Боб Баррайс остановился в прихожей. Он боялся, ясно понимая, что, как только откроет дверь, он покинет нормальный мир и окунется во все более сгущающийся мрак.
Он вздрогнул. Клодетт окликнула его, услышав, что он пришел.
– Это ты, радость моя?
Он несколько раз молча кивнул головой, прежде чем сдвинуться с места и открыть дверь в комнату.
– Да… – прозвучал ненужный ответ.
Она уставилась на него глазами, уже наполовину погруженными в царство необузданных чувств.
– У тебя есть… у тебя есть что-нибудь?
– Нет, – ответил он, едва ворочая языком. – Все они подлецы, подонки, злодеи. Но через шесть дней, Клодетт, через шесть дней мы купим тебе целый ящик. Через шесть дней…
– Шесть дней… – Она произнесла это, растягивая слова, но последний звук взорвался и разлетелся, как стекло, вдребезги. Это был пронзительный вопль из мира, где все человеческие чувства уродливо искажены. – Шесть…
Неожиданно она вскинула руки, как будто хотела натянуть на себя небо. Ее расточительно прекрасное лицо с миндалевидными глазами исказилось в страшной гримасе. Боб Баррайс устремил на нее взгляд, недоумевая, как могло произойти такое превращение.
– Сейчас! – визгливо кричала она. – Сейчас! Сейчас! Сейчас! Я же сгораю! Я сгораю!
14
Он стоял, прислонившись к закрытой двери, плотно прижав за спиной руки к косяку, и чувствовал, как пот заливает его ладони. Клодетт бросилась на колени, длинные черные волосы, словно чадрой, закрывали ее лицо, и из-под них, как из другого мира, доносился ее потерянный голос. Боб резко вздрогнул от неожиданности, когда она ударилась лбом об пол, покрытый ковром, потом снова и снова, со все возрастающей яростью, как будто хотела пробить брешь в этом проклятом мире, который менялся с каждой минутой и становился ужаснее любого ада, нарисованного человеческим воображением. Что значат сами по себе солнце и море, пальмы и белый пляж, настоящее и будущее, любовь и исполнение желаний, если вы наслаждаетесь ими не на легком облачке блаженства, не в раю, который таится в уколе, таблетке, пакетике порошка?
– Помоги мне! Помоги мне, Боб! – кричала Клодетт. Она откинула руками волосы с лица. Ее прекрасный лоб был красным и распухшим. Еще несколько таких ударов об пол – и кожа лопнет, кровь зальет полные мольбы глаза.
– Я все обегал, – хрипло произнес Боб. – Эти скоты, эти подонки! Нет денег – нет товара! В кредит они ничего не дают. Вот через шесть дней…
– Пошел ты шесть раз к черту! – Она протянула к нему кулаки. – У тебя же есть машина!
– Я предлагал ее как залог. Не берут.
– Продай ее!
– Такую машину не продашь в полчаса. У торговцев полные склады. Что мне, встать на углу и предлагать ее? «Кто купит „мазерати“? Совсем дешево! За полцены! Прошел совсем мало, почти новый! Покупайте, граждане, покупайте! Всего за пятьдесят тысяч. Кто желает? Раз, два, три… Получает мужчина с бородой!» – Боб Баррайс отделился от двери. – Это же безумие!
– Мне нужна доза! – продолжала орать Клодетт. Она опять ударилась лбом о ковер. – Только одна! Одна-единственная! Продай свою чертову машину за одну дозу!
– Семьдесят три тысячи марок за один укол? – Боб Баррайс, никогда не считавший деньги, привыкший идти по жизни с открытой рукой, в которую непрерывным потоком текло богатство, неожиданно, к своему удивлению, почувствовал в себе черту всех Баррайсов – скупость. Он был так обескуражен этим, что сделал вперед пару шагов, поднял рывком Клодетт за волосы с пола и сжал ее дрожащее тело. – Я легкомысленная скотина, – громко сказал он, – я, черт побери, может быть, даже мерзавец… Но я не идиот! Возьми себя в руки, Клодетт!
– Я сгораю! – истошно вопила она. – Ведь я сгораю! Вот, смотри! – Она подняла руки вверх. Боб поднял голову, но ничего там не увидел. В этот момент Клодетт вырвалась и, сделав настоящий кошачий прыжок, очутилась на кушетке. – Небо падает на меня! На всех нас! Воздуха! Воздуха! Воздуха!
Она подскочила к большому окну, раскинув руки, как будто уже летела. С быстротой, удивившей его самого, он оказался рядом с ней, оторвал ее от окна, швырнул об стенку, прижал к ней. Она отбивалась, плевалась и кусалась, неожиданно задрала колено и попыталась ударить его в пах, при этом она визжала срывающимся голосом, и пена выступала на перекошенных, когда-то таких прелестных, чувственных губах.
Боб Баррайс был в отчаянии. Он по-прежнему сжимал Клодетт, смотрел в это исказившееся лицо, и каким бы чудовищным ни было перевоплощение, он не отпускал ее, понимая, что любит ее. Это была дьявольская любовь, слияние двух огней в пожар, который будет полыхать, пока вокруг не останется лишь пепелище.
Он глубоко вздохнул и нанес удар. Хорошо прицелившись, сплеча, наотмашь – сильно и безжалостно. Он попал Клодетт в подбородок, она сразу ослабела, глаза ее потухли, и тело обмякло. Боб подхватил ее, отнес на кушетку и поцеловал в расслабившееся, просветленное экзотической красотой лицо. Потом он отыскал в шкафу ремень и носовые платки и связал Клодетт руки и ноги.
Затем Боб выбежал из квартиры. Он решил в последний раз попытаться получить одну-единственную ампулу. Он прихватил с собой чековую книжку, свои кольца и бумаги на машину, хотя понимал, что его высмеют. Наркотик за чек… Трудно вообразить себе что-нибудь более нелепое.
– Вот он, – произнес Чокки. Он показал смуглому мужчине Боба Баррайса, выскочившего из высотного дома Фиори и помчавшегося к своей машине. – Как договорились: пять тысяч марок, если вы соглашаетесь участвовать. Риска никакого нет. Посмотрите на него: жалкий мешок трясущихся костей. Его соплей перешибешь. Ну, согласны, Фиссани?
– Восемь тысяч франков, месье.
– Шесть тысяч и ни одного су больше. Всего за полчаса работы! Посчитайте свою почасовую оплату и не говорите об этом ни одному профсоюзу. – Чокки пребывал в прекрасном настроении, что допускало шутки и определенную широту натуры, обычно несвойственные ему. – Шесть тысяч франков… или я сделаю это один!
– Он вас знает, месье.
– Он теперь дошел до того, что готов у черта рог украсть. – Чокки полез в нагрудный карман. Пьеро Фиссани знал, что там лежали деньги. Он быстро кивнул:
– Задаток, месье.
– Что я вам, армянин, что ли? Я сдержу свое слово! Когда покажете мне свои шишки, у меня найдется пластырь. Успеха, Фиссани…
Чокки повернулся и отошел в глубь улицы, за пальмы. Боб Баррайс, похоже, решил отправиться на поиски без машины. С всклокоченными волосами он пробежал мимо Чокки вниз по улице; вслед за ним, на расстоянии пяти шагов, двигался Фиссани.
«Он выглядит как человек, потерявший самого себя», – подумал Чокки. Это была рассудочная мысль без капли сочувствия. «Он ищет себя, но никогда уже не найдет. Он прогнил насквозь».
Боб Баррайс сделал первую остановку в бистро под названием «У папы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101