Варвара нашла бугорок, поросший сырой травой, и опустилась на него, скрючившись, вцепившись в упругий дерн и рыхлую почву. Земля, матерь всех и вся, прижми меня к себе, не отпускай, утешь свое несчастное дитя!
Проступили первые звезды. Она набралась решимости поплакать. Потом стянула с тела платье, слой за слоем. Ветерок овеял наготу лаской, и, связав одежки узелком, она прошлепала сквозь камыши до чистой воды. Наконец-то она может промыть рот и горло, напиться от души. Течение было медленным, кода не спеша обтекала каждую опаленную клеточку. Варвара яростно мыла и скребла себя, снова, снова и снова. Река миловала, голубила — женщина открыла ей свои чресла, повторяя молитвенно: «Очисти меня…»
Света звезд и Млечного Пути оказалось довольно, чтоб она нашла дорогу назад и постояла на бугорке, пока ветерок не обсушил ее. Обсушил до дрожи, но быстро. Губы тронула усмешка — что было бы, оставайся волосы длинными, однако они были острижены, спасибо монастырю, сегодня это кстати. Натягивая одежду, она ощутила тошноту — теперь стало ясно, что тряпки провоняли потом, кровью, татарами, и надеть их на себя стоило чуть не последних сил. Наверное, можно бы пока обойтись без одежды, но хотелось защититься от назойливого запаха дыма. Еще одно наследие, еще один урок веков — надлежит укрываться от холода ночи. Сколько она себя помнит, болезни обходили ее стороной, но сегодня она ослабла так, что лихорадка может и одолеть ее…
Съежившись на своем бугорке. Варвара погрузилась 8 полусон. Только призраки не оставляли ее, тараторили без умолку.
Рассвет привел ее в чувство, она чихнула, застонала, вздрогнула. По мере того как на земле креп день, такая же холодная ясность нарастала и в сердце. Осторожно шелохнувшись в своем убежище, она убедилась, что руки и ноги снова начали слушаться, да и боль смягчилась. Конечно, раны еще поноют, но как потеплеет — притихнут и вскорости заживут.
Держалась она скрытно, глубоко в камышах, хотя время от времени дерзала осторожно выглянуть наружу. Видела, как татары водили лошадей на водопой, но река милостиво унесла их запахи прежде, чем вонь достигла Варвары. Видела, как она скачут то туда, то сюда, а нередко и возвращаются, нагруженные добычей. Мельком, когда лагерные толпы чуть раздвигались, видела и пленников под конной охраной — юношей, молодых женщин, кого стоило держать в рабстве. Все остальные лежали мертвыми на пожарищах.
Памяти о последних часах в монастыре по-прежнему не было: наверное, стукнули по голове. В общем-то, нужды все доподлинно вспомнить она не испытывала, происшедшее нетрудно было восполнить в воображении. Как только захватчики вломились в святые стены, монахини, надо думать, бросились врассыпную. Не исключено, что именно она, Варвара, схватила Елену за руку и потащила в часовню святой Евдокии. Маленькая часовня стояла на отшибе, никаких ценностей там не держали, и можно было надеяться, что дьяволы обойдут ее стороной. Увы, не обошли.
А что потом? Как умерла Елена? Сама Варвара — что ж, вероятно, она пыталась сопротивляться, и потребовалось трое или четверо, чтобы держать ее по очереди. Варвара была крупная, сильная, прошла многие испытания, привыкла сама стоять за себя. Кто-то из татар, возможно, после того как она его укусила, грохнул ее затылком об пол. А Елена, напротив, была маленькой, хрупкой, мечтательной тихоней. Елена только и могла, что лежать там, куда ее бросили, пока насильники продолжали свое грязное дело. И, возможно, последний из них по примеру своего дружка, расправившегося с Варварой, усмехнулся и проделал то же самое с Еленой, только ее-то удар убил на месте. Они поди решили, что Варвара умерла тоже, подтянули штаны и у шли, — а скорее, им было просто все равно.
Спасибо, хоть не потянулись за ножами. Ножевой раны Варвара могла бы и не пережить. Череп у нее оказался крепким, но пусти они в ход ножи, она могла бы и не очнуться вовремя и не выползти из часовни — и жизненная сила, позволяющая ей держаться не старея, тут не помогла бы. Следовало бы вознести хвалу Господу, что случилось именно так, а не иначе.
— Нет, — прошептала она, — сначала прими мою благодарность за то, что Елена мертва. Насилие сломило бы ее, воспоминания терзали бы ее днем и ночью, не отпускали бы ни на шаг…
За что еще благодарить, Варвара так и не решила.
Бормотала река, медленно шли часы. Щебетали птицы. Жужжали мухи, привлеченные ее зловонной одеждой. Дал о себе знать голод, — но она припомнила давнюю уловку и легла животом в тину у заводи, среди нанесенных течением веток. Легла и набралась терпения.
Она была не одна — призраки подбирались все ближе. Прикасались к ней, тянули к себе, нашептывали, манили. Первыми явились самые гнусные: пьяные мужья и два негодяя, сумевшие овладеть ею насильно в годы странствий. Был и третий, но того она сумела упредить, всадив в него кинжал.
— Горите на адском костре вместе с татарами, — прорычала она, как волчица. — Я пережила вас — и их тоже переживу…
И даже самая память о них сотрется. И, отогнав прежних призраков, она призовет новых. Быть может, на это уйдут годы — уж лет ей не занимать, — но сила, позволившая ей жить так долго, рано или поздно опять дарует ей счастье.
— Добрые мужики, вернитесь ко мне. Мне вас так не хватает. Мы же были счастливы вместе, разве нет?
Отец. Седобородый дедушка, у которого она умела выпросить что угодно. Старший брат Богдан — они, бывало, дрались, а потом он вырос достойным человеком, пока болезнь не скрутила его и не выела ему нутро. И младший брат, и сестренки — они иногда дразнились, но все равно она их любила. Соседи. И среди них Дир, застенчиво целовавший ее на медовом лугу; ей было тогда двенадцать, и мир от его поцелуев ходил ходуном, Силач Владимир, первый из ее мужей, — даже когда старость согнула его и опустошила, он оставался с ней нежен. Дальнейшие мужья — ведь кое-кто из них ей нравился! Друзья, которые поддерживали ее, священники, у которых она искала утешения в печали. И не только священники: как памятен, например, уродец Глеб Ильин, однако и неудивительно — ведь он стал первым из тех, кто помогал ей спастись, когда домашний очаг оборачивался ловушкой. И, конечно, ее сыновья, сыновья и внуки, дочери и внучки, а затем и правнуки, — безжалостное время прибрало их одного за другим. Призраки не были безликими, однако их лица с годами менялись, старели, пока в конце концов не скрывались под маской смерти.
Нет, не все, не все. Некоторых она встречала лишь мимолетно — и не странно ли, что они помнятся так живо? Как звали того иноземного купца — Кадок? Вот именно — Кадок. Можно лишь радоваться, что ей не выпало видеть, как он увядает. Сколько лет минуло с той волшебной ночи в Киеве? Сотни две, наверное, не меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Проступили первые звезды. Она набралась решимости поплакать. Потом стянула с тела платье, слой за слоем. Ветерок овеял наготу лаской, и, связав одежки узелком, она прошлепала сквозь камыши до чистой воды. Наконец-то она может промыть рот и горло, напиться от души. Течение было медленным, кода не спеша обтекала каждую опаленную клеточку. Варвара яростно мыла и скребла себя, снова, снова и снова. Река миловала, голубила — женщина открыла ей свои чресла, повторяя молитвенно: «Очисти меня…»
Света звезд и Млечного Пути оказалось довольно, чтоб она нашла дорогу назад и постояла на бугорке, пока ветерок не обсушил ее. Обсушил до дрожи, но быстро. Губы тронула усмешка — что было бы, оставайся волосы длинными, однако они были острижены, спасибо монастырю, сегодня это кстати. Натягивая одежду, она ощутила тошноту — теперь стало ясно, что тряпки провоняли потом, кровью, татарами, и надеть их на себя стоило чуть не последних сил. Наверное, можно бы пока обойтись без одежды, но хотелось защититься от назойливого запаха дыма. Еще одно наследие, еще один урок веков — надлежит укрываться от холода ночи. Сколько она себя помнит, болезни обходили ее стороной, но сегодня она ослабла так, что лихорадка может и одолеть ее…
Съежившись на своем бугорке. Варвара погрузилась 8 полусон. Только призраки не оставляли ее, тараторили без умолку.
Рассвет привел ее в чувство, она чихнула, застонала, вздрогнула. По мере того как на земле креп день, такая же холодная ясность нарастала и в сердце. Осторожно шелохнувшись в своем убежище, она убедилась, что руки и ноги снова начали слушаться, да и боль смягчилась. Конечно, раны еще поноют, но как потеплеет — притихнут и вскорости заживут.
Держалась она скрытно, глубоко в камышах, хотя время от времени дерзала осторожно выглянуть наружу. Видела, как татары водили лошадей на водопой, но река милостиво унесла их запахи прежде, чем вонь достигла Варвары. Видела, как она скачут то туда, то сюда, а нередко и возвращаются, нагруженные добычей. Мельком, когда лагерные толпы чуть раздвигались, видела и пленников под конной охраной — юношей, молодых женщин, кого стоило держать в рабстве. Все остальные лежали мертвыми на пожарищах.
Памяти о последних часах в монастыре по-прежнему не было: наверное, стукнули по голове. В общем-то, нужды все доподлинно вспомнить она не испытывала, происшедшее нетрудно было восполнить в воображении. Как только захватчики вломились в святые стены, монахини, надо думать, бросились врассыпную. Не исключено, что именно она, Варвара, схватила Елену за руку и потащила в часовню святой Евдокии. Маленькая часовня стояла на отшибе, никаких ценностей там не держали, и можно было надеяться, что дьяволы обойдут ее стороной. Увы, не обошли.
А что потом? Как умерла Елена? Сама Варвара — что ж, вероятно, она пыталась сопротивляться, и потребовалось трое или четверо, чтобы держать ее по очереди. Варвара была крупная, сильная, прошла многие испытания, привыкла сама стоять за себя. Кто-то из татар, возможно, после того как она его укусила, грохнул ее затылком об пол. А Елена, напротив, была маленькой, хрупкой, мечтательной тихоней. Елена только и могла, что лежать там, куда ее бросили, пока насильники продолжали свое грязное дело. И, возможно, последний из них по примеру своего дружка, расправившегося с Варварой, усмехнулся и проделал то же самое с Еленой, только ее-то удар убил на месте. Они поди решили, что Варвара умерла тоже, подтянули штаны и у шли, — а скорее, им было просто все равно.
Спасибо, хоть не потянулись за ножами. Ножевой раны Варвара могла бы и не пережить. Череп у нее оказался крепким, но пусти они в ход ножи, она могла бы и не очнуться вовремя и не выползти из часовни — и жизненная сила, позволяющая ей держаться не старея, тут не помогла бы. Следовало бы вознести хвалу Господу, что случилось именно так, а не иначе.
— Нет, — прошептала она, — сначала прими мою благодарность за то, что Елена мертва. Насилие сломило бы ее, воспоминания терзали бы ее днем и ночью, не отпускали бы ни на шаг…
За что еще благодарить, Варвара так и не решила.
Бормотала река, медленно шли часы. Щебетали птицы. Жужжали мухи, привлеченные ее зловонной одеждой. Дал о себе знать голод, — но она припомнила давнюю уловку и легла животом в тину у заводи, среди нанесенных течением веток. Легла и набралась терпения.
Она была не одна — призраки подбирались все ближе. Прикасались к ней, тянули к себе, нашептывали, манили. Первыми явились самые гнусные: пьяные мужья и два негодяя, сумевшие овладеть ею насильно в годы странствий. Был и третий, но того она сумела упредить, всадив в него кинжал.
— Горите на адском костре вместе с татарами, — прорычала она, как волчица. — Я пережила вас — и их тоже переживу…
И даже самая память о них сотрется. И, отогнав прежних призраков, она призовет новых. Быть может, на это уйдут годы — уж лет ей не занимать, — но сила, позволившая ей жить так долго, рано или поздно опять дарует ей счастье.
— Добрые мужики, вернитесь ко мне. Мне вас так не хватает. Мы же были счастливы вместе, разве нет?
Отец. Седобородый дедушка, у которого она умела выпросить что угодно. Старший брат Богдан — они, бывало, дрались, а потом он вырос достойным человеком, пока болезнь не скрутила его и не выела ему нутро. И младший брат, и сестренки — они иногда дразнились, но все равно она их любила. Соседи. И среди них Дир, застенчиво целовавший ее на медовом лугу; ей было тогда двенадцать, и мир от его поцелуев ходил ходуном, Силач Владимир, первый из ее мужей, — даже когда старость согнула его и опустошила, он оставался с ней нежен. Дальнейшие мужья — ведь кое-кто из них ей нравился! Друзья, которые поддерживали ее, священники, у которых она искала утешения в печали. И не только священники: как памятен, например, уродец Глеб Ильин, однако и неудивительно — ведь он стал первым из тех, кто помогал ей спастись, когда домашний очаг оборачивался ловушкой. И, конечно, ее сыновья, сыновья и внуки, дочери и внучки, а затем и правнуки, — безжалостное время прибрало их одного за другим. Призраки не были безликими, однако их лица с годами менялись, старели, пока в конце концов не скрывались под маской смерти.
Нет, не все, не все. Некоторых она встречала лишь мимолетно — и не странно ли, что они помнятся так живо? Как звали того иноземного купца — Кадок? Вот именно — Кадок. Можно лишь радоваться, что ей не выпало видеть, как он увядает. Сколько лет минуло с той волшебной ночи в Киеве? Сотни две, наверное, не меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186