- Леш, выйди пожалуйста, я ему сейчас докажу, - кивнул, встал и вышел.
Он минут пятнадцать прохаживался вдоль здания, курил, ни о чем не думал, пока не заметил у обочины новенький "Мерседес". Это был первоклассный импорт, пахнуло заокеанией, и Копилин мигом лишился тревожных предчувствий, отдавшись созерцанию и фантазиям. Он не устоял, чтобы не обойти это блестящее творение несколько раз, разглядывал кресло и надписи на панелях приборов, он видел себя, летящим по улицам Филадельфии, среди каньенов и полей фермеров; мелькали небоскребы, световые рекламы, арки мостов, идеальная гладь асфальта увлекала за горизонт, менялись краски, неизменно было ощущение сбывшейся мечты и полноты грядущего.
...Он не заметил, как появилась Леночка. Она была бледна, красные пятна выступили на лбу и на щеках, но она так и светилась победой и жизнью.
- Я доказала, Леш, - немного устало сказала она, и он все понял.
Словно из тумана проступило Венино лицо, его глаза были бесстрастны и пусты.
- Да? - почему-то спросил Копилин.
- Да, - равнодушно сказал Вениамин, - я действительно оказался скотиной, меня нельзя пускать в лучшее общество, ваши идеалы мне...
Тут он осекся, заметив, что у Копилина неузнаваемо исказилось лицо.
- Я тебя понимаю, Коп, - с неподдельным пониманием продолжил он, - я не думал, что у вас так серьезно. Все произошло как-то стихийно, заданно, что ли. Я вообще ничего не соображал. Не думай, что мне это так приятно и необходимо. Ну и напьюсь я сегодня! Прости, старик!
И сказав "привет", он плавно двинулся прочь. Он уходил, дружественный, беззлобный, символ мужского образа, усредненный лидер и побежденный победитель.
- Постой, - окликнула его Леночка, - так ты не считаешь, что теперь так, как задумывалось?
Ей, бедняжке, нужно было, чтобы Копилин собственноушно познал результат её победы. Веня это понял и сказал все, что она хотела:
- О, Леночка! Я признаю поражение целиком и полностью, - он так сказал, и без того привлекая внимание прохожих, - я свинтус грандиозус, у меня в голове нет ни одной собственной мысли! Это так. Ты была права. Ты а не идея. Я не могу сейчас вываляться вот здесь в пыли у ваших ног, но доживать-то нужно. Удачи вам! Привет, Коп.
И он быстро исчез, шагнув в первый же попавшийся переулок.
- Я тебе сейчас все расскажу, - объявила Леночка.
Не стоит считать, что она ничего не понимала, теперь она чувствовала его боль и, может быть, гораздо сильнее, нежели он сам. У Копилина мелькнула робкая надежда - вдруг ничего не было, с чего он, в конце-концов, взял!
- Ну-у, - шепнул он, чуть разлепив сухие губы.
Она заторопилась:
- Я ему сказала: я - или его убеждения, я - или все самое чистое и будущее в нем. Он ответил - убеждения.
- Ну? - прохрипел Копилин.
- Тогда я расстегнула блузку. Я его предупредила, что если он выберет меня - это мое и его проклятие всем его настоящим и будущим словам, это его признание, что он скотина.
- Ну и? - задохнулся Копилин.
- Он выбрал меня, - с ужасом прошептала Леночка, окунувшись в его непереносимую боль.
Легко можно было представить, как далее развивались события, если ещё учесть, что когда Копилина захлестывала ярость, он боялся самого себя.
Но все последующие несчастья и полусумасшествия Леночки пустяки в сравнении с тем, что однажды Копилин сам ощутил себя на месте Вени, когда собственноручно прощупал стены, дно и потолок своей натуры, и не будь старика Бенедиктыча, не пробить бы ему дыр в этом ящике и не просочиться бы сквозь щели новым, быть может, неограниченным веществом. Есть смысл предупредить, что грядущие страдания Копилина могут восприниматься ещё более комичными, чем нынешние, так что желающим курьезности и забав можно уже сейчас приготовить улыбки, ухмылочки, смешки, бурканье, кряхи, хохот, фырканье и прочие атрибуты веселья.
* * *
Наконец я не выдержал и уступил Зинаиде дом на неопределенное время. Хорошо, что в 1997 году государство сдавало желающим комнаты приличного типа. Я обзавелся раскладушкой и, почувствовав себя в безопасности, два дня отводил душу, но на третий день меня стал преследовать Зинаидин смех. И тогда я вновь шел в свой дом, дабы посмотреть, что там творится. Я не знаю, что со мной сделалось. Зинаида, как огромный камень, легла на моем пути. Я топтался перед ним и погибал.
"Что толкает её на поиск истины?" - задавал я себе мучительнейший вопрос, ибо я видел и знал, что ничего на этом свете не появляется без причин или зря.
Чем дальше и больше она писала, тем туманнее делалось у меня в голове. Я слушал новые главки романа и болезненно вздрагивал на каждом предложении в тупом переживании, что чего-то недопонимаю, что дело идет к истине, а я все больше слепну и глохну. Я комплексовал, чувствуя себя умственно неполноценным. В каждом персонаже "Истины" я начинал видеть гигантский аллегорический смысл, но чаще, словно выпадая из бытия, засыпал и тогда слышал унизительно-разоблачительную иронию Зинаиды:
- Вы, кажется, опять уснули, мущ-щина Веефомит. Слабоват у вас ум.
У меня началась нервная болезнь. Где-то совсем близко, рядом, продолжалась удивительная жизнь, полная перемен и открытий. Калужане, как всегда, испытывали небывалый подъем, ходили слухи, что наступит абсолютный мир, что вот-вот разоблачат последнего заевшегося паразита-начальника, и, наконец, каждому можно будет обрести покой, избавившись от страха быть подвергнутым шпыняниям и рычаниям. Открывалась и дальнейшая перспектива: передвигайся, куда хочешь, раскрывайся тем, что есть, развивайся поэтически, гармонически, атлетически. Действительно, времена невиданные наступали. Калужане и сама Зинаида говорили, что теперь критиковать-то нечего.
А я вот мучился Зинаидой, совсем забросил философию, космологию и космогонию. На звезды забывал смотреть. От слова "истина" у меня сводило скулы и урчало в животе. Но это что! Вскоре мелкая, отвратительная дрожь забегала насекомым под волосы на голове. Я чесался все яростнее и решил, что это действительно вши, искал и вычесывал, ужасаясь да какого запущенного вида дожился. Испробовал все средства и, пренебрегая опасностью облысения, развел все химикаты, какие имелись у соседки по комнате: шампунь, дуст, дихлофос, уксусную эссенцию, стиральный порошок и жидкость для очистки кухонных плит, сунул голову в этот раствор и держал, приговаривая: "как вам среда, а? Дохните, дохните!" И на какое-то время наступило облегчение. Но через день или два, когда я скромно сидел у Зинаиды и в мой дом стали стекаться на читку почитатели истины, зуд в волосах ввергнул меня в безумие. И если бы Зинаида не сказала тех слов, я, может быть, и продержался ещё день-другой, по крайней мере не получилось бы так ужасно. Но Зинаида сказала, стрельнув в меня парадоксальным взглядом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103