— Когда ты в последний раз заглядывал в ларец?
— Не знаю, — отвел он взгляд. — Не было нужды.
— Ты ни разу не перечитывал священные письмена? Ты знаешь их наизусть?
— Это дары паломников. Что они мне? — бросил он с напускной бравадой. — Мне не нужны письмена. Я Учитель. Этого достаточно.
— Ты не умеешь ни писать, ни читать! — догадалась она.
— Они, ну, все они считают, что умею, и… А что тут плохого?! — взорвался он. — Что плохого, я тебя спрашиваю?! Хватит пилить меня! Ступай! Иди в другие комнаты. Оставь меня в покое…
Ее охватила жалость. В конце концов, он так уязвим — обычный человек, простолюдин, по неведомой причине одаренный вечной молодостью. Кто бы ни отвечал за это — карма, боги, демоны или слепой случай, — выжить ему позволила крестьянская смекалка. Он заучил звучные фразы, какие следует провозглашать святому. К тому же он не уронил своего положения; он воплощает собой божество, требующее малого и в обмен дающее многое — чувства уверенности, защищенности, единства. Но неизменная череда лет, год за годом, без конца и краю, притупила его разум и даже, поняла вдруг Ли, лишила мужества.
— Прости, — проронила она, положив ладонь ему на руку. — Я не хотела тебя срамить. Разумеется, я никому не скажу. Я тут все почищу и впредь буду заботиться о таких вещах сама. Ради тебя… ради нас.
— Спасибо, — неуверенно ответил он. — И все-таки, ну, я хотел тебе сказать, что ты должна уйти в дальние комнаты и не выходить до вечера.
— К тебе придет женщина, — отчеканила она тяжелым, под стать этой мысли, голосом.
— От меня ждут этого, — голос Ду Шаня окреп. — Так заведено с… с самого начала. А что мне еще остается? Не могу же я ни с того ни с сего отказать им в благословении, как ты думаешь?
— А она молода и хороша собой…
— Ну, когда они немолоды и некрасивы, я ведь все равно добр к ним. — Он изобразил нарочитое возмущение. — Кто ты такая, чтобы обвинять меня в неверии и неверности?! Сколько у тебя самой было мужчин? А еще монашка!
— Я не сказала ни слова против тебя. — Она круто развернулась. — Будь по-твоему, я ухожу.
И спиной ощутила, что он испытал безмерное облегчение.
Четверо послушников сбились в кучку в одной из своих комнат, затеяв игру с рассыпанными по полу палочками; неверный свет лампы превратил их в сумрачные тени. Увидев входящую Ли, они вскочили на ноги и неуклюже поклонились, застыв в сконфуженном молчании. Они прекрасно знали, почему она здесь, но не могли придумать, что бы такое сказать.
Как они молоды, подумала она. И как милы. По крайней мере, Ван. Ей представились его молодое, стройное тело, его жаркие, исступленные объятия.
Быть может, позже. Перед ней расстилается необъятное «позже». Ли улыбнулась послушникам.
— Учитель хочет, чтобы я разучила с вами Алмазную сутру.
4
Деревня хоронила первенца Учителя и Госпожи под дождем. Ждали солнца, но и знахарь, и крохотный трупик подсказывали, что долее ждать неблагоразумно. Весна в этом году запоздала. Сырость и прохлада тянулись до лета — и украдкой просочились в легкие девочки. Несколько дней она, задыхаясь, металась в колыбельке, а потом успокоилась и затихла. Страшно затихла. Не кричала, не чмокала губками и не сопела носиком.
Ду Шань и Ли смотрели, как знахарь опускает гробик в плещущуюся на дне ямы воду. Рядом с ними стояли послушники, остальные жители деревни держались подальше, неровным кольцом. За их спинами Ли еле различала смутную тень горного склона, громаду которого поглотила серая бесформенная муть, увлажнившая ей лицо, капающая со шляпы, пропитавшая волосы. Смердела мокрая шерсть. Налитые молоком груди ныли.
Знахарь встал, вытащил из-за веревочного пояса погремушку и, потрясая ею, с воплями запрыгал вокруг могилы, отгоняя злых духов. Послушники и те немногие, у кого были молитвенные колеса, принялись их крутить, раскачиваясь вправо-влево. В сыром, тяжелом воздухе забился тяжелый напев: «…благословенные предки, „великие души, благословенные предки, великие души…“ — снова и снова. Ни Дао, ни Будда почти не коснулись этого языческого ритуала.
Ду Шань воздел руки и произнес более подходящие к случаю слова, но монотонно и бездумно: он произносил их слишком много раз. Ли почти не вслушивалась. Она тоже повидала слишком много смертей. Сейчас она даже не могла припомнить, скольких младенцев потеряла. Семерых, восьмерых, дюжину? Куда больнее видеть, как дети стареют. Прощай, доченька. Да не будет тебе одиноко и страшно там, куда ты ушла. Единственное, что Ли ощущала в себе сейчас, — окончательно окрепшую решимость.
Все кончилось. Люди отбормотали что положено и вернулись к своим делам. Знахарь остался — он еще должен засыпать могилу. Сквозь его неумолчные бормочущие причитания Ли слышала, как комья земли колотят по крышке гроба.
Послушники на время вернулись к своим родителям. Ли и Ду Шань ступили в опустевший дом. Уходя, он оставил дверь открытой нараспашку, чтобы впустить в комнату свет. Тлеющие в очаге угли немного согревали воздух. Ду Шань отряхнул куртку и с громким вздохом швырнул ее на кровать.
— Ну, с этим покончено. — Не дождавшись ответа, он снова подал голос: — Бедная малютка. Ничего, бывает.
Может, в следующий раз больше повезет, а? Глядишь, и сын родится.
— Здесь следующего раза не будет, — напряженно отозвалась Ли.
— Что?!
Волоча ноги, он подошел к ней. Руки его безвольно болтались. Она смело встретила его взгляд.
— Я ухожу. Ты должен идти со мной.
— Ты что, рехнулась? — Его обычно невозмутимые черты исказил страх. — Какой демон в тебя вселился?
— Не демон, а решимость, копившаяся месяцами. Я окончательно поняла, что такая жизнь нам просто не подходит.
— Но она мирная, счастливая!..
— Ты считаешь ее такой, потому что увяз в ней. Я же вижу в ней лишь застой и убогость. — Она произнесла суровые слова спокойно, с едва уловимой печалью. — Поначалу мне казалось, что странствиям пришел конец, что я нашла священный приют. Ду Шань, — она не назовет его ласковым прозвищем, пока не склонит на свою сторону, если такое возможно, — я постигла то, что тебе следовало заметить столетия назад. На земле нет священного приюта ни для кого и нигде.
От изумления он забыл о гневе.
— Ты хочешь вернуться к своим дворцам и обезьяньим ужимкам при дворе, да?
— Нет. Это тоже западня. Я жажду свободы… я хочу быть, хочу достичь того, на что я способна! На что способны мы.
— Но я нужен здесь!..
Прежде всего подавить в себе презрение. Выказав презрение к этим людям, ведущим полуживотное существование, она лишится Ду Шаня. По правде говоря, любовь Ду Шаня к этим людям, его сочувствие им, забота о них поднимают его над ней. Далее, надо собрать в кулак всю свою волю: если она сдастся, если подчинится, то мало-помалу тоже станет одной из горянок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186