Наступило время сиесты, и повсюду царила тишина.
Парочку в кровати не интересовало ничто на свете, кроме их двоих. Он был в одной рубашке, она совершенно голой. Они занимались любовью и были уже в той стадии, когда, возбудившись от его ласк, она достигла разрядки, а он вот-вот должен был ее догнать. Он стонал и метался на кровати, снова поднялся, чтобы скинуть рубашку, и ринулся вниз, крепко зажмурившись, с выражением экстаза на лице, и наконец, сотрясаясь от оргазма, рухнул поверх партнерши.
Несколько секунд спустя она осторожно выбралась из-под него в поисках более прохладного места на простынях. Затем уселась и поправила волосы. Струйки пота стекали у нее между грудей и вдоль рук. Она была красивой женщиной, с гладкой светло-оливковой кожей и тяжелой темной шевелюрой. Ее золотисто-янтарные глаза неотрывно смотрели на лежавшего подле молодого человека.
– Я люблю заниматься любовью после полудня, – произнесла она глубоким богатым контральто. – Ночь тоже хороша, но днем это происходит совсем по-другому. И ты с каждым разом ведешь себя все лучше, ch?ri. Ты многому успел у меня научиться.
Он поднял лицо из вмятины на подушке: его облик поражал своей безупречной красотой настолько, что, где бы он ни появился, к нему обращались взоры окружающих. Так было всегда, даже когда он был маленьким мальчиком. Высокие скулы, черные кудри, бездонные темно-карие глаза, идеально сложенное те-то казались подарком судьбы, а не результатом наследственности. Его высокородные предки всемерно гордились чистотой своей крови – по крайней мере, в их официальных матримониальных списках не значилось ни одной недостойной особы. Он также жил по этим правилам, несмотря на то, что терял власть над собою в присутствии этой женщины. Он знал, отчего это происходит, и сознание того, что он ей чем-то обязан, приводило его в ярость.
Женитьба на полукровке до сих пор была неслыханным делом в его мирке, по-прежнему жившем по довоенным правилам. Креольское общество, поначалу разметанное военным вихрем, вновь сомкнуло свои ряды, дабы противостоять наплыву пришельцев, джентльменов, пытавшихся проникнуть в их клубы для избранных и возводивших на всех углах аляповатые безвкусные особняки. Однако поскольку достаточно представительных женщин явно не хватало, некоторые салоны слегка снизили свои социальные барьеры. И в эти дни довольно часто можно было увидеть, как на балу смуглокожие кавалеры и девицы запросто танцевали с белыми партнерами.
«Белые отбросы, – презрительно именовали их аристократы, – бедные белые», – но теперь они вовсе не были бедными: люди, прежде служившие надсмотрщиками или управляющими на плантациях, чье положение было немногим выше положения тех рабов, над которыми они издевались; люди с Севера с энергичными лицами; деревенщина с задубевшей на солнце кожей; спекулянты и политиканы всех мастей, ринувшиеся в Новый Орлеан с пресловутыми ковровыми чемоданами подмышкой, – вся та орда, что надеялась поживиться на руинах разоренного города.
О да, этот молодой человек любил Лестину, свою несравненную искусную любовницу, но он никогда не смог бы дать ей свое имя: старые порядки и обычаи по-прежнему владели им. И если все пойдет по плану, то однажды он будет вынужден обменяться брачными клятвами с той неизвестной девицей, которую выберут в качестве спутницы его жизни. И в глубине души он содрогнулся, подумав об этой перспективе.
Приподнявшись, он обнял Лестину и повалил на кровать.
– Что ты хочешь сказать? По-твоему, я неопытный любовник, – взревел он в притворной ярости, целуя маленькую родинку на нижней стороне ее пышной левой груди: темное пятнышко, чудесно гармонировавшее с темными кругами вокруг сосков.
Она рассмеялась грудным смехом, теребя волосы на его груди, влажной от пота.
– Теперь нет, Адриен, но ведь ты не был таким всегда. В свое время ты раздражал меня, потому что не давал себе труда позаботиться о моем удовольствии, думая лишь о себе. А я научила тебя хорошим манерам.
– О, но ты старше меня и более опытна, – сердито отвечал он, всякий раз ревнуя к прошлому, когда она работала в борделе – до того, пока не позволила ему содержать себя. Она обладала совершенно независимой натурой, и эта непредсказуемость в его глазах лишь увеличивала ее очарование.
– О да, я опытная женщина и старше тебя по меньшей мере на пять лет, скоро я стану морщинистой беззубой развалиной, – поддразнила она этого отпрыска голубой крови, которого не могла, не должна была позволить себе полюбить. Наклонившись над ним, Лестина принялась ласкать языком бархатное полукружие его уха, щекоча своим дыханием. – Разве тебе было со мною плохо? Разве ты не наслаждался тем, что я делала, и теми играми, в которые мы играли? У меня было много привлекательных мужчин, но ни один из них не сравнится с тобою.
Она знала, что он примет ее слова за чистую монету, и прочла в его глазах немой вопрос: «Мой Бог, неужели ей еще мало?» Это весьма ее позабавило.
– Лестина, моя роза из преисподней!.. – простонал он и так крепко схватил ее за руку, что ей стало больно. Она поморщилась, но его хватка не ослабла, он неотрывно глядел ей в глаза, и она ответила ему тем же: спокойно и без страха.
Он слыл сорвиголовой и уже успел выиграть одну дуэль. Это, конечно, строго запрещалось и каралось законом, но по-прежнему довольно часто происходило в среде аристократической молодежи. Поединки проводились под так называемыми Дуэльными Дубами, свысока наблюдавшими за схваткой. Женщины были без ума от Адриена, от его внешности, обаяния, от предполагаемой жестокости, таящейся под светскими манерами, делавшими его просто неотразимым.
Мужчины – кто обижался и недолюбливал его, кто уважал, но избегал, и лишь немногие относились дружески, хотя и настороженно. Для человека его лет – а был ему почти двадцать один год – он производил весьма сильное впечатление: однажды увидев, его, этого наследника древнего рода с геральдическим списком в целый свиток пергамента, невозможно было забыть: Адриен Ладур, чистокровный креол, родившийся в Луизиане в семье, жившей здесь многие поколения, чьи отпрыски лишь иногда позволяли себе получить образование в Париже или в Англии. Ладуры принадлежали к одному из самых блистательных здешних семейств всемогущих сахарных баронов, пока их империя не содрогнулась и не рухнула вокруг них грудой обломков.
Лестине все это было известно, она была сметливой девушкой, превосходно перенявшей у матери науку заботиться о себе. Женщине было просто необходимо владеть множеством хитроумных уловок, чтобы выжить в обществе, где властвуют мужчины, – а нигде в мире их власть не была столь полной, как на Дальнем Юге. Ее мать, Мария-Луиза Кларемон, была еще жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Парочку в кровати не интересовало ничто на свете, кроме их двоих. Он был в одной рубашке, она совершенно голой. Они занимались любовью и были уже в той стадии, когда, возбудившись от его ласк, она достигла разрядки, а он вот-вот должен был ее догнать. Он стонал и метался на кровати, снова поднялся, чтобы скинуть рубашку, и ринулся вниз, крепко зажмурившись, с выражением экстаза на лице, и наконец, сотрясаясь от оргазма, рухнул поверх партнерши.
Несколько секунд спустя она осторожно выбралась из-под него в поисках более прохладного места на простынях. Затем уселась и поправила волосы. Струйки пота стекали у нее между грудей и вдоль рук. Она была красивой женщиной, с гладкой светло-оливковой кожей и тяжелой темной шевелюрой. Ее золотисто-янтарные глаза неотрывно смотрели на лежавшего подле молодого человека.
– Я люблю заниматься любовью после полудня, – произнесла она глубоким богатым контральто. – Ночь тоже хороша, но днем это происходит совсем по-другому. И ты с каждым разом ведешь себя все лучше, ch?ri. Ты многому успел у меня научиться.
Он поднял лицо из вмятины на подушке: его облик поражал своей безупречной красотой настолько, что, где бы он ни появился, к нему обращались взоры окружающих. Так было всегда, даже когда он был маленьким мальчиком. Высокие скулы, черные кудри, бездонные темно-карие глаза, идеально сложенное те-то казались подарком судьбы, а не результатом наследственности. Его высокородные предки всемерно гордились чистотой своей крови – по крайней мере, в их официальных матримониальных списках не значилось ни одной недостойной особы. Он также жил по этим правилам, несмотря на то, что терял власть над собою в присутствии этой женщины. Он знал, отчего это происходит, и сознание того, что он ей чем-то обязан, приводило его в ярость.
Женитьба на полукровке до сих пор была неслыханным делом в его мирке, по-прежнему жившем по довоенным правилам. Креольское общество, поначалу разметанное военным вихрем, вновь сомкнуло свои ряды, дабы противостоять наплыву пришельцев, джентльменов, пытавшихся проникнуть в их клубы для избранных и возводивших на всех углах аляповатые безвкусные особняки. Однако поскольку достаточно представительных женщин явно не хватало, некоторые салоны слегка снизили свои социальные барьеры. И в эти дни довольно часто можно было увидеть, как на балу смуглокожие кавалеры и девицы запросто танцевали с белыми партнерами.
«Белые отбросы, – презрительно именовали их аристократы, – бедные белые», – но теперь они вовсе не были бедными: люди, прежде служившие надсмотрщиками или управляющими на плантациях, чье положение было немногим выше положения тех рабов, над которыми они издевались; люди с Севера с энергичными лицами; деревенщина с задубевшей на солнце кожей; спекулянты и политиканы всех мастей, ринувшиеся в Новый Орлеан с пресловутыми ковровыми чемоданами подмышкой, – вся та орда, что надеялась поживиться на руинах разоренного города.
О да, этот молодой человек любил Лестину, свою несравненную искусную любовницу, но он никогда не смог бы дать ей свое имя: старые порядки и обычаи по-прежнему владели им. И если все пойдет по плану, то однажды он будет вынужден обменяться брачными клятвами с той неизвестной девицей, которую выберут в качестве спутницы его жизни. И в глубине души он содрогнулся, подумав об этой перспективе.
Приподнявшись, он обнял Лестину и повалил на кровать.
– Что ты хочешь сказать? По-твоему, я неопытный любовник, – взревел он в притворной ярости, целуя маленькую родинку на нижней стороне ее пышной левой груди: темное пятнышко, чудесно гармонировавшее с темными кругами вокруг сосков.
Она рассмеялась грудным смехом, теребя волосы на его груди, влажной от пота.
– Теперь нет, Адриен, но ведь ты не был таким всегда. В свое время ты раздражал меня, потому что не давал себе труда позаботиться о моем удовольствии, думая лишь о себе. А я научила тебя хорошим манерам.
– О, но ты старше меня и более опытна, – сердито отвечал он, всякий раз ревнуя к прошлому, когда она работала в борделе – до того, пока не позволила ему содержать себя. Она обладала совершенно независимой натурой, и эта непредсказуемость в его глазах лишь увеличивала ее очарование.
– О да, я опытная женщина и старше тебя по меньшей мере на пять лет, скоро я стану морщинистой беззубой развалиной, – поддразнила она этого отпрыска голубой крови, которого не могла, не должна была позволить себе полюбить. Наклонившись над ним, Лестина принялась ласкать языком бархатное полукружие его уха, щекоча своим дыханием. – Разве тебе было со мною плохо? Разве ты не наслаждался тем, что я делала, и теми играми, в которые мы играли? У меня было много привлекательных мужчин, но ни один из них не сравнится с тобою.
Она знала, что он примет ее слова за чистую монету, и прочла в его глазах немой вопрос: «Мой Бог, неужели ей еще мало?» Это весьма ее позабавило.
– Лестина, моя роза из преисподней!.. – простонал он и так крепко схватил ее за руку, что ей стало больно. Она поморщилась, но его хватка не ослабла, он неотрывно глядел ей в глаза, и она ответила ему тем же: спокойно и без страха.
Он слыл сорвиголовой и уже успел выиграть одну дуэль. Это, конечно, строго запрещалось и каралось законом, но по-прежнему довольно часто происходило в среде аристократической молодежи. Поединки проводились под так называемыми Дуэльными Дубами, свысока наблюдавшими за схваткой. Женщины были без ума от Адриена, от его внешности, обаяния, от предполагаемой жестокости, таящейся под светскими манерами, делавшими его просто неотразимым.
Мужчины – кто обижался и недолюбливал его, кто уважал, но избегал, и лишь немногие относились дружески, хотя и настороженно. Для человека его лет – а был ему почти двадцать один год – он производил весьма сильное впечатление: однажды увидев, его, этого наследника древнего рода с геральдическим списком в целый свиток пергамента, невозможно было забыть: Адриен Ладур, чистокровный креол, родившийся в Луизиане в семье, жившей здесь многие поколения, чьи отпрыски лишь иногда позволяли себе получить образование в Париже или в Англии. Ладуры принадлежали к одному из самых блистательных здешних семейств всемогущих сахарных баронов, пока их империя не содрогнулась и не рухнула вокруг них грудой обломков.
Лестине все это было известно, она была сметливой девушкой, превосходно перенявшей у матери науку заботиться о себе. Женщине было просто необходимо владеть множеством хитроумных уловок, чтобы выжить в обществе, где властвуют мужчины, – а нигде в мире их власть не была столь полной, как на Дальнем Юге. Ее мать, Мария-Луиза Кларемон, была еще жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125