгов! Нуссеман – марионетка, раб, сборщик гонораров. Все знают мою мать, она способна только на три вещи: плакать, молиться и читать мораль. То, что она зачала меня, – оплошность моего отца, который случайно нашел у нее нужное место. Дьявол, я буду оспаривать эту бумагу.
– Как адвокат семьи Баррайсов, я должен заявить, что это бесполезно. Дарственная и лишение наследства законны, все имеет юридическую силу.
– А я?
– Вы получите легат, который должен установить господин Хансен. Он будет так рассчитан, чтобы вы не наносили урона заводам.
– Значит, в будущем Гельмут будет определять мой стиль жизни?
– В той мере, в какой он зависит от денег баррайсовских заводов, да.
– Опять ошибка, моя ошибка. Я слишком порядочный, доктор, несмотря ни на что! Мне следовало пару недель тому назад трахнуть Еву Коттман, подружку Гельмута. Я этого не сделал, в нелепом приступе дружбы. И вот вам пожалуйста.
– Ваше место в банкирском доме Кайтеля и Клотца упразднено. Вы будете получать жалованье еще три месяца.
– Пожертвуйте это на аборт.
– Не надо важничать, Боб. Вам будет нужен каждый пфенниг.
– Еще один удар дяди Теодора ниже пояса?
– Если мы выиграем процесс, а процесса не избежать, несмотря на все партийные трюки господина Хаферкампа, он может этим что-то сгладить, но не сможет манипулировать законом, вы должны будете покинуть Вреденхаузен.
– Меня лишают права на жительство? Лишают родины?
– Только не зарыдайте, Боб. Разве родина что-нибудь для вас значит?
– Да. Не смотрите на меня как на говорящую обезьяну, доктор. У меня другое понятие о родине, чем у большинства. Ваше поколение орало «Хайль Гитлер!», вы защищали священную родину с оружием в руках, нападая на других и оставив после себя пятьдесят пять миллионов мертвых… Родина, знамя, которое дороже жизни, и прочая ерунда – нет, это не для меня, такие извращенные понятия. Но я привязан к Вреденхаузену, забавно, не так ли? Я люблю парк за нашим домом. Не потому, что я там в высокой траве трахнул четырех девчонок, а потому, что ребенком я пережил в этом парке самые счастливые минуты моей жизни, когда я мог носиться по нему один, без надзора какой-нибудь няни, пугал птиц веткой и чувствовал себя свободным, свободным от всякого насилия, от опеки, от той ваты, в которую меня упаковывали, как мумию. Я привязан к этому дому, каким бы помпезным и нелепым, напыщенным и набитым китчем он ни был. Я люблю его, черт возьми… а теперь меня вышвыривают из него, как вонючую собаку. – Боб внезапно остановился так близко от доктора Дорлаха, что тому пришлось откинуть голову назад. – Доктор, случай с Ренатой я отрицаю. Это действительно был не я. Но меня вынудят стать убийцей. Я убью дядю Тео и моего дорогого друга Гельмута. Когда-нибудь. И я не промахнусь. Запишите это себе, я посвящаю вас в свой план. Вы ведь должны молчать, как адвокат. Все они видят во мне чудовище, прекрасно, они его получат!
Боб Баррайс подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Сразу же вошел ожидавший снаружи охранник.
– Я хочу в свою камеру. Сто четырнадцатая – просто рай по сравнению с остальным миром.
– Боб! – Доктор Дорлах вскочил. Он слегка побледнел. – Мы еще не закончили.
– Я закончил. А остальное меня не интересует. Мы можем идти, вахмистр?
Доктор Дорлах проводил взглядом Боба Баррайса – как его уводили и как за ним с грохотом захлопнулись толстые решетчатые двери. «Там бы ему и остаться, – подумал он. – Там он в безопасности, а мы в безопасности от него. Это было бы самым элегантным решением. А вместо этого я должен вытаскивать его, тащить на свободу, которую он использует для того, чтобы убить двух человек. Ведь это не было глупой болтовней, это было серьезно».
Доктор Дорлах зажал под мышкой свою папку и зажег сигарету. Пальцы его слегка дрожали. Впервые он видел потрясенного Боба Баррайса.
Посетителем номер два стал Гельмут Хансен. Когда старший вахмистр Шлимке спросил Боба, желает ли он его видеть, Боб ответил – Этому визиту я особенно рад.
Гельмут сразу поднялся, когда в комнату для свиданий ввели Боба. На этот раз около двери внутри помещения остался стоять охранник, поскольку это был не визит адвоката. Боб медленно подошел к столу, отделявшему его от Гельмута.
– Добрый день, Боб, – приветливо сказал Хансен.
– Добрый день, скотина!
– Ошалел в тюрьме?
Боб ухватился за крышку стола. Охранник предупредительно кашлянул.
– Я этого не сделаю, вахмистр, – глухим голосом произнес Боб. – Столом эту тварь не убьешь. Слишком быстро, да и ненадежно. Посмотрите на него, вахмистр. Вот как выглядит человек, который благодаря лизоблюдству становится миллионером, выживает законного наследника из дома, из всех его владений, и при этом весь мир считает его образцом порядочности. Он ходит в церковь, женится, наплодит детей, будет осмотрительно управлять предприятиями Баррайсов, делать пожертвования от излишков, все новые слои общества будут ему обязаны, он будет тайно изменять своей любимой жене Еве – хотя нет, это он не будет, его мораль не позволит ему выходить за рамки супружеской половой жизни, после каждого оргазма он будет громко кричать «Аллилуйя!» и благочестиво смотреть на небо. Он будет приумножать благосостояние своих рабочих и служащих, продолжать традицию дяди Хаферкампа писать изречения на пакетах с деньгами, у него никогда не будет забастовок на фабриках, и в один прекрасный день он умрет в своей постели со сложенными ручками, как и вступил когда-то в этот мир. А кто он такой на самом деле? Негодяй, подлец, гоняющийся за наследством, экскременты которого покроют позолотой, поскольку они так хорошо вписываются в буржуазный ландшафт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101