Вот только сюжета я не мог уловить, но Зина была спокойна:
- Это потом, это неважно. Суть вы поймете в самом конце, когда прозвучит последнее слово, и тогда уж - точка!
Мы всегда широко раскрывали глаза, когда она говорила это слово "точка!". Что-то роковое таилось в том, как она его произносила. Встряхнув рыжими волосами, она смотрела мимо нас, серьезно и вечно. Потом она пересказывала содержание устно, так как некоторые переходы от мысли к смыслу ещё не успевала "отделать", или она не могла отыскать их под матрасом среди бумажек и листочков, испещренных таким почерком, в котором никто из нас не смог бы разобрать и строчки.
Я удалялся спать, и в голове моей кружился хаос.
"К чему она идет? Откуда в ней все это? Зачем ей этот титанический жребий творца?" - задавал я себе обывательские вопросы.
И не находил ответа.
"Кто коснулся её созидательным крылом? Почему, когда все вокруг так хорошо, она все такая же неугомонная, как десятки лет назад?" - спрашивал я себя с трепетом. И никто мне не мог помочь найти ответ.
Правда Кузьма Бенедиктович дал как-то мне намеком понять, что у Зинаиды не ладится с Раджиком, уж чем-то он увлечен неимоверно и совсем забывает, что он муж. Помню, мы тогда взяли Любомирчика из яслей и играли с ним в песочнице. Бенедиктович выстроил из песка замок, а Любомирчик стрелял в него камушками. Но из этого намека я ничего определенного не вынес. Вся беда в том, что в 1997 году ещё не научились как следует анализировать намеки.
Красное.
Я писал, а она наблюдала за мной. Давно уже за спиной я чувствовал чей-то взгляд - тревожный, острый и одновременно спокойный, все более и более наглый. Я ловил себя на мысли, что всегда рад оглянуться и встретиться с ней взглядом, увидеть ужас и страх, чтобы восторжествовать, когда она шарахнется от меня - человека. Это я, черт дери, пошел по лестнице эволюции вверх, и я сам на себя взирающее Око. Какого же ляда ей смотреть из меня, следить, когда я позволю ей вцепиться мне в глотку и лишить меня разума.
И я оглядывался, но не видел в ней страха, это во мне волной поднимается ужас, когда я встречался с бусинками её колючих глазок, она же неторопливо скрывалась в своей норе, которую бесполезно было заколачивать. О какой гармонии тут мечтать, когда она жила, как и я, так, как предписали ей предки, как повелевала эта ничтожно-великая среда.
Зная, что существует средства борьбы с ней, я не имел ни желания, ни навыков добывать их. Подохнет она, придет другая, ведь я-то жив, дышу и готовлю себе пищу, распространяю запахи, строю, зачем-то стремлюсь к гармонии, общаюсь с мужчинами и женщинами. И это и её жизнь - моя еда, мое стремление, мои общения, моя жизнь. Но почему так противно? Неужели она вечна, пока жив я?
Я писал и терзался этим. Я выводил строки, критиковал и предлагал судьбы, доказывал кому-то там, а на душе у меня лежал груз - она.
От ощущения следящего за мною Ока, от этой странной неуничтожимой и противоположной жизни меня бил нервный озноб, и тогда я психовал и топал ногами, представляя, что она подкралась и вот-вот вцепится в мою пятку, в мой палец.
И чем дольше я "создавал произведение искусства", тем явственнее понимал, что она - адская насмешка над этими "произведениями", что без неё не будет полноты и правды обо мне. Она - моя оболочка.
Она следила, а я творил ложь. Я строил дома накладывал краски, извлекал звуки, воспитывал и конструировал по навыкам и примерам времени, хотя давно уже вышел из подражательного возраста и не верил времени и его приметам. И она подтверждала это за моей спиной.
Я вспоминал те времена, когда никогда не чувствовал себя наедине с самим собой, если и был совершенно один. Всегда и всюду я ощущал чей-то взгляд, чье-то безмолвное Око вело со мной бессловесный разговор. Я гадал, называя это совестью, Богом или моралью, я подозревал, что это мое второе "я", самооценка, самоконтроль, исходивший из естественных и усвоенных норм морали и совести. Это было ощущение эксперимента, проверяющего меня на истинность, решающего, что же я могу и к чему приду.
И вот теперь, наблюдая за мной из дыры, она проверяла - что я смог и что ещё смогу, и сможет ли она пользоваться мною, приму ли я ее?
Я бросил ручку, встал. Меня била дрожь. Я увидел дрожь, которая растекалась по бумаге из-под моих крысиных пальцев. Но что толку! Сказать правду - это ещё не все. Она останется, и я останусь все так же, без глубины и ясности. Она будет следить и вызывать страх у меня - человека! Это она во мне путает понимание высокого и низменного, заставляет принимать дьявола за ангела, гадость за благо, в экстазе и психозе, чтобы низринуться всем скопом в мутные первородные воды.
Вот она, выставила свои красные когтистые лапки, в которых пульсирует моя кровь, вот она, впитывает усатым носом запахи, вот она прошуршала бумажкой моих рукописей и сейчас прикоснется к моим ногам...
Еще мгновение, и я стану заикаться и беситься, мне некуда бежать, я загнан в тупик, и пусть я не найду себе места, лишу себя жизни, но я попытаюсь, смогу - быть не ею, я ей докажу, что есть такие места, есть такое, куда она не прогрызет дыру...
Она прикоснулась, мир рухнул в моей голове, я резко обернулся. Из дыры на меня смотрела умная крыса, тварь почуявшая мою беспомощность и трусость. Она не боялась, она знала, что я слаб.
Я захохотал ей в морду, и она быстро исчезла, оставив меня один на один со своими рукописями, мыслями и муками, от которых меня не избавит никакой общественный рой.
И это в самом себе я увидел дыру, в которой только что скрылся её хвост. Тогда я сел и написал главное:
Эпитафия.
Повели на расстрел и расстреляли.
А толку-то.
Ничего от этого не изменилось. Сожгли книги и пепел развеяли по ветру.
А толку-то.
Небо, как было, так и есть. Выматерили и запретили думать.
А толку-то.
Всякие голые дети рождаются, как и вчера.
Унизили и изолировали на энное количество лет, ради благополучия других, ради рукоплескания и сытости.
А толку-то?
Уши слышат, глаза видят, слова говорятся...
Так я написал и остановился, ощущая холодный изучающий взгляд сумасшедшей крысы. Я сидел и думал, что с этого дня я отрекусь от нее, и уже ничего она мне не внушит, я буду бороться и я выиграю или погибну.
Вот если я был бы не один.
* * *
Уважаемый И.О., хочу, как истинный гражданин, как человек, желающий многих благ отечеству, рассказать о своих суждениях по поводу происходящего в стране, чтобы, избавившись от недостатков, мы двинулись далеко вперед. Так как имею полное право голоса.
Во-первых, хочу, чтобы не воровали, не брали взятки должностные лица. Все их клеймят, а они берут. Что делать? Для этого необходимо понизить зарплату им. Сделать её меньше, чем самая низкая. Пусть тогда не управляют, а идут и работают, если желают для себя денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
- Это потом, это неважно. Суть вы поймете в самом конце, когда прозвучит последнее слово, и тогда уж - точка!
Мы всегда широко раскрывали глаза, когда она говорила это слово "точка!". Что-то роковое таилось в том, как она его произносила. Встряхнув рыжими волосами, она смотрела мимо нас, серьезно и вечно. Потом она пересказывала содержание устно, так как некоторые переходы от мысли к смыслу ещё не успевала "отделать", или она не могла отыскать их под матрасом среди бумажек и листочков, испещренных таким почерком, в котором никто из нас не смог бы разобрать и строчки.
Я удалялся спать, и в голове моей кружился хаос.
"К чему она идет? Откуда в ней все это? Зачем ей этот титанический жребий творца?" - задавал я себе обывательские вопросы.
И не находил ответа.
"Кто коснулся её созидательным крылом? Почему, когда все вокруг так хорошо, она все такая же неугомонная, как десятки лет назад?" - спрашивал я себя с трепетом. И никто мне не мог помочь найти ответ.
Правда Кузьма Бенедиктович дал как-то мне намеком понять, что у Зинаиды не ладится с Раджиком, уж чем-то он увлечен неимоверно и совсем забывает, что он муж. Помню, мы тогда взяли Любомирчика из яслей и играли с ним в песочнице. Бенедиктович выстроил из песка замок, а Любомирчик стрелял в него камушками. Но из этого намека я ничего определенного не вынес. Вся беда в том, что в 1997 году ещё не научились как следует анализировать намеки.
Красное.
Я писал, а она наблюдала за мной. Давно уже за спиной я чувствовал чей-то взгляд - тревожный, острый и одновременно спокойный, все более и более наглый. Я ловил себя на мысли, что всегда рад оглянуться и встретиться с ней взглядом, увидеть ужас и страх, чтобы восторжествовать, когда она шарахнется от меня - человека. Это я, черт дери, пошел по лестнице эволюции вверх, и я сам на себя взирающее Око. Какого же ляда ей смотреть из меня, следить, когда я позволю ей вцепиться мне в глотку и лишить меня разума.
И я оглядывался, но не видел в ней страха, это во мне волной поднимается ужас, когда я встречался с бусинками её колючих глазок, она же неторопливо скрывалась в своей норе, которую бесполезно было заколачивать. О какой гармонии тут мечтать, когда она жила, как и я, так, как предписали ей предки, как повелевала эта ничтожно-великая среда.
Зная, что существует средства борьбы с ней, я не имел ни желания, ни навыков добывать их. Подохнет она, придет другая, ведь я-то жив, дышу и готовлю себе пищу, распространяю запахи, строю, зачем-то стремлюсь к гармонии, общаюсь с мужчинами и женщинами. И это и её жизнь - моя еда, мое стремление, мои общения, моя жизнь. Но почему так противно? Неужели она вечна, пока жив я?
Я писал и терзался этим. Я выводил строки, критиковал и предлагал судьбы, доказывал кому-то там, а на душе у меня лежал груз - она.
От ощущения следящего за мною Ока, от этой странной неуничтожимой и противоположной жизни меня бил нервный озноб, и тогда я психовал и топал ногами, представляя, что она подкралась и вот-вот вцепится в мою пятку, в мой палец.
И чем дольше я "создавал произведение искусства", тем явственнее понимал, что она - адская насмешка над этими "произведениями", что без неё не будет полноты и правды обо мне. Она - моя оболочка.
Она следила, а я творил ложь. Я строил дома накладывал краски, извлекал звуки, воспитывал и конструировал по навыкам и примерам времени, хотя давно уже вышел из подражательного возраста и не верил времени и его приметам. И она подтверждала это за моей спиной.
Я вспоминал те времена, когда никогда не чувствовал себя наедине с самим собой, если и был совершенно один. Всегда и всюду я ощущал чей-то взгляд, чье-то безмолвное Око вело со мной бессловесный разговор. Я гадал, называя это совестью, Богом или моралью, я подозревал, что это мое второе "я", самооценка, самоконтроль, исходивший из естественных и усвоенных норм морали и совести. Это было ощущение эксперимента, проверяющего меня на истинность, решающего, что же я могу и к чему приду.
И вот теперь, наблюдая за мной из дыры, она проверяла - что я смог и что ещё смогу, и сможет ли она пользоваться мною, приму ли я ее?
Я бросил ручку, встал. Меня била дрожь. Я увидел дрожь, которая растекалась по бумаге из-под моих крысиных пальцев. Но что толку! Сказать правду - это ещё не все. Она останется, и я останусь все так же, без глубины и ясности. Она будет следить и вызывать страх у меня - человека! Это она во мне путает понимание высокого и низменного, заставляет принимать дьявола за ангела, гадость за благо, в экстазе и психозе, чтобы низринуться всем скопом в мутные первородные воды.
Вот она, выставила свои красные когтистые лапки, в которых пульсирует моя кровь, вот она, впитывает усатым носом запахи, вот она прошуршала бумажкой моих рукописей и сейчас прикоснется к моим ногам...
Еще мгновение, и я стану заикаться и беситься, мне некуда бежать, я загнан в тупик, и пусть я не найду себе места, лишу себя жизни, но я попытаюсь, смогу - быть не ею, я ей докажу, что есть такие места, есть такое, куда она не прогрызет дыру...
Она прикоснулась, мир рухнул в моей голове, я резко обернулся. Из дыры на меня смотрела умная крыса, тварь почуявшая мою беспомощность и трусость. Она не боялась, она знала, что я слаб.
Я захохотал ей в морду, и она быстро исчезла, оставив меня один на один со своими рукописями, мыслями и муками, от которых меня не избавит никакой общественный рой.
И это в самом себе я увидел дыру, в которой только что скрылся её хвост. Тогда я сел и написал главное:
Эпитафия.
Повели на расстрел и расстреляли.
А толку-то.
Ничего от этого не изменилось. Сожгли книги и пепел развеяли по ветру.
А толку-то.
Небо, как было, так и есть. Выматерили и запретили думать.
А толку-то.
Всякие голые дети рождаются, как и вчера.
Унизили и изолировали на энное количество лет, ради благополучия других, ради рукоплескания и сытости.
А толку-то?
Уши слышат, глаза видят, слова говорятся...
Так я написал и остановился, ощущая холодный изучающий взгляд сумасшедшей крысы. Я сидел и думал, что с этого дня я отрекусь от нее, и уже ничего она мне не внушит, я буду бороться и я выиграю или погибну.
Вот если я был бы не один.
* * *
Уважаемый И.О., хочу, как истинный гражданин, как человек, желающий многих благ отечеству, рассказать о своих суждениях по поводу происходящего в стране, чтобы, избавившись от недостатков, мы двинулись далеко вперед. Так как имею полное право голоса.
Во-первых, хочу, чтобы не воровали, не брали взятки должностные лица. Все их клеймят, а они берут. Что делать? Для этого необходимо понизить зарплату им. Сделать её меньше, чем самая низкая. Пусть тогда не управляют, а идут и работают, если желают для себя денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103