Шел он по городу, видит Егоровну...
Нет, лучше другой, более типичный. А случай про Егоровну в голове так и вертится. Как глупая мелодия привязался и вертится. Раньше я думал, что такая вот банальная навязчивость оттого, что я сам банален. И комплексовал. До тех пор, пока мы с Бенедиктычем не поднялись ещё на один уровень сознания. И появилось вот такое понимание жизни: действительность и есть банальность, та самая привязавшаяся мелодия. Но вот, бывало, идешь, а в голове: "Я буду долго гнать велосипед..." Что за велосипед, куда гнать, какого черта! Но дурацкая мелодия опускает и опускает тебя до шизокрылого велогонщика. И необходимо резким усилием воли сбрасывать с себя эту присосавшуюся тупость. Но это было раньше. Теперь же никакой воли не требуется. Велосипед так велосипед. Гонишь его, крутишь педали, ибо эта мелодия звучит в ограниченном слое, под которым развернулся новый, и верхний служит лишь одним из видов сырья для нижнего, ширмой, за которой никуда не нужно гнать велосипеды, где вообще никакие средства передвижения не нужны.
Так вот: действительность и есть банальность, глядя на которую раздражаешься, как от пустой привязчивой мелодии. Но если основательно потерпеть и подрасти мозгами, то будешь смотреть на нее, на всю эту банальную жизнь, и не раздражаться, потому что увидишь не эту плоскую реальность, а тысячи жизней - угасших, произрастающих из неё и соприкасающихся с ней. Словом, где-то рядом с банальной мелодией зазвучит иная музыка и захватит все чувства и помыслы полностью, и шагая по конкретной местности, можно будет идти среди звезд. Так-то.
А теперь, показательный способ случай Раджиковой доброты. Он мне сам рассказывал, как после женитьбы нашел у Зинаиды тетрадку - дневник, где она обращалась к своей первой любви Андрону и где после долгих уверений в любви рефреном звучали слова: "я стала не твоей, прости, милый, я стала не твоей" и так далее. Убивалась очень она. Страшно убивалась. Раджик сказал: "глупая совсем была". И жалел её как мог.
Но где в этой истории зло? Фаталистически и генетически - в нежелании молодой девушки сопротивляться нравам, когда среда способствовала скорым связям. И практически - в использовании мужчиной ситуации, заведомо наносящий ущерб нравственному состоянию общества посредством унижения достоинства молодой личности. Впрочем, я не специалист. Это наши юристы так тогда выражались. Главное, что зло налицо: порождение душевного мазохизма и упоение нестандартным поступком.
И что же Радж? Другой бы всю жизнь держал палец в гнойнике такого факта и выгодно бы использовал его. Но для него Зинаида была мученицей, и такой он представлял её не от недостатка ума, а от природной жалости, подобной сострадательности тысячи старушек готовых залечивать ссадины избитому убийце. Но Раджик не старушка - он мутант, беззубое чудовище, сентиментальная проба пера...
С ним что-то случилось, когда он увидел в отце нечто большее, чем родителя. Его впечатлил тот факт, что те, кто на короткой ноге сталкивался с отцом, делаются немного или же совсем не от мира сего, начинают болтаться по свету, как ненужные никому птички. Отец не пытался делать ему внушения, как тогда любили абсолютно все граждане. В передовом обществе отец за сына не отвечает - это теперь понятно, но тогда родитель, приходя к определенным ценностям, старался настроить на них же своих дочерей и сыновей. Вот и Радж хотел получить от отца жизненные ориентиры, он ревновал его к Максиму, который все топтался в квартире Бенедиктыча и ждал от него подсказки для благородного применения своего знания и своей должности.
А Раджик стал интересоваться не только мною, но и тем, что я делаю. Он возмущался тем, как выписан Строев и властьимеющий, негодовал по поводу раскрытия интимных сторон жизни Леночки, которую почему-то стал называть своей сестрой. И вообще он сделался очень активен. Ему вдруг стало казаться, что соотечественники чего-то боятся и что в нем самом живет неизвестно откуда пришедший страх. Мы сидели в переполненном кинотеатре, когда он ни с того ни с сего выскочил на сцену и начал раздирать вокруг себя паутину страха. Он заявил, что полжизни прожил в гадкой тревожности и зря, и прокричал, что все боятся сами себя, друг друга, законов, каких-то слов, и что если калужане сейчас же не откажутся от такой жизни и не сходя с мест не выяснят причин этого явления, он будет думать, что, действительно, на свете целая толпа ненужных и лишних людей...
Я сразу же отключился от происходившего в зале, потому что уже осознавал, что мало кто идет своим путем и вспоминал, как в восьмидесятых, ну да, в середине восьмидесятых, не помню, разве, в каком веке, я, тогда молодой совсем, испытал себя вывалившимся из другой эпохи. Было такое ощущение, будто то иду, то еду среди небоскребов и между людей, принадлежащих двору какого-нибудь замшелого Людовика, и все, значит, вокруг меня в рейтузах, с дурацкими буклями, перьями, какие-то манжеты неимоверные, обувь идиотская, и что я тоже в подобное одет, и все жмет, мешает, давит, душит, от манер и всех этих обращений мутит, и должен жить я вот так, в этом одеянии, с такими нравами, среди этих людей до смерти. И деться некуда. Всю тупость понимаешь и остается лишь ждать чудес да счастливых времен. Но у меня хватило ума понять, что их не дождаться, и тогда я взял и... преобразил мир. И теперь все, за исключением некоторых, ходят в замечательных одеждах, ведут себя достойно и устраивают меня полностью...
Я вспоминал, а Радж отговорился, посмотрел кино, и очень возбужденный, несколько разочарованный людьми, шел со мной рядом.
- Ну что ты, Радж, - тормошил я его, - люби жизнь, солнце-то пока светит, сколько от него энергии в нас, а выдохнется, мы новое запалим.
Он отворачивается и молчит.
- Завидуешь, да? - спрашиваю.
- Завидую! - широко открывает он пустой рот. - Я тоже хочу, как он! Все равны, и я тоже талантлив. Почему он всех поедает? Он и вас, Валерий Дмитриевич, съел, а вы корчитесь и замечать этого не хотите.
- Совсем ты извел себя, Радж. Ты забыл, что нужно суметь отказаться от себя и пойти работать на виноградники. Один шаг до линии, но сделав его, лишаешься всего нажитого и себя прежнего. Оттого страшно. Легче тащить в себе дряхлый домишко, чем потеть над созданием храма.
- Все это поповские штучки, - кривится он, - вы вообще, Веефомит, в последнее время на дурачка походить стали!
- Ну и ладно, - говорю, - иди, а я, покуда, тебе историю расскажу, была у меня знакомая москвичка. Иди, иди, а я вот здесь сяду и расскажу.
Он постоял у скамейки, повертел пальцем у виска и, обиженный и обманутый, пошел, вливаясь в калужский пейзажик.
Идет он по залитой весенним солнцем улице и от чувства отрицания наполняется его ум уверенностью и силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103