– Мальчик мой… – повторял он тихо. – Мой мальчик, мой дорогой, любимый мальчик…
– Неужели это было неизбежно? – спросил Тео Хаферкамп доктора, когда, возложив цветы, они возвращались к машине. Матильда Баррайс причитала, идя следом за ними.
– Бедное дитя… бедное дитя… – Она имела в виду Боба. – Старик совсем выжил из ума.
– Вот видите? Ваша сестра в своем материнском горе уже высказала это. – Доктор Дорлах иронично улыбнулся. – Скоро это мнение распространится по всему Вреденхаузену. Нужно уметь доказать, что правда на нашей стороне.
– Доктор, вы в сговоре с самим дьяволом!
– Он, видно, и назначил меня адвокатом Баррайсов, господин Хаферкамп.
Они поняли друг друга с полуслова и с траурным видом покинули кладбище.
На полпути к вилле Баррайсов рядом со своей красной гоночной машиной стоял Боб. Когда на дороге показалась машина Гельмута Хансена, он замахал обеими руками. Боб, очевидно, уже давно ждал его: рядом с передним левым колесом лежали четыре окурка. Хансен затормозил и припарковал машину позади спортивной ракеты Боба. Кроме него в машине была только девушка, которую он перед похоронами встречал на вокзале и которая бросилась в глаза Бобу. Когда Гельмут вышел, она осталась сидеть в автомобиле.
Боб нагло ухмылялся, когда Гельмут подошел к нему.
– Наверное, неплохо себя чувствуешь, старик, а? – спросил он.
Гельмут Хансен привык к глупым замечаниям Боба и не обращал на них внимания. Гораздо больше удивило его то, что Боб ждал его здесь, на обочине дороги.
– Почему ты не поехал домой? – спросил он.
– Отгадай! – Боб закурил новую сигарету.
– Дядя Тео?
– Ерунда! Его нравоучения я щелкаю, как орешки.
– Неприятности с Дорлахом?
– Он наш адвокат, а не моя нянька.
– Тогда Рената?
– Старая девица? Гельмут, подумай!
– Во всяком случае, ты дрейфишь возвращаться домой один. Хорошо, теперь я здесь и прикрою тебя с тыла. – Он взял сигарету, протянутую Бобом, и закурил. – Старый Адамс упал потом на зарытую могилу и вцепился руками в землю…
– Очень драматично. Наверное, видел что-нибудь подобное по телевизору. Такое всегда действует. – Он скосил глаза на машину Хансена. Девушка прижалась лицом к стеклу и смотрела на него.
– Бывают моменты, когда очень хочется дать тебе в морду, – произнес глухим голосом Хансен.
– Особенно тогда, когда нужно показать себя героем.
– Что ты хочешь сказать?
– Кто эта малютка в твоей машине?
Лицо Хансена потемнело. «Этого следовало ожидать, – подумал он. – Как коршун на мышь, бросается Боб на каждую симпатичную девушку. Здесь это было несложно». Но Хансен и не пытался ее скрывать.
– Это не малютка, а Ева Коттман, сокурсница из Аахена, изучает химию.
– Ты о ней никогда ничего не рассказывал. Прятал ее. Симпатичная девочка. Ножки длинные, блузочка рельефная, ротик, специально созданный для поцелуев…
– Воздержись от своих сексуальных характеристик! Именно поэтому, чтобы не подвергать ее твоим оценкам, я никогда не упоминал о Еве.
– Ага. – Боб Баррайс помахал в сторону машины, мимо Хансена, и улыбнулся своей знаменитой лучезарной улыбкой. – Ах вот как? А что она делает во Вреденхаузене?
– Хочу представить ее дяде Тео, – сухо ответил Хансен.
– Он ведь уже вышел из этого возраста!
– Еще одно подобное замечание, и ты получишь!
– Спокойно, спокойно, Гельмут. – Боб Баррайс ухмыльнулся и выпустил колечками дым. Он долго тренировался и делал это виртуозно, чем очень импонировал молоденьким девушкам, которым нравилось в нем все. – Значит, дело серьезное. Хочешь на ней жениться?
– Потом, может быть. Сначала она должна узнать, куда попадет.
– Вот тебе раз! Ну, конечно, Баррайсов нигде нельзя показывать…
– Я обязан дяде Тео своим образованием…
– А я тебе дважды своей жизнью! Тонкий намек, а? Ты любишь Еву?
– Да.
– По-настоящему?
– Что значит по-настоящему? Я хочу на ней жениться.
– Значит, не флирт?
– Нет.
– Вот моя рука. – Боб протянул ему свою правую руку. Хансен в недоумении посмотрел на нее:
– Что это значит?
– По рукам, старик. Пари. Самое позднее, скажем, через четыре месяца, к 31 июля Ева станет моей любовницей и будет лежать у меня в постели в Каннах!
Прошла минута, похожая на затишье перед взрывом. Хансен изменился в лице. Оно стало бледным и каким-то угловатым. Глаза из голубых превратились в серые и холодно сверкнули. Коварная улыбка Боба также застыла. Неожиданно он понял, что зашел слишком далеко и игра может обернуться катастрофой. Но отступать было поздно. Оставалось лишь мужество отчаяния.
– Сегодня ли, завтра, до 31 июля или вечно, – проговорил тихо Хансен, – запомни одно, Боб: если ты дотронешься до Евы, если ты, похотливая, безмозглая скотина, приблизишься к ней и потащишь в свою постель, я возьму назад то, что подарил тебе – твою жизнь! Ясно?
– Ясно, ясно. – Усмешка Боба превратилась в маску. – В тебе нет спортивного азарта, Гельмут. Можно же было заключить пари…
– Я убью тебя, как бешеную собаку.
– И ты думаешь, я боюсь тебя? – Боб хрипло засмеялся. – Мое пари остается в силе! К 31 июля Ева – моя любовница. Даже если ты спрячешь ее в дремучем лесу, я найду ее!
– А я тебя!
– Принято! Моя жизнь – против Евиной. Какова сделка? Я знаю, что ты никогда не сможешь убить меня. Ты – никогда!
– В этом случае – не раздумывая и с радостью!
– Ну что, сыграем партеечку? Давай представь меня ей. Не будь таким невежливым. Все равно ведь я ее встречу хотя бы у дяди Тео. Ты ей уже рассказал обо мне?
– Да.
– Ничего хорошего, конечно?
– Правду. Что ты плейбой.
– Это было ошибкой. – Боб оттолкнулся от своей красной гоночной машины. – Плейбои действуют на женщин, как шампанское. Их хочется попробовать и захмелеть! Гельмут, ты, конечно, виртуоз в плане умственных способностей, но что касается женщин, ты – как ученик вспомогательной школы. Ну давай… представь меня ей. Если кого-то зовут Ева, во мне просыпается Адам…
Гельмут Хансен пошел вместе с Бобом к своей машине. Ева Коттман вылезла и сразу подала Бобу руку, как только он подошел к ней. Ее улыбка, большие голубые глаза, развевающиеся по ветру шелковистые волосы, ее освежающая естественность подействовали на Боба как бодрящий душ.
– Вы Боб Баррайс, – сказала Ева, прежде чем он успел что-то произнести. – Гельмут мне вас точно описал. Он сказал, что вы его лучший и единственный друг.
Это был ловкий ход, который сразу связал Бобу руки. Он чарующе улыбнулся и придал своему голосу тот бархатистый тембр, на который женщины липли, как пчелы на мед.
– Удивительно, что такой ученый сухарь, как Гельмут, смог поймать в свои сети такую нежную весну. Ева, я искренне рад, что вы скоро станете членом нашей семьи. А теперь вперед, к дядюшке Теодору, верховному жрецу Баррайсов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101