– Твоя болтовня нервирует меня. Так что с нами?
– Итак, в Германии продажа хороших трупов почти невозможна. Можно было бы, конечно, откупить их у родственников и перед захоронением заменить в гробу на мешок с песком… но ни один университет не купит у нас труп без официальных бумаг. То есть мы должны отступить в Италию…
– Италия? – Боб Баррайс уставился на Чокки. – Это же утопия.
– Для тех, кто незнаком с предметом. – Чокки самодовольно улыбнулся. Он гордился теми оперативными и всеобъемлющими приготовлениями, которые провел. По основательности они были на уровне генштаба, просто шедевр продуманности. – Ты когда-нибудь бывал на Сицилии?
– Да, и не раз.
– И в районе Валлелунджо?
– Никогда не слыхал такого.
– Это горная область на Сицилии, где козы вместо молока дают соленую воду, поскольку их вымя плачет от одиночества и нищеты…
– Очень остроумно.
– Очень плодотворно для нашей фирмы! – Чокки положил Бобу на колени таблицу с расчетами. Это были зловещие подсчеты рентабельности «Анатомического торгового общества». Цифры, которые подсчитывали доход от мертвецов. Предварительный итог смертельного ужаса.
– Я навел справки: пятьдесят тысяч лир для этих бедняков – целое состояние. За пятьдесят тысяч лир они продадут любого мертвеца, с доставкой на дом. Разумеется, только нельзя спрашивать, откуда они взялись.
Боб Баррайс смотрел на бумагу. Он не читал – колонки цифр прыгали перед глазами, как черные блохи.
– Это на немецкие деньги примерно триста марок.
– А мы будем продавать их за сто тысяч лир.
– Это не бизнес.
– На это нужно смотреть со спортивных позиций. – Чокки сложил расчеты и снова убрал их. – Важно чувство, что делаешь то, что до тебя не делал никто. Боб, вот ведь в чем соль. Главное – перевернуть вверх дном буржуазный мир, разогнать спертый воздух, пусть даже трупным запахом. Он же лучше, чем пыль, которая забивает легкие.
Боб резко поднялся. Труднообъяснимое чувство удерживало его от этой сделки с Чокки. Конечно, его весьма прельщала необычная идея прийти однажды к дяде Теодору и сказать: «Дорогой дядюшка, не такой уж я безнадежный, каким ты меня всегда выставляешь. Я тоже могу зарабатывать деньги своими руками. Вот десять тысяч марок – доход от проданных трупов». Все же в глубине души он был слишком труслив, чтобы ввязаться в эту авантюру. Разумеется, это был бы триумф – увидеть, как побледнеет дядя Теодор, упадет в обморок добрая, любимая мама и запричитает Рената Петерс, эта вечная девушка: неужели это плоды моего воспитания? Но для Боба Баррайса было проще мчаться на гоночном автомобиле, лететь в санях по обледенелым стенам или прокладывать на водных лыжах сверкающие борозды через озеро Лаго Маджоре, чем путешествовать по Италии с трупом в багажнике.
– В чем дело? – спросил Чокки, когда Боб вскочил. – Тебя что, так возбудил наш план?
– В нем много прорех, через которые уходит вся суть.
– В нем нет ни единой прорехи! – Чокки распирала гордость, что он и здесь все теоретически продумал, вплоть до мельчайших деталей. – У меня есть заказ на трех мертвецов. Обещал я пока только одного… Я считаю первую сделку пробной.
– Ты сумасшедший, Чокк, – пробормотал Боб.
– Большая проблема – транспорт. Мы должны добраться из Сицилии в центр Италии. Но и здесь я нашел первоклассное решение: пластиковый мешок и ящик с надписью «Кемпинг Интернэшнл», оборудованный внутри как холодильная установка. – Чокки подождал похвалы Боба, но, когда та не последовала, тоже поднялся с лавки. – Мы скоро должны начать торговлю, – произнес он обиженным тоном. Его тщеславие жаждало одобрения. – Или ты хочешь стать книжным червем у Кайтеля и K°?
Боб Баррайс молча покачал головой. Как ни странно, он неожиданно вспомнил о Марион Цимбал. О ее честной нежности, о ее представлении о любви, о ее мире, полном романтики, в то время как сама она по колени увязла в трясине действительности. Он почему-то вспомнил о таких не имевших к его жизни никакого отношения вещах, как сжигание напалмом вьетнамских детей, голод в Индии, о церквях со звучащими хоралами, в которых священники читали проповеди и собирали средства во имя мира, в то время как мир выбрасывал миллиарды на все более совершенное, ужасное, действенное оружие. Вопреки всякой логике он подумал о трупах жертв голода в Биафре, о детях, похожих на стариков, а потом о бале для наездников, устроенном Промышленным клубом, который, по слухам, обошелся в 150 000 марок и на котором собирали деньги в пользу Биафры, Было собрано 3427 марок и 28 пфеннигов, а всадники и всадницы в своих сшитых на заказ красных охотничьих костюмах еще и аплодировали этому. Он вспомнил о маленьком греческом острове, к которому он однажды выплыл со своим другом Алкибиадесом Софастосом на его моторной яхте, – унылый островок под белым, раскаленным солнцем, но на нем все же жили люди.
Люди как черные пауки… Рыбаки каждое утро возвращались с моря и делили между собой жалкий улов, женщины в черных одеждах, как привидения, сидели в хижинах, а дети стояли на берегу и дивились на белый корабль, как на сказочное чудо. Софастос, сын судовладельца из Патр, бросил тогда детям маленькую связанную сетку с сотней драхм, и Боб Баррайс был свидетелем того, как высокий мальчик ударом камня сбил с ног счастливого ловца сетки и, оглашая окрестности победными криками, помчался в прилепившуюся к скалам деревушку.
А сегодня вечером в замке Баррайсов будут есть фаршированную куропатку, тушенную в бордо.
– Ты стоишь как лунатик! – воскликнул Чокки. Боб закусил нижнюю губу и засунул руки в карманы. – Я думал, мы в понедельник, через неделю, отправимся на Сицилию.
– Нужно ли нам все это?
– Ну вот, опять начинаешь! Будь спортсменом, Боб. Или ты после смерти Адамса не выносишь трупы?
Боб обернулся. Лицо его исказилось гримасой.
– Еще раз произнесешь это имя, и я размажу тебя, как муху, по стенке!
Чокки невольно отпрянул перед этой дикой вспышкой. Он взъерошил свои волосы и покачал головой.
– Ну, ну, – произнес он хрипло. – Можно же вслух размышлять. Ты очень изменился, мой дорогой! Просто внушаешь опасения. Тебе этого еще никто не говорил? Раньше ты был компанейским парнем, поддерживал любую муру. Ты что, при… при ударе в Альпах испытал шок? Боб, черт возьми, ты же никогда не трусил, когда предстояло пуститься в авантюру…
Боб Баррайс кивнул. «Да, я никогда не трусил, – подумал он. – Они просто не замечали, каким трусливым я был внутри. Они всегда видели во мне героя. Я был сияющим победителем – на гонках, в постелях. Я был каплей солнца. Я был большим, сильным Баррайсом, и только дома, за этими отвратительными старыми стенами баррайсовской виллы, я опять превращался в ребенка, в сыночка, в маленького Роберта, в занеженное, заласканное, зацелованное миллионное наследие Баррайсов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101