Он подошел к Артемьеву и, дернув подбородком, с апломбом произнес:
- Саломатин, референт Бориса Николаевича! Я звонил вам.
Артемьев медленно, с головы до ног, оглядел его и, скрывая усмешку, вытянулся по стойке "смирно":
- Артемьев, нейрохирург! Я явился. - И, не стерпев, ехидным голосом добавил: - Почту за честь, милостивый государь, ассистировать вашему превосходительству на операции.
Послышался приглушенный смех со стороны, где стояли сотрудники милиции и медперсонал. Саломатин, вспыхнув, но не найдя достойного ответа, почел за благо удалиться. Проходя мимо Родионова, он подобострастно согнулся и громко прошептал, чтобы было слышно:
- Борис Николаевич, если что, я рядом. Под рукой...
- Как "утка", - донеслось все из того же угла.
Центральная больница или, как называли ее жители, "Централ", повидала на своем веку, да не на одном, много чего и кого. Здесь, где грань между жизнью и смертью, практически, отсутствовала и переход из одного состояния в другое напоминал господствующую над полем боя высоту, в течение суток не раз переходящую "из рук" этого света "в руки" того и обратно, с годами выработалась, пустила корни и обзавелась могучей кроной своя собственная шкала человеческих ценностей.
"Централ" являлся своеобразной реликвией, ассоциируясь с неким символом русского самопожертвования, в которых соединились в прочный, неподверженный разрушению стихий и времени, конгломерат мужество и вера, самоотречение и талант. В этой больнице работал персонал, еще помнивший и чтивший традиции русских земских врачей. И первый вопрос, который задавали здесь при поступлении, был: "Где болит?" А первый ответ на чужую боль: "Сделаем все возможное."
В "Централе" не имели значения ни звучная фамилия, ни связи, ни общественное положение. Все измерялось только уровнем боли и страданий. У тех, у кого они были на грани человеческих сил, и получали помощь в первую очередь. По таким и не по каким иным законам более жил белоярский "Централ" в конце второго тысячелетия от Рождества Христова. И руководствуясь именно этими законами, Артемьев сделал первый шаг не к Родионову, а к истекающему кровью Полуянову. Бегло осмотрев его, он резко выпрямился и распорядился:
- Срочно в рентген-кабинет, потом - в пятую операционную. Я сейчас поднимусь. Здесь проникающее ранение головного мозга. - Он повернулся к Родионову и видя, что тот в сознании, спросил: - У вас тоже огнестрельное?
Борис Николаевич с мучительной гримасой слегка приподнял руку. Артемьев осмотрел его и, стараясь не встречаться взглядом, но вежливо и с сочувствием проговорил:
- Вам предстоит небольшая операция. Не волнуйтесь, думаю, кость руки не задета, но ревизия раны необходима. - Он заставил себя ободряюще улыбнуться: - Все будет хорошо.
Георгий Степанович уже собрался покинуть помещение, когда к нему с опаской приблизился один из сотрудников милиции в чине майора.
- Простите, Георгий Степанович, когда можно будет опросить больных и составить протоколы?
- Не раньше завтрашнего утра. Это в отношении Родионова. Что касается Полуянова... - Он покачал головой и приглушенно, почти на ухо добавил: Ничего не могу обещать. Но мы сделаем все возможное, - и, попрощавшись, быстро вышел.
Несмотря на приложенные усилия врачей и длившуюся более шести часов, операцию, Полуянов умер. Родионов же, напичканный снотворным и обезболивающими, как рожденственский поросенок гречневой кашей, сладко посапывал в четырехместной палате. Что ему снилось, ведает лишь Господь Бог. А по "Централу" уже катились, обгоняя друг друга и обрастая подробностями, жуткие слухи о покушении на "самого Родионова".
Георгий Степанович, сидя у себя в кабинете, описывал ход операции и готовил оформление истории болезни умершего Полуянова, когда к нему постучали и в приоткрытую дверь заглянул Гурьянов.
- Дохтур, мозги тута вправляют? - переступил он порог, улыбаясь.
- Тута, старый греховодник, - улыбнулся в ответ нейрохирург и, кивая на кресло, заметил: - Посиди минут пять, я уже эпикриз заканчиваю.
Ерофей, на правах старого друга, наполнил чайник и включил его. Заглянул в заварочный, понюхал, неодобрительно скривился и покачал головой, пробурчав себе под нос:
- Нешто энто напиток?
- Не успел заявиться, уже раскомандовался, - беззлобно огрызнулся Артемьев, не отрываясь от бумаг.
- Пиши-пиши, не отвлекайся, а то ошибок наделаешь, - не остался в долгу Ерофей.
- Все! - шумно выдохнул Георгий Степанович, откладывая ручку и поднимаясь из-за стола. - Посиди, я сейчас историю передам на вскрытие.
Спустя несколько минут, он вернулся и устало опустился в кресло.
- Там шансов с самого начала ноль было, - проговорил с сожалением. Ты уже в курсе? - бросил он пытливый взгляд на Гурьянова. - Говорят, будто какая-то женщина в Родионова метила, а Полуянов его заслонил собой.
- Женщина... - хмыкнул Ерофей и посмотрел в упор на Артемьева: - Ты нешто и, правда, не ведаешь?
- Ерофей, я почти семь часов в операционной простоял, а перед этим всю ночь дежурил. Мне как-то не до подробностей было.
- Капитолина Сотникова их уделала, - кратко бросил Ерофей.
Георгий Степанович несколько минут безмолвно смотрел на Ерофея, пытаясь дойти собственным сознанием до сути сообщенной ему новости.
- А сама? - наконец, обрел он дар речи.
Гурьянов отвел взгляд, глядя в окно.
- Ерофей! - почти выкрикнул Артемьев, - ну что ты молчишь? Что с Капитолиной?
- Убили, - глухо проговорил он.
- Как?! Не может быть! - недоверчиво ахнул Георгий Степанович.
- А энтот гад снову вывернулся, ну ты подумай! - в сердцах Ерофей Данилович громко стукнул кулачищем по столу. - Дык ишо и слух пустил, навроде энтот второй его прикрыл. Враки все! Родионов за им, как за щитом схоронился. Она, Капитолина значит, прям у входа его в энтот их штаб и встретила поутру. Родионов вышел-то, а с им цельная свита - вояки, цивильные да жандармов куча, понаехали нынче спозаранку. Говорят, большие шишки все. Ну, а Капитолина, видать, уж поджидала его. Всю обойму и шарахнула. Тут и свита вроде как опомнилась. На ей места живого не оставили...
- Откуда же у нее оружие взялось? - потрясенный рассказом Ерофея, едва слышно проговорил Артемьев.
- Видать, от мужика осталось. Да теперича-то чего гадать? Мальчонка у ей остался. Сирота...
- Он до сих пор у Марка в отделении реабилитации лежит. Блюмштейн, между прочим, в нем души не чает. У него же пятеро и все - девчата, а он всю жизнь наследника хотел. Да... Капелька, Капелька... Постой, Ерофей, спохватился Георгий Степанович, - у нее же, по-моему, подруга была, кажется, Вера Николаевна... Рясная! Точно - Вера Рясная. Она тоже у Марка курс лечения проходит, - вздохнул невесело Артемьев.
- Проходила. Проходила, Егор. Почитай уж, два дня, как представилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
- Саломатин, референт Бориса Николаевича! Я звонил вам.
Артемьев медленно, с головы до ног, оглядел его и, скрывая усмешку, вытянулся по стойке "смирно":
- Артемьев, нейрохирург! Я явился. - И, не стерпев, ехидным голосом добавил: - Почту за честь, милостивый государь, ассистировать вашему превосходительству на операции.
Послышался приглушенный смех со стороны, где стояли сотрудники милиции и медперсонал. Саломатин, вспыхнув, но не найдя достойного ответа, почел за благо удалиться. Проходя мимо Родионова, он подобострастно согнулся и громко прошептал, чтобы было слышно:
- Борис Николаевич, если что, я рядом. Под рукой...
- Как "утка", - донеслось все из того же угла.
Центральная больница или, как называли ее жители, "Централ", повидала на своем веку, да не на одном, много чего и кого. Здесь, где грань между жизнью и смертью, практически, отсутствовала и переход из одного состояния в другое напоминал господствующую над полем боя высоту, в течение суток не раз переходящую "из рук" этого света "в руки" того и обратно, с годами выработалась, пустила корни и обзавелась могучей кроной своя собственная шкала человеческих ценностей.
"Централ" являлся своеобразной реликвией, ассоциируясь с неким символом русского самопожертвования, в которых соединились в прочный, неподверженный разрушению стихий и времени, конгломерат мужество и вера, самоотречение и талант. В этой больнице работал персонал, еще помнивший и чтивший традиции русских земских врачей. И первый вопрос, который задавали здесь при поступлении, был: "Где болит?" А первый ответ на чужую боль: "Сделаем все возможное."
В "Централе" не имели значения ни звучная фамилия, ни связи, ни общественное положение. Все измерялось только уровнем боли и страданий. У тех, у кого они были на грани человеческих сил, и получали помощь в первую очередь. По таким и не по каким иным законам более жил белоярский "Централ" в конце второго тысячелетия от Рождества Христова. И руководствуясь именно этими законами, Артемьев сделал первый шаг не к Родионову, а к истекающему кровью Полуянову. Бегло осмотрев его, он резко выпрямился и распорядился:
- Срочно в рентген-кабинет, потом - в пятую операционную. Я сейчас поднимусь. Здесь проникающее ранение головного мозга. - Он повернулся к Родионову и видя, что тот в сознании, спросил: - У вас тоже огнестрельное?
Борис Николаевич с мучительной гримасой слегка приподнял руку. Артемьев осмотрел его и, стараясь не встречаться взглядом, но вежливо и с сочувствием проговорил:
- Вам предстоит небольшая операция. Не волнуйтесь, думаю, кость руки не задета, но ревизия раны необходима. - Он заставил себя ободряюще улыбнуться: - Все будет хорошо.
Георгий Степанович уже собрался покинуть помещение, когда к нему с опаской приблизился один из сотрудников милиции в чине майора.
- Простите, Георгий Степанович, когда можно будет опросить больных и составить протоколы?
- Не раньше завтрашнего утра. Это в отношении Родионова. Что касается Полуянова... - Он покачал головой и приглушенно, почти на ухо добавил: Ничего не могу обещать. Но мы сделаем все возможное, - и, попрощавшись, быстро вышел.
Несмотря на приложенные усилия врачей и длившуюся более шести часов, операцию, Полуянов умер. Родионов же, напичканный снотворным и обезболивающими, как рожденственский поросенок гречневой кашей, сладко посапывал в четырехместной палате. Что ему снилось, ведает лишь Господь Бог. А по "Централу" уже катились, обгоняя друг друга и обрастая подробностями, жуткие слухи о покушении на "самого Родионова".
Георгий Степанович, сидя у себя в кабинете, описывал ход операции и готовил оформление истории болезни умершего Полуянова, когда к нему постучали и в приоткрытую дверь заглянул Гурьянов.
- Дохтур, мозги тута вправляют? - переступил он порог, улыбаясь.
- Тута, старый греховодник, - улыбнулся в ответ нейрохирург и, кивая на кресло, заметил: - Посиди минут пять, я уже эпикриз заканчиваю.
Ерофей, на правах старого друга, наполнил чайник и включил его. Заглянул в заварочный, понюхал, неодобрительно скривился и покачал головой, пробурчав себе под нос:
- Нешто энто напиток?
- Не успел заявиться, уже раскомандовался, - беззлобно огрызнулся Артемьев, не отрываясь от бумаг.
- Пиши-пиши, не отвлекайся, а то ошибок наделаешь, - не остался в долгу Ерофей.
- Все! - шумно выдохнул Георгий Степанович, откладывая ручку и поднимаясь из-за стола. - Посиди, я сейчас историю передам на вскрытие.
Спустя несколько минут, он вернулся и устало опустился в кресло.
- Там шансов с самого начала ноль было, - проговорил с сожалением. Ты уже в курсе? - бросил он пытливый взгляд на Гурьянова. - Говорят, будто какая-то женщина в Родионова метила, а Полуянов его заслонил собой.
- Женщина... - хмыкнул Ерофей и посмотрел в упор на Артемьева: - Ты нешто и, правда, не ведаешь?
- Ерофей, я почти семь часов в операционной простоял, а перед этим всю ночь дежурил. Мне как-то не до подробностей было.
- Капитолина Сотникова их уделала, - кратко бросил Ерофей.
Георгий Степанович несколько минут безмолвно смотрел на Ерофея, пытаясь дойти собственным сознанием до сути сообщенной ему новости.
- А сама? - наконец, обрел он дар речи.
Гурьянов отвел взгляд, глядя в окно.
- Ерофей! - почти выкрикнул Артемьев, - ну что ты молчишь? Что с Капитолиной?
- Убили, - глухо проговорил он.
- Как?! Не может быть! - недоверчиво ахнул Георгий Степанович.
- А энтот гад снову вывернулся, ну ты подумай! - в сердцах Ерофей Данилович громко стукнул кулачищем по столу. - Дык ишо и слух пустил, навроде энтот второй его прикрыл. Враки все! Родионов за им, как за щитом схоронился. Она, Капитолина значит, прям у входа его в энтот их штаб и встретила поутру. Родионов вышел-то, а с им цельная свита - вояки, цивильные да жандармов куча, понаехали нынче спозаранку. Говорят, большие шишки все. Ну, а Капитолина, видать, уж поджидала его. Всю обойму и шарахнула. Тут и свита вроде как опомнилась. На ей места живого не оставили...
- Откуда же у нее оружие взялось? - потрясенный рассказом Ерофея, едва слышно проговорил Артемьев.
- Видать, от мужика осталось. Да теперича-то чего гадать? Мальчонка у ей остался. Сирота...
- Он до сих пор у Марка в отделении реабилитации лежит. Блюмштейн, между прочим, в нем души не чает. У него же пятеро и все - девчата, а он всю жизнь наследника хотел. Да... Капелька, Капелька... Постой, Ерофей, спохватился Георгий Степанович, - у нее же, по-моему, подруга была, кажется, Вера Николаевна... Рясная! Точно - Вера Рясная. Она тоже у Марка курс лечения проходит, - вздохнул невесело Артемьев.
- Проходила. Проходила, Егор. Почитай уж, два дня, как представилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129