Стоит его отнять, как он впадает в ярость, а потом на долгие часы - в состояние полной прострации.
- Когда я смогу забрать его? - немного придя в себя, спросил Ричард Кейн.
- Как только вернете золото и будете готовы к вылету, - заверил его Ерофей. - Пока он будет жить на этой заимке. Здесь есть все необходимое.
Кивнув Ларисе, Гурьянов направился к выходу. Кейн, сказав несколько ободряющих и благодарственных слов, поспешил за ним.
Эту "охоту" в Забайкалье, Ричард Кейн запомнил на всю оставшуюся жизнь. И каждый раз испытывал ледящий, пронизывающий ужас, вспоминая остекленевшие, безжизненые глаза Сержа Рубецкого...
... Когда все формальности были улажены, он в нерешительности взглянул на стоящего перед ним человека, одновременно желая и боясь задать ему вопрос. Тот глянул искоса и вдруг, приветливо и широко улыбнувшись, проговорил:
- Пройдите, пожалуйста, в соседнее помещение. Вас там ждут.
Он вошел и вновь увидел сначала глаза, все это время не дававшие ему покоя. Они стояли и смотрели друг на друга. И каждый из них, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить. У обоих в руках были небольшие пакеты. Они шагнули навстречу друг другу и обменялись ими.
- Кленовый сироп, - сказал Кейн.
- Таежная настойка, - эхом ответил ему Гурьянов.
И Ричард Кейн решился:
- Ответьте мне, зачем вы это сделали? Это же ваш единственный сын! Ведь так... Мишель?
- Как вы догадались, Ричард?
- Глаза, Мишель. Можно изменить имя, лицо, но невозможно изменить душу, глядящую на мир глазами человека. Душа - это область Божественной хирургии.
Мишель Рубецкой отвернулся, глядя на залитое дождем летное поле.
- Вы спросили, Ричард, зачем я расстаюсь со своим единственным сыном? - Он резко развернулся и с невыносимой, щемяще-пронзительной тоской посмотрел на Кейна: - Мой отец родился в России, но большую часть жизни прожил в Канаде. Я родился во Франции, но большую часть жизни прожил в России. Серж родился в Канаде и я просто возвращаю ему Родину... потому что слишком хорошо знаю, что такое быть "лицом другой национальности". Этот мир далек от совершенства и мы еще не скоро поймем, что главное в нем - ни золото, ни идея, ни высшая власть. Все гораздо проще, Ричард: есть мужчина и женщина, их любовь и их дети, их Дом. И все это - на единой планете Земля...
Кейн стоял молча, пытаясь понять этого человека. И напоследок спросил:
- Мишель, что стало с Элеонорой? Она... погибла в той катастрофе?
- Ее переправили вместе со мной. Она умерла четырнадцать лет тому назад. - И тихо добавил: Это нельзя назвать болезнью, она просто угасла... от тоски и одиночества. - Он взглянул на часы: - Вам пора, Ричард.
Прощание получилось сухим и натянутым, даже несколько протокольным и официальным. Но в дверях Кейн все-таки обернулся:
- Мишель, вас завербовали во время войны? Это была многоходовая комбинация?
- Меня не надо было вербовать, Ричард: я всегда был русским.
- А как же те, кто погиб в катастрофе? Это были... ваши люди?
- Ричард, вы ведь тоже ходили во время войны в составе конвоев. И знаете, что кто-то всегда оставался и погибал, чтобы караван смог идти дальше.
- Я понял вас, - кивнул Кейн и виновато взглянул на своего визави: Вы позволите последний вопрос?
- Это почти интервью, - улыбнувшись уголками губ, иронично заметил князь Мишель Рубецкой. - Спрашивайте.
- Ваш отец, князь Рубецкой, знал правду о вас?
- Слава Богу, нет. Он бы проклял меня, - глядя в упор на Ричарда, жестко произнес Мишель. - Князь Сергей Михайлович Рубецкой считал, что присягу мужчина дает только раз в своей жизни. Я давал ее дважды.
- Кажется, я понял почему вы хотите, чтобы Серж вернулся в Канаду... задумчиво проговорил Кейн.
- Прощайте, Ричард, - голос Мишеля слегка дрогнул и он поспешно отвернулся к окну.
"Он - сильный и мужественный человек, - подумал Кейн, выходя, - но такие люди, как правило, и самые несчастные на земле. Они многое в этой жизни поняли, но сами вряд ли способны обрести понимание со стороны других людей..."
Глава двадцать четвертая
Он отпустил водителя и, не дожидаясь лифта, чуть ли не бегом поднялся к себе на этаж. Быстро открыл квартиру, вошел, захлопнул дверь и только тогда позволил себе расслабиться. Впрочем, до полного расслабления было еще бесконечно далеко... Удар, который он получил на днях, нельзя было компенсировать ничем. С его точки зрения, невольно напрашивался и подходил лишь один вариант - тот, единственный и беспроигрышный, который он не раз уже с успехом использовал: МЕСТЬ.
- Такое... -проговорил он, крепко закрыв глаза и со свистом пропуская сквозь зубы воздух и слова, - ... Такое смывается только кровью... твари! Вы слышите, твари, я не успокоюсь, пока вы все дышите со мной одним воздухом, ходите по одной земле, смотрите на этот белый свет. Кровью, только кровью... - шептал в исступлении Борис Николаевич Родионов.
Он разделся, прошел в кухню, открыл холодильник, забитый всевозможными деликатесами и, расшвыривая их, достал презентованную кем-то литровую бутылку "кедрача". Взял стакан, налил половину, выпил одним махом и с лицом, перекошенным ненавистью и гневом, с силой запустил опорожненным стаканом в стену. Брызнувшие во все стороны хрустальные капли, как крошкой льда запорошили пространство кухни, игриво переливаясь в лучах солнца и своими радужными, яркими бликами весело насмехаясь над Борисом Николаевичем.
Он, уже чуть успокоившись, достал второй стакан, наполнил содержимым на треть, приготовил чисто символическую закуску и лишь тогда степенно сел за стол, облокотившись спиной о стену и положив на соседнюю табуретку ноги. Он мечтал сегодня напиться. Страшно, жутко - до умопомрачения и до состояния невесомости, если подобное, конечно, возможно. Он знал, что возможно.
Родионов два часа назад вернулся из Москвы. Всю обратную дорогу он ждал, когда, кто и как его ликвидируют. Он настолько свыкся с этой мыслью, что в какой-то момент уже перестал вдрагивать от каждого шороха и бояться каждого скрипа. Им овладело то странное состояние, которое человек, порой, испытывает у порога зубодробильно кабинета. Оболочка уже давно под прессом страха и ужаса превратилась в рыхлую, желеобразную массу, но внутренне, напротив, все закаменело и затвердело, как смола за миллионы лет.
А потом он понял, что кому-то еще нужен. Что кто-то не поторопился сфокусировать на нем перекрестье оптического прицела, лишь переставив фигурки на шахматной доске, задвинул его в резерв, за более подходящие и выигрышные. Он понял, что "его час" еще вполне может состояться, когда "подходящие и выигрышные" исчерпают свой ресурс, измотаются и измочалятся. Его задвинули пока за самый крайний занавес сцены...
"Но, может, это и хорошо? - рассуждал Борис Николаевич. - Страна вот-вот развалится, как старый глиняный горшок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
- Когда я смогу забрать его? - немного придя в себя, спросил Ричард Кейн.
- Как только вернете золото и будете готовы к вылету, - заверил его Ерофей. - Пока он будет жить на этой заимке. Здесь есть все необходимое.
Кивнув Ларисе, Гурьянов направился к выходу. Кейн, сказав несколько ободряющих и благодарственных слов, поспешил за ним.
Эту "охоту" в Забайкалье, Ричард Кейн запомнил на всю оставшуюся жизнь. И каждый раз испытывал ледящий, пронизывающий ужас, вспоминая остекленевшие, безжизненые глаза Сержа Рубецкого...
... Когда все формальности были улажены, он в нерешительности взглянул на стоящего перед ним человека, одновременно желая и боясь задать ему вопрос. Тот глянул искоса и вдруг, приветливо и широко улыбнувшись, проговорил:
- Пройдите, пожалуйста, в соседнее помещение. Вас там ждут.
Он вошел и вновь увидел сначала глаза, все это время не дававшие ему покоя. Они стояли и смотрели друг на друга. И каждый из них, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить. У обоих в руках были небольшие пакеты. Они шагнули навстречу друг другу и обменялись ими.
- Кленовый сироп, - сказал Кейн.
- Таежная настойка, - эхом ответил ему Гурьянов.
И Ричард Кейн решился:
- Ответьте мне, зачем вы это сделали? Это же ваш единственный сын! Ведь так... Мишель?
- Как вы догадались, Ричард?
- Глаза, Мишель. Можно изменить имя, лицо, но невозможно изменить душу, глядящую на мир глазами человека. Душа - это область Божественной хирургии.
Мишель Рубецкой отвернулся, глядя на залитое дождем летное поле.
- Вы спросили, Ричард, зачем я расстаюсь со своим единственным сыном? - Он резко развернулся и с невыносимой, щемяще-пронзительной тоской посмотрел на Кейна: - Мой отец родился в России, но большую часть жизни прожил в Канаде. Я родился во Франции, но большую часть жизни прожил в России. Серж родился в Канаде и я просто возвращаю ему Родину... потому что слишком хорошо знаю, что такое быть "лицом другой национальности". Этот мир далек от совершенства и мы еще не скоро поймем, что главное в нем - ни золото, ни идея, ни высшая власть. Все гораздо проще, Ричард: есть мужчина и женщина, их любовь и их дети, их Дом. И все это - на единой планете Земля...
Кейн стоял молча, пытаясь понять этого человека. И напоследок спросил:
- Мишель, что стало с Элеонорой? Она... погибла в той катастрофе?
- Ее переправили вместе со мной. Она умерла четырнадцать лет тому назад. - И тихо добавил: Это нельзя назвать болезнью, она просто угасла... от тоски и одиночества. - Он взглянул на часы: - Вам пора, Ричард.
Прощание получилось сухим и натянутым, даже несколько протокольным и официальным. Но в дверях Кейн все-таки обернулся:
- Мишель, вас завербовали во время войны? Это была многоходовая комбинация?
- Меня не надо было вербовать, Ричард: я всегда был русским.
- А как же те, кто погиб в катастрофе? Это были... ваши люди?
- Ричард, вы ведь тоже ходили во время войны в составе конвоев. И знаете, что кто-то всегда оставался и погибал, чтобы караван смог идти дальше.
- Я понял вас, - кивнул Кейн и виновато взглянул на своего визави: Вы позволите последний вопрос?
- Это почти интервью, - улыбнувшись уголками губ, иронично заметил князь Мишель Рубецкой. - Спрашивайте.
- Ваш отец, князь Рубецкой, знал правду о вас?
- Слава Богу, нет. Он бы проклял меня, - глядя в упор на Ричарда, жестко произнес Мишель. - Князь Сергей Михайлович Рубецкой считал, что присягу мужчина дает только раз в своей жизни. Я давал ее дважды.
- Кажется, я понял почему вы хотите, чтобы Серж вернулся в Канаду... задумчиво проговорил Кейн.
- Прощайте, Ричард, - голос Мишеля слегка дрогнул и он поспешно отвернулся к окну.
"Он - сильный и мужественный человек, - подумал Кейн, выходя, - но такие люди, как правило, и самые несчастные на земле. Они многое в этой жизни поняли, но сами вряд ли способны обрести понимание со стороны других людей..."
Глава двадцать четвертая
Он отпустил водителя и, не дожидаясь лифта, чуть ли не бегом поднялся к себе на этаж. Быстро открыл квартиру, вошел, захлопнул дверь и только тогда позволил себе расслабиться. Впрочем, до полного расслабления было еще бесконечно далеко... Удар, который он получил на днях, нельзя было компенсировать ничем. С его точки зрения, невольно напрашивался и подходил лишь один вариант - тот, единственный и беспроигрышный, который он не раз уже с успехом использовал: МЕСТЬ.
- Такое... -проговорил он, крепко закрыв глаза и со свистом пропуская сквозь зубы воздух и слова, - ... Такое смывается только кровью... твари! Вы слышите, твари, я не успокоюсь, пока вы все дышите со мной одним воздухом, ходите по одной земле, смотрите на этот белый свет. Кровью, только кровью... - шептал в исступлении Борис Николаевич Родионов.
Он разделся, прошел в кухню, открыл холодильник, забитый всевозможными деликатесами и, расшвыривая их, достал презентованную кем-то литровую бутылку "кедрача". Взял стакан, налил половину, выпил одним махом и с лицом, перекошенным ненавистью и гневом, с силой запустил опорожненным стаканом в стену. Брызнувшие во все стороны хрустальные капли, как крошкой льда запорошили пространство кухни, игриво переливаясь в лучах солнца и своими радужными, яркими бликами весело насмехаясь над Борисом Николаевичем.
Он, уже чуть успокоившись, достал второй стакан, наполнил содержимым на треть, приготовил чисто символическую закуску и лишь тогда степенно сел за стол, облокотившись спиной о стену и положив на соседнюю табуретку ноги. Он мечтал сегодня напиться. Страшно, жутко - до умопомрачения и до состояния невесомости, если подобное, конечно, возможно. Он знал, что возможно.
Родионов два часа назад вернулся из Москвы. Всю обратную дорогу он ждал, когда, кто и как его ликвидируют. Он настолько свыкся с этой мыслью, что в какой-то момент уже перестал вдрагивать от каждого шороха и бояться каждого скрипа. Им овладело то странное состояние, которое человек, порой, испытывает у порога зубодробильно кабинета. Оболочка уже давно под прессом страха и ужаса превратилась в рыхлую, желеобразную массу, но внутренне, напротив, все закаменело и затвердело, как смола за миллионы лет.
А потом он понял, что кому-то еще нужен. Что кто-то не поторопился сфокусировать на нем перекрестье оптического прицела, лишь переставив фигурки на шахматной доске, задвинул его в резерв, за более подходящие и выигрышные. Он понял, что "его час" еще вполне может состояться, когда "подходящие и выигрышные" исчерпают свой ресурс, измотаются и измочалятся. Его задвинули пока за самый крайний занавес сцены...
"Но, может, это и хорошо? - рассуждал Борис Николаевич. - Страна вот-вот развалится, как старый глиняный горшок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129