Генрих покачал головой, отступил от носилок и отрывисто бросил Кэтрин:
– Ухаживай за ним хорошо.
– Именно так я и собираюсь сделать, сир, – ответила она, не зная, сердиться или восхищаться его манерами. Десятилетний мальчик вел себя как взрослый.
Генрих едва заметно кивнул ей и исчез так же быстро, как появился.
– Неужели никто не хочет оставить меня в покое? – невнятно произнес Оливер.
– Похоже, что никто. – Кэтрин была благодарна за появление Генриха. Он дал ей передышку, чтобы взять себя в руки, и теперь она могла отвечать спокойно и весьма практично. – По крайней мере, до тех пор пока ты не окрепнешь настолько, чтобы встать и уйти.
На это Оливер не ответил, потому что уже спал.
ГЛАВА 26
Лихорадочный жар Оливера набирал силы и спадал, набирал силы и спадал. Большую часть времени он спал: тело и дух находили убежище в забвении. В покой глубокого сна время от времени вплетались грезы и явь, то прекрасные, то ужасающие, но в основном не поддающиеся осмыслению. Пришел брат, встал над ним и сказал, что он вел себя, как дурак. С ним была Эмма, она согласно кивала головой и держала на руках ребенка. Они не объяснили, почему пришли к такому выводу, полагая, видимо, что ему это известно.
Саймон и Эмма ушли, но он еще слышал, как плачет младенец, и это было странно, ведь он помнил, что ребенок родился мертвым. Была жгучая боль и голос Кэтрин, заставляющий его пить. Он пытался прогнать ее, но не мог шевельнуться. Глоток приготовленного ею питья был горячим и сладким, оставив горький привкус.
Над ним замаячило лицо Ричарда, и в нос ударил запах мокрой собаки.
– Он будет жить, правда? – прозвучал ломкий голос подростка.
– Господи боже мой, ну конечно, – раздался ответ Кэтрин. – Чем больше он спит, тем быстрее выздоровеет.
Ее прохладная рука легла на его лоб. Обшлаг рукава был расшит золотой нитью. Он знал, что она здесь, но не понимал, каким образом, – если только ее присутствие не часть ночного кошмара.
– Это правда, что он убил Рэндала де Могуна?
– Да.
Ее рука погладила лоб, а затем Оливер почувствовал, как на нем заботливо оправляют покрывала. Он хотел сказать, что это неправда, что Рэндал де Могун просто зарвался и погиб чисто случайно на пороге победы, но язык и губы не повиновались ему.
– Он может услышать меня?
– Думаю, что да.
Оливер почувствовал легкое нажатие руки на плечо, – то, которое не болело. Мальчик обратился прямо к нему:
– Я рад, что де Могун мертв, но меня совсем не обрадует, если ты тоже умрешь. Ты должен поправиться, Оливер. Мы скоро едем в Анжу, а ты обещал Генриху, что успеешь поправиться к этому времени.
Кэтрин что-то предостерегающе забормотала, и он улыбнулся бы, если бы мог двигать губами.
– Но это правда, он обещал, – ответил Ричард. – А он до сих пор еще ни разу не нарушил своих обещаний.
Неужели именно это и удерживает его среди живых, обещание? Общая уверенность в том, что он держит свое слово, тогда как все вокруг нарушают свои? Насколько проще было бы повернуться ко всем к ним спиной и уйти в темноту.
– Ни разу, – услышал он Кэтрин; в ее голосе была дрожь. – Но его тело, ум и сердце сопротивляются.
Ему не понадобилось уходить от боли. Она надвинулась и оказалась такой огромной, что принесла с собой собственную тьму.
Когда он снова проснулся, было утро ясного зимнего дня. Он лежал на соломенном тюфяке в комнатке, которая когда-то принадлежала Этель и Кэтрин. В основном очаге горели навозные лепешки; тонкий голубоватый дымок тянулся через отверстие в соломенной крыше. Занавес, закрывающий дверь, был открыт, и Оливер мог видеть обычную суету в замковом дворе. Он на минутку плотно сомкнул веки, затем снова открыл их и убедился, что картина не изменилась. Похоже, что в данный момент он твердо зацепился за реальность.
Уверенность эта тут же подверглась испытанию, потому что до его слуха донеслось воркование младенца. Крики ребенка постоянно примешивались ко всем его снам. Оливер повернул голову и увидел овальную тростниковую корзину. Из ее глубин махал крошечный кулачок и доносилось гуканье. Оставалось заключить, что ребенок так же реален, как все остальное; правда, это не объясняло, почему он сам лежит здесь.
Оливер сделал быструю попытку сесть, но резкая боль и невозможность толком двигаться заставили его зашипеть и снова откинуться на спину. Он ощупал себя свободной правой рукой и убедился, что забинтован от плечей до пояса, а левая рука неподвижно зажата между досочками и подвешена к шее. Ощущение было, как у мухи в паутине.
Рядом с ложем стоял кубок с разбавленным вином. Оливер почувствовал, что умирает от жажды, но напиться, лежа на спине, было никак нельзя.
Он сделал вторую попытку сесть, на этот раз используя в качестве рычага ноги, и это удалось, правда, не без боли. Проблема теперь заключалась в том, что нужно наклониться и поднять кубок. Снова ноги, решил Оливер, и рывком снял их с тюфяка. Встав на колени, он переместился к кубку и даже сумел поднять его. Вставать на ноги он не рисковал, поскольку не доверял собственным силам и чувству равновесия. Пока довольно, что удалось добраться до питья. Оливер сделал долгий торжествующий глоток.
К воркованию младенца примешалась раздраженная нотка, а кулачок замахал с удвоенной силой. Оливер опустил кубок, слегка сместился к корзине и заглянул в нее. Младенец тотчас перестал кричать. Оливер совершенно справедливо связал это с потрясением, а не со своим умением обходиться с малышами. У ребенка были красивые темно-карие глаза, а из-под шапочки выбилось несколько темных локонов. Это так походило на Эмму, что младенец вполне мог оказаться тем, которого он потерял нерожденным. – И кто же мы такие? – поинтересовался Оливер. Малыш открыл рот и проорал ответ изо всех своих силенок, совершенно не обращая внимания на слабые попытки Оливера успокоить его. Рыцарь допил вино и попробовал покачать корзину, но ее обитатель совершенно не собирался униматься. Интересно, подумал Оливер, хватит ли у него сил добраться до двери и позвать на помощь прежде, чем у него лопнут барабанные перепонки.
Он уже собрался предпринять эту попытку, но тут в комнатку влетела Кэтрин, раскрасневшаяся от бега.
– Господи! – выдохнула она. – Я даже не могу сходить в уборную!
Она грациозно нагнулась, заставив Оливера позавидовать этой легкости, выхватила ребенка из колыбели, подтянула к себе ногой трехногий стул и села.
– Хорошо, хорошо, я знаю, что ты голодная – Кэтрин расстегнула ворот платья и дала разгневанному младенцу грудь.
Оливер таращил глаза. Только что яростно махавший кулачок раскрылся, как звездочка, и вцепился в кремовую белизну полной груди.
– Твой? – чуть слышно спросил он.
– Ее зовут Розамунда, – сказала Кэтрин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137